Игорь Крутой: "Фамилию надо оправдывать"

— Игорь Яковлевич, в вашем доме очень тихо. Это специфично для музыканта или просто характер такой?

— Мне удалось все совместить. Получилась и квартира, и загородный дом, и тишина в центре Москвы. Я вообще-то никогда не занимался своей квартирой. Жил скромно на Речном вокзале. А когда вдруг на старости лет женился, жена сказала: "Ну что мы здесь на Речном вокзале — квартирка маленькая, гостей даже неудобно приглашать". И тогда я подошел к Юрию Михайловичу Лужкову и говорю: "Так, мол, и так… Хочется, мол, пожить…" А Юрий Михайлович — человек чувствительный, к творческим людям нежно относящийся… И практически в течение двух дней он все решил.

— Юрия Михайловича давно знаете?

— Ну не так давно. Я его знаю, конечно, дольше, чем он меня. Помню, когда я его приглашал на свой творческий вечер, позвонил и говорю: "Юрий Михайлович, я, конечно, понимаю, что я не первый композитор в вашем хит-параде. Первый — Газманов…" А он достойно выкрутился: "Газманов только для себя пишет, а ты для всех. Так что ты первый". Может, для Юрия Михайловича это и мелочь, может, он даже и не помнит, что помог мне с квартирой… Он вообще к творческим людям относится демократично. Причем, по-моему, театральные актеры ревнуют к эстрадным артистам, что мэр все-таки больше тянется к эстраде, к популярной музыке.

— Вам удалось выйти на такой уровень, когда ваше творчество идет рядом с государственными интересами…

— Ну, от государственных интересов оно довольно далеко… Но правительство — живые люди, которые приходят на концерты. И я не считаю слабостью то, что они хотят общаться с артистами. Не могу сказать, что я делал что-то специально, приближая себя к власти. Так уж случилось, что я знаком со всеми президентами. Горбачев — так вообще мой сосед. С Борисом Николаевичем я знаком и с Путиным. Но как вы понимаете, это не от меня исходит.

Магомаев мог выйти на западный рынок

— Может, власть стала ближе?

— У меня ощущение, что да. Может, берет пример с Америки, когда на инаугурации поет Барбра Стрейзанд. Раньше Кремль мог приблизить к себе только Большой театр, Большой симфонический оркестр, Краснознаменный ансамбль Александрова и "Березку". Из эстрадных артистов единственно только Муслим Магомаев имел туда доступ. Он очень смешно рассказывает, как на 70-летии Брежнева собрались все за столом — первые секретари центральных комитетов партии из Юго-Восточной Европы и наших республик, все сидят, ждут. И тут Брежнев спрашивает Алиева: "Гейдар Алиич, а Магомай тут? Ну тогда начинай".

— Вы общаетесь с Муслимом?

— Да, мы дружим. Во-первых, мы одинаковы по знаку — Львы. Во-вторых, как-то так получилось, что самая первая купленная мной пластинка была Муслима Магомаева. Из моей деревни я выехал на какие-то каникулы, попал в город и купил ее. Кстати, у меня была радиола под названием "Рига", на которой я и крутил Магомаева. И через десятилетия у меня сохранилось очень теплое отношение к нему. Однажды, когда я уже познакомился с Магомаевым, мы оказались у него дома и, естественно, выпивали. А когда музыканты выпивают, это все равно заканчивается у рояля. И вот я играл на рояле, а он пел песни с той пластинки, которую я когда-то купил. Это был для нас незабываемый вечер! Потом позвонила Тамара Синявская и сказала: "Он так счастлив, что ты знаешь его песни. И очень удивлен, откуда ты все помнишь, какая где гармония".

