Печальная судьба вынужденной подать в отставку министра юстиции от Нацобъединения Байбы Броке, которой окончательно отказали в допуске к государственной тайне, заставила меня взяться за клавиатуру.
Я бесспорно виноват в случившемся, ибо впервые механизм отлучения высшего должностного лица от тайны был опробован именно на мне в 2007 году. С другой стороны, активная и агрессивная защита моего права знать все об этом государстве сильно затормозила процесс: против других депутатов спецслужбы решили воспользоваться этим орудием лишь в 2012 году, а против министров – только в 2014.
Все началось с неграждан
Полномочия спецслужб без объяснения причин решать, кому из народных избранников можно, а кому нельзя полноценно осуществлять делегированные им избирателями функции, закреплены в законе «О государственной тайне», вступившем в силу с 1 января 1997 года и сохранившим массу изначальных неприятных особенностей.
Закон сразу же пополнил нашу коллекцию различий в правах граждан и неграждан. Ко всем видам государственной тайны (включая вульгарную информацию ограниченного пользования) не были допущены негражане, а также прочие террористы, активные коммунисты и работники спецслужб (за исключением спецслужб стран НАТО и ЕС. которым у нас все можно).
В моем негражданском коллективе – Латвийской геологической службе – в которой (под разными названиями) я проработал ровно 30 лет, сразу возникло чрезвычайное положение. А откуда у нас гражданам браться, если в Латвийском университете не было геологического факультета, и контингент местных геологов пополнялся преимущественно за счет Ленинградского горного.
Дело в том, что в советское время топо-основа была доступна с искажениями (дабы враг ракету не смог бы нацелить точно). А после 1991 года мы радостно начали пользоваться картами Генштаба, где искажений не было, зато мосты были снабжены радующими душу каждого русского отметками – проходим для танков. Так вот, эти советские карты первоначально подпадали под объявившуюся на 6-ом году существования республики закрытую информацию, и мы не только потеряли право работать, но даже и читать собственные отчеты.
Тогдашний директор службы Рудит Аникеева закон, разумеется, отменить не могла. Но она, после напряженных дебатов в министерстве сумела резко снизить круг той геологической информации, включая и карты, который подпадал под ограничения.
Предложение, от которого нельзя отказаться
Основным законом, регламентирующим работу наших спецслужб, является закон о национальной безопасности. В соответствии с ним парламентский надзор над спецслужбами осуществляет комиссия Сейма по национальной безопасности. В изначальной редакции закона существовала норма, что в комиссию делегируются по одному представителю от каждой фракции. Но однажды оказалось, что оппозиционных фракций стало больше. чем фракций правящей коалиции, и норму из закона вычеркнули.
Фракция «ЗаПЧЕЛ» норму активно отстаивала и удостоилась письма из Президиума Сейма с предложением делегировать в комиссию своего представителя.
Председатель фракции Яков Плинер, собрав нас на очередное заседание, грозно вопросил – добровольцы есть? После минуты тяжелого молчания он спросил: а кто вообще эту идею с изменением закона затеял? Взгляды коллег скрестились на мне, и я вынужденно стал надзирать за спецслужбами, которые к тому времени уже имели богатый опыт общения со мной – профилактические беседы, навязчивое наружное наблюдение и даже установка подслушивающего устройства в моем правозащитном офисе.
Комнатка со скошенной крышей
Комиссия тогда заседала в крохотном помещении, расположенном в верхнем углу одного из зданий Сейма, и на него как раз приходился скос от крыши. К примеру, когда тогдашний начальник БЗС Янис Кажоциньш пришел к нам, чтобы продемонстрировать, какими скудными средствами слежки над подозрительными лицами он обладает, он вынужден был разместить свой ноутбук у меня на коленях. Мы все тогда допусками еще не обладали, и подписали аж по три грозящих всякими уголовными карами обязательства, что никому об этих средствах не расскажем.
Потихоньку мои коллеги обзаводились допусками, но на рассмотрении моего заявления процесс застопорился на все допустимые по закону полгода. Поэтому при обсуждении комиссией части вопросов меня вежливо просили подождать за дверью. Точно также, как и несчастную Байбу Броку вместе с ее коллегой по Нацобъединению и Кабинету министров Романом Наудиньшем, вынужденными пропускать секретную часть заседаний правительства.
