Иван Иванович Бушков — личность легендарная: в свое время он был главным художником Риги. Сейчас ему уже 89 лет, однако он продолжает работать в своей мастерской в центре Риги и писать портреты политиков и знаменитостей: Вайры Вике-Фрейберги, Владимира Путина, Ху Цзиньтао, Патриарха Кирилла и многих других. Бушков ушел на войну в 15–летнем возрасте, для чего ему пришлось подделать документы. Он был военным летчиком, на счету которого 240 боевых вылетов. Среди его наград ордена Красной Звезды и Красного Знамени, медали "За оборону Севастополя", "За отвагу" и многие другие.
Как для вас началась война?
В ту пору мне было всего 15 лет. Нас в семье было восемь детей, а жили мы в местечке Великое Село, это под Белозерском, что рядом с Вологдой. Моя мама происходила из дворянской семьи, поэтому нас, разумеется, затронули репрессии. Но это все равно не подорвало в нас желание что-то сделать для своей страны, дух патриотизма был очень высок. Уже 29 июня моего старшего брата Павла (он был врачом) забрали на фронт. Вместе с ним призвали и двоюродного брата Колю. Я пошел провожать их до военкомата и вдруг сказал: "Павлуша, давай я с тобой вместе на войну пойду". И он согласился. Правда, в военкомате мне дали от ворот поворот и отправили обратно учиться.
Я пошел к своей тете, она в ту пору работала в РОНО. Попросил, чтобы она мне сделала справку, будто мне уже есть 18 лет. Ей я соврал, что хочу сразу же попасть на 3-й курс ремесленого училища. Она мне поверила, оформила документ. Тогда я уже знал, что примерно в 100 км от нашего дома, в Череповце, стоит летная часть и решил в нее попасть. Добирался почти неделю: то пешком, то на попутках. Как-то меня подобрал по дороге грузовик, которым управлял летчик. Я ему соврал, что еду к родному брату в часть. Сам я к той поре уже несколько раз летал на кукурузнике, потому что состоял в ОСОАВИАХИМе (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству — Ред).
Понятно, что сразу в летчики меня никто не взял, а отправили учиться. Но я вернулся обратно в полк, придумал, что ищу брата. Летчики мне сказали, что, пока он найдется, то я могу у них пожить. Мне сразу выдали гимнастерку, брюки, сапоги. Через две недели меня заметил командир полка, а потом и командир штаба, который меня развернул в первый раз.
Я думал, что меня теперь точно отправят под трибунал, но на утро я показал, что умею управлять самолетом. Меня отправили в Тамбов, в летную школу. Там я провел несколько месяцев. Конечно, все рвались на фронт. Мы специально нарушали дисциплину, чтобы нас скорей направили на линию фронта. Когда меня отчислили, то отправили под Сталинград. Именно там я и принял свой первый бой.
Ваше самое яркое воспоминание о войне?
В 1943 году под Новороссийском я был ранен в ногу. Два месяца лечился в госпитале в Сочи. Ранение оказалось таким серьезным, что врачи хотели мне ампутировать ногу, но затем смогли ее все-таки спасти. Все это время я рвался на фронт, но меня не торопились отпускать, потому что я был слишком слаб. Однажды по радио услышал про 46-й гвардейский полк, который отличился под Краснодаром. Мне так запало в душу, что там было 22 героя, что я решил после госпиталя обязательно туда попасть. Но я тогда еще даже и не знал, что это легендарный женский полк, командиром в котором тоже оказалась женщина.
После госпиталя я зашел в парикмахерскую. Пока лежал в госпитале, весь оброс. Девочки-парикмахерши говорят: "А давайте мы вам перманент сделаем". А я даже и не знал, что это такое, ну и согласился. Потом посмотрел на себя в зеркало: вся голова в кудрях. Вот в таком виде и отправился я в 46-й полк. Правда, там меня быстро раскусили и отправили в родной полк, в котором я служил до ранения.
Война войной, но было и хорошее. Если бы не было хорошего, то мы бы просто не смогли пережить то пекло.
Каким вы запомнили 9 мая 1945 года?