— Наверное, очень ранимая у него душа. Не вошел он ни в какой шоу-бизнес и остался той легендой, тем Мусей…

— Ну, в том, что он не вошел в шоу-бизнес, я никакой трагедии не вижу. Он совершенно другой человек, и к нему отношение другое. Если Магомаев просит квартиру, он просит ее для какого- нибудь артиста, товарища по цеху. В Муслиме нет ни- чего корыстного, и ему никто не может отказать. Он никогда не просит ни у кого квоты на нефть или на металл. Это не его. Поэтому он и не в самом большом материальном порядке, не в таком порядке, в каком должен был бы находиться артист такого уровня и переживший такую популярность. Но у нас страна такая. Все-таки на Западе человек на пике своей популярности успевает заработать столько, что ему хватает до конца дней. А Магомаев — единственный человек и из нынешней, и из прежней плеяды артистов, который мог бы полноценно выйти на западный рынок.

Слава пришла нежданно

— Вот эта ваша счастливая жизнь быстро закрутилась…

— У меня она закрутилась в секунду. Вы знаете, как идет и идет черно-белое кино, а потом раз — и вдруг все в цвете. Вот у меня была черно-белая полоса, когда мне все говорили: "Ну, что ты все для Серова пишешь, он поет в манере Тома Джонса, возьми Леонтьева — раскрутишься как автор". А мы с Серовым уже привыкли работать вдвоем еще с тех пор, когда подрабатывали по молодости в ресторане. И вот когда Саша записал песню "Мадонна", ее показали в программе "До и после полуночи".

Причем это вышло совершенно случайно. Пробиться туда было невозможно. А у нас уже был клип, отснятый на последние деньги. Но в "До и после полуночи" был такой монтажер Сашка Александров, с которым мы договорились за две бутылки водки, что, когда зайдет в монтажную Молчанов, он как бы случайно заведет клип "Мадонна". Все это было по секундам просчитано: Александров как бы случайно завел клип, и Молчанов, увидев клип, спросил: "Что это за парень, что это за песня? Давай сегодня прямо в эфир". А наутро я почувствовал: что-то произошло в тусовке, где я был простым аккомпаниатором.

Клип еще прошел в "Утренней почте". И как-то музыканты в ансамбле стали на меня коситься. А мы с Серовым жили тогда в коммуналке, и вот настала его очередь идти в универсам за продуктами. Он возвращается и говорит: "Я не могу идти, зашел в магазин — и вся очередь повернулась и глазеет на меня". Я не поверил, а он мне — давай на метро проедем. Мы сели в метро. Заходим в вагон, и все — раз и повернулись. Вот это и был тот момент, когда из черно-белого кино жизнь стала цветной.

— Давно вы на метро-то ездили?

— Ну вот где-то с тех пор и не ездил…

— Сейчас вам уже не надо проверять популярность. Сейчас вас узнают и так…

— Я не стремился быть известным. А вышло это после дуэта с Аллегровой. Знали, конечно, что есть такой композитор, фамилия тем более звучная, модное слово. А вот когда совершенно случайно мы записали с Ириной дуэт — я просто попробовал спеть вместе с ней и камера была рядом, — из этого неожиданно получился клип. Песня раскрутилась, и меня заодно стали узнавать. А потом пошли уже творческие вечера.

— К популярности вы не стремились. А к чему тогда стремились?

— Всю жизнь я старался и мечтал быть независимым. И всю жизнь у меня это никак не получалось. Я был аккомпаниатором — значит, я зависел от звезды, которой я аккомпанировал. Потом я думал: господи, я стал популярным композитором, я уже ни от кого не завишу. А оказывается, я завишу от того, кому пишу. И вдруг я действительно стал независимым, сел за рояль и завишу только от себя. Хочу — играю, хочу — не играю. Хочу снимать клип — снимаю, не хочу — не снимаю. Ощущение свободы такой для меня очень важно.

Финансы не поют романсы

— Ваша свобода подразумевает прежде всего финансовую независимость?

— Мои финансы не поют романсы. Но что значит много денег? Мне хватает. Я не могу сказать, что я супербогатый. Но пишусь я в Америке. Дом у меня есть в Америке, здесь у меня квартира. Там у меня есть "Мерседес" и здесь у меня есть "Мерседес". Когда дети хотят одеваться, они покупают себе то, что они хотят. Учатся они там, где хотят учиться. Отдыхаем мы там, где мы хотим отдыхать.

— А что ваши дети?

