Первый муж моей бабки со стороны матери и мой дед со стороны отца познакомились в летном училище в Ейске. Одного отправили на фронт в 41-м, и он почти сразу погиб — точней, пропал без вести: где и как, никто так никогда и не узнал. Та же судьба почти наверняка ждала и второго — убыль в авиации в первый год войны была чудовищная — но деда, Павла Александровича Евдокимова, оставили в училище инструктором, и войну он начал в следующем году, 42-м, на уже на Черном море.
Когда его сбили над Крымом, он, выпрыгнув с парашютом, шел наугад, оставив в обойме пистолета один патрон (приказ был: не сдаваться), не особенно надеясь выйти к своим — партизанское движение в тех местах наладить никак не могли: крымские татары сдавали всех немцам. Из песни свидетеля слова не выкинешь, понятия "правда" и "политкорректность" существуют в разных плоскостях.
Примерно в то же время обе моих бабки, эвакуированные, добрались до Чечни. Когда фронт приблизился к станице Галюгаевской, -- рассказывала бабушка Оля, -- к ним с другого берега Терека приходил старик-чеченец, говорил спокойно: "Вот сейчас немцы придут — мы вас всех перережем". Бабушек успели увезти через Каспийское море, под немецкими бомбами, в Туркмению. Первая дочь бабушки Нади, грудной младенец, умерла в Средней Азии от дизентерии, прямо в дороге, могилы не осталось. Уже годы спустя после войны бабушка вышла замуж за деда, Задурьяна Артура Михайловича, демобилизовавшегося в звании майора медицинской службы. На фронт его, выпускника мединститута, отправили в 1941-м чуть ли не непосредственно с экзаменов, даже диплома не дав. Военно-полевым хирургом он прошел не только всю Великую Отечественную, а еще и "вторую японскую": в мае 45-го поехал не домой, а на Дальний Восток, добивать Квантунскую армию. Когда после войны их институтский курс собрался на вручении дипломов, оказалось, что от курса в живых осталась треть.
Дедушка Паша, военный летчик, штурмовик, закончил войну в Заполярье, освобождал норвежский Киркенес. Его, кавалера четырех орденов Боевого Красного Знамени, представляли на Героя, но командование к 1945-му решило, что Героев уже перебор.
Так что День Победы для меня — главный семейный и личный праздник. Мне совершенно неважно, что в государстве, гражданином которого я являюсь, 9 мая праздником не считается, не является выходным, а официальными идеологами рассматривается не как День Великой Победы, а как День Повторной Оккупации. То есть нет, для меня это важно, мне это крайне обидно — но мысли о том, чтобы пересмотреть свое отношение к этому дню, у меня никогда не возникало и никогда не возникнет.
Здесь ответственность перед памятью предков неотделима от ответственности перед исторической памятью народа, уменьшившегося за четыре военных года на 27 миллионов человек — только по официальным данным. Это больше, чем население целого континента (Австралии). Это больше, чем 13 нынешних Латвий.
А еще у меня не возникало и не возникнет сомнений в том, что история человечества не знает ничего гнусней и страшней системы, чьей главной идеей и систематической практикой было уничтожение людей по расовому и национальному признаку. Системы, раздавившей в тридцатых и сороковых всю континентальную Европу и отправленной в ад только ценой чудовищных жертв моего народа.
Неприличного слова "я" тут столько лишь для того, чтоб было яснее: святость Дня Победы — вопрос личных убеждений, а не государственной идеологии. Есть две страны, от которых русским, живущим в Латвии, себя не отделить. В одной 9 мая празднуется с державным размахом, под начальственным руководством, с участием лично Его Императорского Величества. В другой празднование этой даты — частное дело, которое государство едва терпит, морщась и стиснув зубы.
Как ни парадоксально это прозвучит, я рад, что встречаю свой главный праздник здесь, в Латвии: в государстве, для которого он — не праздник вовсе. Потому что это государство не пытается, примазавшись к моему празднику, у меня его втихую стырить. Использовать его в своих целях. Поставить на казенное финансирование и под чиновничий контроль.
Я рад, что в латвийских супермаркетах продавщиц не заставляют надевать пилотки, как в московском "Перекрестке". Что на акцию "Бессмертный полк" у нас не тащат в приказном порядке, как в массе российских городов, не нанимают, как в той же Москве, через сайт massovki.ru за 800 рублей. Я знаю, что портреты ветеранов у нас не будут находить после шествия сваленными на тротуарах, как в российских городах в прошлом году. Вы помните, кстати, что произошло с томской телекомпанией "ТВ2", придумавшей эту акцию независимо от государства в 2012-м? Ее разогнали два года спустя — как раз когда государство решило, что "Бессмертным полком" должно заниматься оно.
Я рад, что по моему городу 9 мая не возят военную технику. Кого-кого, а россиян жуткая цифра 27 миллионов (вчетверо больше, чем потеряла разгромленная, раскатанная по камешку Германия) могла бы удержать от милитаристской бравады. Я уж молчу про безумное "Можем повторить". Советский Союз — страна, выигравшая ту войну — не проводила, в отличие от РФ, ежегодных парадов в День Победы на Красной площади (лишь в юбилейные годы: в 1965-м, 75-м, 85-м).
Я очень рад, что никакие гопники в Риге не станут нацеплять гимнастерки и георгиевские ленты, чтобы полить зеленкой и нашатырем 73-летнюю писательницу — в оправданном расчете на одобрительное бездействие полиции (как это произошло с Людмилой Улицкой в Москве).
Я рад, что мне не приходится писать о Дне Победы с интонацией, столь частой у российских авторов: "Праздник, конечно, святой — но во что его превратили!"
Я, разумеется, не рад, что мое государство абсолютно не разделяет моих чувств в этот день — но уж нам-то, русским в Латвии, к косым взглядам и кислым гримасам власти не привыкать. Да, для нас празднование главного собственного праздника — почти диссидентская акция, но как-никак идти против начальства благородней, чем быть с ним заодно.
Около 30 тысяч человек, пришедших вчера к Памятнику освободителям Риги. Около 4 тысяч участников "Бессмертного полка". Много это или мало — но таковы результаты чистого эксперимента по проверке нашей готовности объединяться на почве общих ценностей и исторической памяти. На результаты этого эксперимента не влияла ни бюрократическая разнарядка, ни официозная пропаганда.
Главное, в конце концов, не численные показатели. То, что делается не только не вместе с государством и его идеологами, а вопреки им — делается по-настоящему искренне; вот это главное.