Наша эскадрилья, которая стояла уже в Латвии, до последнего дня вылетала бомбить Курляндскую группировку. Но в мае мы уже чувствовали, что войне скоро конец. 8 мая нам был дан приказ: вылететь, но не стрелять и не бомбить. Подлетаем, смотрим: вывешены белые полотенца, простыни. Покружили и вернулись на аэродром. А ночью нам сообщили, что война закончилась. Мы такие радостные выбежали на улицу, стали стрелять из всего, что было. Что творилось в ту ночь…
Как вы относитесь к ажиотажу, который в последнее время царит вокруг этой даты?
Знаете, я до сих пор пристально слежу за обстановкой в мире. Больше всего меня удивляет, что происходит сейчас на Украине. Люди там перестали думать и соображать логически. И это не только в контексте Дня Победы.
А в Латвии? Тут тоже перестали жить своим умом, все делается лишь по чьей-то указке. Никакой самостоятельности: ни тогда, ни теперь. Что можно ожидать в таком государстве? Это политика. Для людей не осталось ничего святого.
Как вы обычно отмечаете День Победы?
По приглашению президента России я каждый год езжу в Москву на Парад Победы. Мне на две недели представляют лучшую гостиницу, сопровождающее лицо и машину. В прошлом году, например, я был приглашен в Севастополь, где отмечалась и годовщина освобождения города от фашистских захватчиков. Так что, этот день для меня был и остается святым. И никто не сможет у меня это отнять.
Мария Григорьевна, вы помните 22 июня 1941 года?
Конечно, очень хорошо помню. Это было воскресенье. Мы жили тогда в Смоленской области. Мама была на рынке. Приходит вся взволнованная: "Дети, война началась". Ну, мы-то думаем: она ж где-то, не здесь. А уже 12 июля наша область была полностью оккупирована немцами.
Чем вам запомнилось начало войны?
У нас жило много евреев. Как-то к нам прибежала одна женщина-еврейка с ребеночком и попросилась пожить. У нас была своя большая семья. И мама сказала, что всем места хватит. Ну, женщина и осталась. А когда область оккупировали, ей деваться уже было некуда. Кто-то донес, видимо, из соседей. Пришли немцы, забрали и ее, и нашу маму. Маму нашу повесили.
Нас в семье было трое детей, я — самая младшая. Нас вместе с другими жителями гнали через всю Белоруссию до Барановичей. Шли мы туда долго, до места добрались только осенью. Ну вот и представьте: нас-то начали гнать летом, на нас даже одежды нормальной не было. Гнали нас, как скот. Выбился из сил, упал — пристрелят.
По дороге я попыталась убежать, но за мной устроили погоню. Догнали, ударили прикладом по левой стороне головы. Так в 14 лет я потеряла глаз: ослепла. Пригнали в Барановичи. Там бараки с нарами, еды не хватает. Прожили мы там с братом и сестрой до 1942 года. Меня, как самую младшую, отпускали на волю, пока старшие находились в заложниках. Я ходила по округе, просила милостыню: кусочек хлеба, картошку. Брат мой не выдержал лишений и умер. Там же умерли и детки моей сестры.
По мере приближения фронта нас гнали все дальше. Следующей остановкой стал лагерь Штуттгоф. Там мы пробыли два года. Не дай Бог пережить такое: голод, пытки, истязания. Печи, в которых сжигают людей. Есть нечего. Бывало, идешь мимо свалки, там баночка из-под консервов лежит: возьмешь ее, наберешь воды и выпьешь. Так и жили. От нас остались только кожа да кости. Я стала кашлять, потом у меня диагностировали открытую форму туберкулеза. После войны пришлось лечиться 10 лет.
Но, видимо, какие-то высшие силы помогли нам пережить весь тот кошмар. Из Штуттгофа нас перевели в рабочий лагерь Эгендорф. Старшая сестра работала швеей, а я сидела в бараке целыми днями. Сидели в холоде и голоде, умирали…
Вы помните, как закончилась война?