— У меня очень хорошие дети. Сыну 21 год. Он уже неделю работает. Так что у меня практически обеспеченная старость. Дочке моей 17, живет она в Америке вместе с матерью. У меня дети от разных жен.

— Дочка ваша мечтает о чем-то?

— Ей не интересен процесс становления звезды. Ей интересно сразу стать звездой. Причем ей не интересна Россия, ей интересен мир. Так что она себя уже мегазвездой представляет, как она станет в одночасье Бритни Спирс и все. Я ей говорю: слушай, может, ты позанимаешься немножко с педагогом? Но это не для нее. Вот сразу выйти — и чтобы полный стадион был.

— В той далекой Америке у вас еще есть любимая собачка…

— Да. Жорик Крутой его зовут. Может быть, самые мои приятные мгновения, когда мы с ним по утрам и по вечерам гуляем. Он очень хороший, просто немножко грустный. Но его тоже можно понять. У него девушки никогда не было.

— У вас молодая и красивая жена. Не опасно ее так далеко отпускать от себя, аж в Америку?

— Мы не расстаемся больше чем на месяц. Январь, февраль я — там. Недели через три они сюда приезжают. Потом через месяц я туда еду. Лето мы вместе проводим во Франции. Осенью я работаю здесь.

— Глядя на вас, создается ощущение мягкой, расслабленной жизни. Но ведь ваш график очень жесткий. Во сколько просыпаетесь?

— У меня все перепутано. Потому что когда я приезжаю из Америки, я две недели хожу с глазами по 10 копеек, ложусь где-то в 6 утра, просыпаюсь в 9. И так у меня все кувырком. Но вообще мой график такой: я ложусь в час-два, а просыпаюсь в девять.

— Есть у вас любимый исполнитель?

— Мне сложно так сказать, никого не обидев. Хотя вы знаете, до сих пор осталось ощущение: то, что может с песней делать Пугачева, никто не может. Я работал и с Серовым, и с Аллегровой. И в момент, когда они были в форме, в пике популярности, практически все, что они делали, становилось хитами. Настолько у них посыл силен был. И потом у них манера такая, что они работают на песню. Валерка Леонтьев — он великий артист, но после песни будут говорить, в чем Валера был одет, как он устал… Все-таки внимания и акцентов будет больше в сторону самого Валеры, в сторону его личности. А эти певцы, они работают на песню.

— Бытует мнение, что композиторство — это такой бездонный колодец…

— Композиторство — это совсем не бездонный колодец. Потому что даже у самых великих песенников есть только определенный период, когда они в состоянии выдавать хиты. А композиторы- песенники, которые не выдают хиты — есть такая категория композиторов, работающих для дома, для семьи, — я их композиторами не считаю. А беда в том, что у нас в стране не совсем правильная система оплаты композиторского труда. Когда-то можно было за один хит получать 2000 рублей в месяц при средней зарплате 100-120 рублей у народа. Когда Саша Журбин написал оперу "Орфей и Эвридика", у него до 16 000 в месяц приходили гонорары. Когда мне за "Мадонну" вдруг пришли первые 500 рублей, я был на седьмом небе от счастья. А потом в стране поломалась вся эта система авторских сборов. Это ведь не Америка, где песня по радио звучит — деньги автору, в метро, в туалете, в казино — деньги автору.

Волна накатится снова

— Вот поэтому и рождаются в вашей голове такие проекты, как юрмальская "Новая волна", чтобы зарабатывать деньги…

— "Новая волна" как проект родился как раз не для того, чтобы зарабатывать деньги, а для того, чтобы их тратить. Организация его стоит огромных денег. Нам не хватило спонсорских денег, чтобы оплатить все расходы. И моя фирма АРС доплачивала. Но я все равно вижу в этом сумасшедшую перспективу. Хочется, чтобы в ближайшее время уже появились новые имена, свежая кровь.

— В следующем году-то "Новая волна" будет? Несмотря ни на что?

— Будет. По-любому будет. Во-первых, надо фамилию оправдывать. Во-вторых, как вам нравится во-первых? А в-третьих, нам это понравилось с Паулсом.