25-я годовщина августовского путча у меня как-то склеилась с последним заявлением Карлиса нашего Шадурскиса о том, что дети должны идти в школу в 6, а не в 7 лет.
И вот что я вам скажу: к реформам образования, будучи жертвой зуда переустройства, охватившего все вокруг в конце 80-х-90-х годах, я отношусь философски. Я же выжила, и если верить в теорию прогресса, то следующие поколения должно быть умнее, крепче и здоровее.
В нулевку в шесть лет я пошла почти одновременно с приходом к власти в большой советской стране Михаил Сергеича Горбачева, что, конечно, определило либеральную направленность реформистских веяний. Собственно, в 1985 году экспериментальные нулевки с тихим часом после уроков и обеда — помесь детсада и школы — были открыты именно потому, что дяди и тети из Министерства образования и науки искали ответ на вечный вопрос: могут ли дети начинать учиться в 6, а не 7 лет? То есть, тут ничего не изменилось. Той большой страны уже давно нет, а ответ, судя по всему, не найден до сих пор. И чудится мне, что дяди и тети из Министерства образования и науки — по типажу-то! — все те же.
Логично, что после такого эксперимента, время пребывания за партой советского школьника было удлинено с 11 до 12 лет, а потому я никогда не училась в 4-м классе: из 3-го мы "перескочили" (это было тогда очень модное слово!) сразу в 5-й. Уж не знаю, кто тогда переписывал учебные программы, подгоняя их под 12-летку, но "Капитанскую дочку" мы проходили три года подряд — с тех пор я это произведение солнца русской литературы ненавижу абсолютно искренне. Теперь, видимо, если время пребывания в школе сожмется до 10 лет, то "Капитанская дочка", по закону сохранения энергии, должна, напротив, для целого поколения выпасть из школьной программы.
Но разгул демократии — это ведь не только игра в "Камень, ножницы, бумага" на вкладыши с Дональдом Даком из импортных жвачек. В моей школе революция произошла почти сразу после путча 1991 года. Почти две недели, отделявшие победу демократии над ГКЧП от начала учебного года, мы с подружками, поедая невкусное эскимо "Полюс" (толстый-толстый слой дефицитного шоколада был заменен на тонкий-тонкий слой тускло-оранжевой сои), размышляли — стоит ли 1 сентября на линейку повязывать пионерский галстук? Думали об этом и родители. 1 сентября в галстуках на линейку не пришел никто.
Но сама революция все же заключалась в ином: администрация школы увлеклась идеей ранней специализацией учащихся. Маятник резко качнуло: от советской уравниловки — к полному либерализму. Специализация начиналась аж в 1-м классе: малышей делили на художников и физкультурников. С 5-го класса (в 10-11 лет!) на классы технического, коммерческого, языкового, естественнонаучного и ремесленного направлений. Советские учителя, еще совсем недавно заставлявшие девочек смывать косметику и запрещавшие мальчикам носить длинные волосы, шагали в ногу со временем. Но прошлое тянуло назад: ремесленный класс (вы, двоечники, станете дворниками, раз попал в 9-й "Р", то нет тебе пути в 10-й класс — пойдете в ПТУ) играл для остальных классов роль этакой страшилки а ля советская детская комната милиции. На дворе были 90-е, классные руководители менялись у любого 9-го класса "Р" несколько раз за учебный год — никто из учителей не выдерживал.
После 9-го класса я пошла в лицей, и тут было классно — ибо авторы реформы программы бывшей 79-й средней школы несомненно вдохновлялись идеалистической атмосферой гласности 1989 года, когда во всяких "Новых мирах" публиковалось всякое запрещенное — и прекрасное. Это была оглушительная победа лириков над физиками. Нас учили прекрасному. В свои 15-17 лет я не изучала ни физику, ни географию, ни химию, ни биологию, но писала эссе по мотивам выставок и рефераты по "Идиоту" и "гарикам" Губермана. У нас были такие предметы как "эстетика", "введение в философию", "история мировой художественной литературы", "визуальная культура Латвии". Плохо было одно: обнаружив себя в компании таких же задротов, я почти перестала ходить на уроки. Мир оказался куда больше и интереснее, и я теперь пытаюсь успокаивать себя тем, что моя непроходимая гуманитарность — все же не самая высокая плата за выбор профессии, друзей и тусовки на дальнейшую жизнь.
Это уже потом стало известно, что в середине 90-х администрации школ пошли вразнос — они дали ученикам слишком много свободы в выборе предметов, а детки руководствовались нормальным для подростков желанием легко получать оценки. Думаю, что где-то на этом этапе страна потеряла несколько гениальных, но не нашедших себя в юности химиков, например. Спасибо взбунтовались вузы — им надоели абитуриенты, мечтавшие, к примеру, о модной профессии "психолог", но не изучавшие в школе биологию. Дети стали выбирать не предметы, а направления. И где-то параллельно, в это же время, на политическом небосклоне Латвии начала угасать звезда либерализма, вынужденная уступить место консерватизму и социал-демократии…
О самой идее реформы образования-2004 я, по иронии судьбы, я узнала, учась еще в школе, придя в роли корреспондента на пресс-конференцию в Министерство образования и науки. Честно: дуэт президента Гунтиса Улманиса и министра образования и науки Мариса Гринблатса меня поразил. А ведь это была едва ли не первая пресс-коференция в моей жизни. И мне пришлось с этим жить дальше.
Я поступила в вуз, потом бросила это дело, и долгие годы наши пути с латвийским образованием пересекались только по работе — о чем еще писать юному корреспонденту?
Когда училась в Латвийском Университете на Факультете социальных наук, будучи уже очень взрослой, я недоумевала, почему не было у нас, политологов, курса философии, хотя такой предмет был у меня даже в старших классах лицея. Объяснила это себе тем, что идеалистические времена сменились на прагматические: нет спроса на философию, поэтому она скукожилась до курса истории политических идей.
Но, оглядываясь на свой личный учебный опыт, я как-то понимаю теперь, что реформы образования — это всегда отражение времени, отражение перемен, происходящих в стране, идей, охватывающих страну. Поэтому, когда я слышу об очередной реформе образования, мне кажется, что страна уже никогда не будет прежней.