9 мая 1945 года нас освободили. Но радоваться долго не пришлось. Нас всех согнали и отправили в Польшу, в советский лагерь, который тогда находился в Рыбнике. Целый месяц нас там допрашивали: от одного смершевца водили к другому. Жуткое дело. Во мне до сих пор живет страх: я не понимаю, где таких людей готовили для работы. Нельзя носить в себе столько злобы. Ведь мы же все были несчастные, больные, лишенные всего на три года. Мы прошли все ужасы концлагерей. А нас на допросах свои же люди оскорбляли, унижали. Разве что пыток не было, и кухня работала.
Рыбник — это тот же лагерь, те же нары и бараки. Нас постоянно допрашивали. Например: "Почему вы не пытались сбежать? Вы что, не могли уйти в партизаны?" Ну, значит, не могли. Куда нам было идти?
Потом нас скомпоновали по вагонам в зависимости от области, где мы раньше жили, и повезли на родину. Вернулись домой: там одно пепелище, ничего больше нет. Папа наш был агроном, отвечал за выгон скота из района. Во время налета фашистской авиации погибли и сопровождающие, и стало.
Не было ничего хорошего в той войне. Абсолютно ничего. Холод, голод, лишения, непосильная работа. Война — это страх, это безнадега. Даже когда нас освободили и надо бы радоваться, для нас еще ничего не закончилось.
От голодной смерти нас спасла старшая сестра Таня. Она в 1938 году вышла замуж и переехала из-под Смоленска в Москву. Закончила там учительский техникум. Когда немцы подходили к Москве, она ушла в ополчение. В 1943 году, когда ее военная часть уже проходила по деревням Смоленской области, она нас везде искала и оставляла записочки, где указывала номер своей воинской части.
Вернулись мы в деревню. В ней из 40 хат осталось только три. Все спали на полу, прямо на соломе. Потом до меня стали доходить записочки от сестры. думаю: напишу я письмо по оставленным координатам. Оказалось, что к той поре сестра уже была в Риге. Она приехала, забрала меня в Латвию. Тут я закончила школу и продолжила образование. Но из-за туберкулеза приходилось часто бывать то в больнице, то в санатории. Лечение дало осложнение на почки и печень. Но как-то справилась, жизнь-то продолжается.
Как вы отмечает 9 мая и где будете в этом году?
Обычно в этот день я еду в Пардаугаву, к Памятнику освободителям. С поздравлениями приходят дети, друзья, приятели. Но в этом году я собираюсь ехать в Казахстан на могилу к старшему брату.
Вы следите за новостями. Что вы думаете по поводу ажиотажа вокруг предстоящего Дня Победы?
Я думаю, у людей просто мозги перевернулись. Сейчас выросло другое поколение, которое не хочет ни читать, ни думать. Что еще можно от таких ждать?
Справка: нацистский концентрационный лагерь Штуттгоф был создан в 1939 году на территории Польши, вблизи города Штуттгоф. Через лагерь прошли 110 000 заключенных, 65 000 из которых погибли. В лагере проводились медицинские эксперименты.
Николай Илларионович Пономаренко — инвалид войны 2-й группы, получил тяжелое ранение в 1943 году в боях под Москвой. Из-за проникающего ранения в лопатку почти всю свою жизнь проходил в специальном корсете. Как память о войне — осколок, который до сих пор остался сидеть в его теле. Награжден медалями "За отвагу", "За боевые заслуги", "За взятие Кенигсберга", "За оборону Ленинграда" и др После войны получил орден Отечественной войны 1–й степени.
Как для вас начиналась война?
В армию меня взяли в 17 лет, и я прошел все муки ада. Но я бы хотел все-таки начать наш разговор не о том, что было 70 лет назад, а о том, как сейчас живут инвалиды. Понимаете, их вообще вычеркнули из жизни. В течение 20 лет я бьюсь за инвалидов, которые не получают ничего. Я гражданин России, мне полагается российская пенсия. А как же другие? Хлопочу за товарищей-фронтовиков, хожу и пишу во все инстанции. Война отняла у нас молодость, здоровье, родных. И что люди получили? Нищету и забвение. Я хочу добиться справедливости, пока еще хоть кто-то остался в живых.
А в этом году я столкнулся с еще одной бедой. Пришел я в посольство России, там раньше при предъявлении удостоверения инвалида войны пускали без очереди. А мне говорят: "Сейчас инвалидов войны нет, все равны". И заставили меня 90-летнего старика-инвалида стоять в общей очереди 40 минут! Как же так можно относиться к людям, которые воевали за эту страну, которые жертвовали собой? Я был погребен! Из-за ранения я носил корсеты и все время терпел боль. А теперь я — никто. Понимаете, в троллейбусе мне уступают место те, кто считает меня оккупантом, а в посольстве РФ меня отправили в общую очередь.
Или вот сейчас говорят: "ветеран войны". А что это за определение такое? Я считаю так: есть инвалиды войны и есть участники. Многие со мной не согласятся, потому что на все у меня есть свой собственный взгляд. Я ведь был одним из создателей ЛАКСА — Латвийской ассоциации борцов антигитлеровской коалиции. Но вот был юбилей организации, так меня даже не позвали. Не поздравили меня и с 90-летним юбилеем. Потому что я всегда отстаиваю свою позицию и не боюсь говорить правду.
А чего мне бояться? Пришел я с войны, мне всего 23 года было: ни образования, ни специальности, ни жизненного опыта. Ушел я на фронт в 17 лет, до этого за меня все решали папа и мама. На войне был командир. А что я? Мальчишка неопытный, вернулся калекой. Устроился на Рижский завод гидрометприборов, там и проработал более 40 лет. Да и куда мне было оттуда бегать, если я инвалид? Учился в индустриальном политехникуме, вечно по больницам и санаториям. Пока учился, познакомился со своей будущей женой: она вела аккуратные конспекты, по ним я и учился. Кстати, моя жена была красной латышской партизанкой.
Сначала ведь не было никаких льгот для инвалидов, это гораздо позже пришло. Правда, в 1990 году у инвалидов войны все снова отобрали, включая льготы на квартиру и лекарства. Выживали, как могли…
Где для вас началась война?
Мой первый бой произошел 1 марта 1943 года, а на следующий день я уже шел во второй бой. Наша рота тогда вся погибла. Но для начала хотел бы рассказать, как я вообще попал на фронт. Сам я родился в Киеве. Отец мой в ту пору работал на железной дороге, а железнодорожники считались военизироваными: куда направят — туда и надо ехать. Ездили по всей стране. Жили в Оренбурге, в северном Казахстане. Но в 1933 году там начался такой голод, что вся наша семья перебралась в Мурманск.
Я до сих пор очень хорошо помню 22 июня 1941 года. В тот день мы с двоюродным братом пошли в кино. Выходим из кинотеатра, смотрим: какое-то возбуждение на улице,все тревожно слушают радио… Прибегаем домой. По воскресеньям у наших бабушки и дедушки собирались семьи всех их детей — а взрослые на нас ругаются: "Где вас носит? Война началась!" За несколько дней до этого наша тетя рассказала, что поймали финского летчика, и тот говорил, что вот-вот начнется война. Я и подумал, что война началась с финнами. А тут оказалось, что с немцами. Вот тогда и пришло осознание того, что на нас напали.
Мурманск стали бомбить в сентябре. Раньше город же был деревянным, немцы сожгли половину домов. Но порт и железная дорога все-таки продолжали работать. В порту разгружали американские и английские караваны судов. Однажды возле порта сбросили бомбу, и людям, которые там работали, можно было либо бросаться в залив, либо бежать прямо в огонь. Многим удалось оттуда выбраться лишь по узеньком ручейку. Мама наша, пытаясь спастись, потеряла в дыму сознание, но ее, к счастью, смогли вывести. Отца контузило во время бомбежек.
Ну, а мы в ту пору еще учились и помогали взрослым. Летом 1942 года меня призвали в армию. Через Архангельск довезли в Великий Устюг, где располагалось пехотное училище. Где-то месяц нас не доучили и бросили под Москву, где мы влились в состав 128-й отдельной стрелковой бригады. Помню, как мы заняли оборону в чистом поле. Командир взвода нам говорит: "В случае чего ищите меня в развалинах неподалеку". Вдруг вижу: цепочка немецких солдат идет. А что делать? Приказа никакого не поступало. Послали солдата в развалины, а комзвода там нет. Вдруг смотрим: наши две роты пошли в контратаку. Это сейчас я думаю: зачем это надо было? Подошли б немцы чуть ближе, мы бы их просто перестреляли и без штыковой. Да что говорить? По-настоящему мы научились воевать только к 1944 году, а до этого учились на своих ошибках. Позже уже и настрой был другой: все-таки мы шли в наступление.
Весной 1943 года нас переправили в Погорелое Городище, а остатки нашей бригады вошли в 199-ю стрелковую дивизию. А летом того же года меня тяжело ранило осколками снаряда. Немцы тогда подогнали бронепоезд, и нашу роту накрыло. Позже в госпитале я узнал, что у меня практически нет лопатки, а в тело вошли два осколка.
Знаете, говорят, что когда человек умирает, то видит свет в конце тоннеля. Я ничего такого не видел. Зато перед моими глазами возник экран, по которому очень медленно проходили кадры из моей жизни. Так плавно-плавно.
Перевели меня сначала в госпиталь в Рязанской области, а затем в Ленинград (тогда уже частично прорвали блокаду). Зимой 1944 года я сбежал из госпиталя на фронт. Вместе с моим другом мы оказались в 393-м Пярнусском легком артиллерийском полку. С боями дошли Карельского перешейка, освободили Выборг. Потом нас направили в Тарту, оттуда шли до Пярну, потом были Лимбажи. Оттуда нас перебросили на Второй Белорусский фронт.
Где вы закончили войну?
Из Латвии мы попали в Остров–Мазовецкий. У меня вот даже карта есть, где я отмечал маршрут своего продвижения к победе. Прошли с боями Польшу, дошли до Германии. А война для меня закончилась на острове Рюген, именно там я и встретил 9 мая 1945 года. Правда, последний серьезный бой произошел в конце апреля, после этого лишь мелкие стычки. Город Грейсвальд, например, вообще сдали нам без боя. Помню, как из всех окон повыбрасывали белые простыни, наволочки в знак капитуляции.
Происходило ли с вами на войне что-нибудь такое, о чем вы до сих пор не можете забыть?
Наверное, это было первое письмо на фронт, которое я получил от своей мамы. Случилось это зимой. Сижу я в окопе из снега и читаю. Я же не рассказывал родным, что уже на фронте. Писал лишь, что мы все еще учимся в тылу. Сижу читаю мамины строки: "Сынок, если ты в казарме спишь возле окна, то на ночь закрывай форточку". Я, сидя в снегу, рассмеялся. Рядом ребята из соседнего окопа у меня спрашивают: "Чего ты смеешься" Я им объяснил, они тоже рассмеялись. Так эта шутка и передавалась дальше. К утру о ней уже все знали. Потом еще долго по фронту эта шутка ходила, к месту и не к месту говорили: "Форточку закрой!"
Как вы обычно отмечаете 9 мая?
В этом году я обязательно поеду к Памятнику Освободителям. Раньше я 6 мая ездил в Подмосковье, где принял первый бой. Там встречался с однополчанами. Потом садился на "Красную сирену" и ехал до Ленинграда. Там 9 мая мы отмечали праздник вместе с командиром полка, его заместителем. Теперь уже и отмечать не с кем.
Конечно, для меня это святой день. Некоторые ведь даже не представляют, что такое война. Как это страшно идти в атаку. Все кипит, земля дыбом, пули свистят. И в этот момент нужно выбраться из окопа и идти вперед. Из нашего батальона (около 1 000 человек) в живых осталось лишь 18… Мы шли тогда в бой за Родину и за Сталина. Надо было поднимать дух. Да, Жуков был гениален, но я считаю, что без Сталина мы бы не смогли победить. Мы победили, но посмотрите, что стало с победителями?
Раиса Ивановна Кащеева, военный синоптик, закончила войну в Латвии. Более 40 лет проработала в аэропорту "Рига".
Как для вас началась война?
Я очень хорошо помню этот день. К той поре я закончила два курса Московского гидрометеорологического института. У нас началась практика, мы готовились к зачетам. Жила я в с студенческом городке возле Сельскохозяйственной выставки. Помню, что пошла загорать, а тут в 12 часов по радио стал вступать Молотов. Он-то и сказал что наступила война. И сразу как-то жутко стало и мрачно.
Все мы были комсомольцами, поэтому решили послужить своей стране. Нас вызвали, сказали собрать вещи и питание на три дня. Посадили в автобус, ехали долго-долго. Надо было ехать под Смоленск копать противотанковые рвы. Но нас довезли до Вязьмы. Выдали лопаты, и мы с утра до ночи копали рвы. Питания нормального не было, бани тоже, спали в сараях на соломе. А тут уже и немцы на самолетах летать стали, листовки разбрасывали, требовали, чтобы мы сдавались. Стреляли, конечно, многих поубивали…
Наша армия сначала отступала к Москве, отступали и мы. Шли долго, так уставали, что даже спали стоя. Вернулись изможденные, голодные, грязные. Боялись, что вернувшись, застанем Москву в руинах. Но немцы ничего еще не успели разбомбить.
Вы продолжали учиться в институте и во время войны?
Да, сначала это было возможно. Но к осени стали так интенсивно бомбить, что нас было решено вывезти из столицы. К октябрю 1941 года в Москве началась паника, даже стали грабить магазины. И в этом хаосе нам выдали сухой паек, усадили в вагоны и повезли куда-то на восток. Ехали мы почти месяц. То стояли на каких-то станциях по два дня, то потом снова ехали без остановок. Ташкент нас не принял, поэтому мы направились дальше. И вот одно из самых ярких воспоминаний: утром приезжаем куда-то, а вокруг горы, высокое небо, такая красота. Оказалось, что нас привезли в Ленинабад, это в Ферганской долине.
В Таджикистане сначала мы убирали хлопок, а после Нового года началась учеба. Личного времени у нас было всего полчаса в день, а так постоянно на занятиях. Летом в долине была такая жара и зной, что даже по ночам нам приходилось спать, обмотавшись в мокрые простыни. А еще нас одолевали москиты и фаланги, от их укусов поднималась температура, можно было даже умереть.
Поскольку наш вуз стал военным, то и обучали нас и военному искусству. выдали форму, водили на занятия. Мы и по-пластунски ползали, и физподготовку проходили. Отучились мы два года, потом нас направили на линию фронта проходить практику. Я оказалась под Старой Русой. Оттуда снова в Москву. К той поре мы уже получили офицерские звания. В Москве было тогда голодно, но мы все равно умудрялись ходить в театры. Успели побывать на представлениях и в Большом театре, и в малом. Помню, как стояли в очередях за билетами. А какие артисты тогда блистали на сцене: Лемешев, Козловский, Самойлов…
Но мы все рвались на фронт. Так я попала в 15-ю воздушную армию. Добирались мы долго, ехали на попутках: все разбито, немцы все разбомбили. Распределили нас по дивизиям, а меня как военного синоптика направили чуть позже в штаб дивизии. Сначала наши полки стояли в России, а уж потом нас перебросили в Латвию, под Крустпислс. Окончание войны я встретила в Калнамуйже, это возле Ауце. Жили мы на хуторе, я подготавливала прогнозы погоды для летчиков.
А что было 9 мая 1945 года?
В ночь с 8 на 9 мая мы сидели и слушали радио. И вдруг диктор говорит: немцы сдаются, подписан акт о капитуляции. Мы сразу же позвонили начальнику штаба, и тут началось всеобщее ликование. Все выбежали на улицу, стали кричать, поздравлять друг друга. Сколько же было у нас радости, разве такое возможно забыть?
Как вы обычно отмечаете 9 мая?
Езжу в Пардаугаву. Отмечаю праздник с друзьями и знакомыми. Общаюсь, слушаю музыку. Для меня этот праздник — это стимул. Можно сказать, что я живу теперь от Дня Победы до Дня Победы. 9 мая всегда был и остается святым днем. Все, что сейчас пытаются рассказать плохое об этой дате, это муть. Не стоит верить тем, кто не нюхал порох. Знаете, я сталинистка. С именем Сталина во время войны шли в бой. Я живой свидетель того, что было 70 лет назад. И уже никто не сможет меня переубедить в обратном.