Впрочем, и несекретных вопросов в повестке дня хватало. Тогдашний премьер Айгар Калвитис внес в Сейм пакет законопроектов, сводящийся к идее подмять все спецслужбы под себя. Наша комиссия оказалась профильной по рассмотрению проектов и мне, как представителю оппозиции, пришлось всячески вставлять правительственному паровозу палки в колеса. Что интересно, я защищал такого рода предложения преимущественно в одиночку, а представители двух других оппозиционных фракций, не желающих ссориться с начальством, отделывались лишь «правильным» голосованием по моему требованию.
После того, как наступление премьера было отбито, инициативу реформ взял на себя руководитель комиссии и тогдашний председатель Сейма Индулис Эмсис. Он наоборот хотел поставить спецслужбы под контроль парламента, и через юридическую службу Сейма организовал изучение соответствующего зарубежного опыта. Уверен, что именно его «благодарные» подопечные и устроили ему провокацию с портфелем с 10000 долларами, который он забыл в здании Кабинета министров. Из- за этой истории один из немногих в Латвии талантливых и энергичных управленцев был вынужден уйти из политики.
И оставили Трезора без присмотра, без надзора
В конце полугодового срока рассмотрения заявления о допуске меня удостоили индивидуальной беседы в БЗС. Два следователя в течение пары часов по очереди предъявляли мне почерпнутые из интернета сведения обо всех организованных мною митингах и о моем давнем членстве в Интерфронте, что, с определенной даты, могло отнять у меня не только депутатский мандат, но и полученное в порядке натурализации гражданство.
Я вежливо доказывал, что впервые в 1989 году став депутатом, баллотировался в Рижский горсовет вовсе не от Интерфронта, а от Центра демократической инициативы, который, в отличие от других тогдашних русских организаций, так и не удосужились запретить простым голосованием в парламенте.
О результатах совершенно секретной беседы, я, как водится, узнал из особо близких к спецслужбам латышских газет – он де организатор протестов, а все, что ему доверят в качестве тайны, назавтра появится в местных русских газетах, а послезавтра – в Москве. Журналисты от латвийского ГБ даже индивидуально разобрали каждого из моих коллег по фракции на предмет того, почему имяреку можно доверить государственную тайну лишь через определенный период после его смерти.
К сожалению, кроме информации в прессе, никаких иных сведений о моих прегрешениях перед государством у меня нет. Отказ в допуске обжалуется директору БЗС, который из соображений секретности свое решение не обязан мотивировать. Он и не мотивировал, и письмо за подписью Кажоциньша заняло один абзац.
Решение директора БЗС можно обжаловать Генеральному прокурору, а уж его решение (тоже в один абзац) является окончательным и обжалованию не подлежит.
Тот же скорбный путь в 2012 году прошли три депутата от ЦС во главе с председателем фракции Янисом Урбановичем. Янис «сгорел» на желании стать депутатом той же комиссии. Пресса заявила, что это де за то, что предвыборной кампанией ЦС руководили консультанты из Москвы. Законопослушная ЦС его на этих выборах даже кандидатом в премьеры не выдвинула, заменив на не нуждающегося в допуске на нынешнем посту Нила Ушакова.
Беды же Байбы Броки пресса объясняет тем, что национальное объединение попало в полную зависимость от своих спонсоров. Парадокс ситуации состоит в том, что минюст в рамках правительства как раз и надзирает за БЗС.
Я не такая, я жду трамвая
О том, что Латвия в своем делегировании спецслужбам решать судьбы депутатов и министров является страной уникальной, я узнал опять-таки благодаря Эмсису. С большой делегацией нашей комиссии я побывал в одной из двух и самой интересной из своих депутатских командировок. Жили мы в Берлине на улице Унтер-ден-Линден, и встречались с руководителями почти всех германских спецслужб. Их секреты я, разумеется, разгласил в своих путевых заметках.
В числе встреч была и беседа с депутатами аналогичной комиссии Бундестага. Когда я поднял вопрос о представительстве в комиссии Национальной безопасности всех фракций парламента, мне отметили, что в Германии это обычная практика. Секретарь комиссии, правда, вспомнил, что был пятнадцать лет назад случай, когда в комиссии не нашлось места для представителя малочисленной фракции зеленых, и вся Германия этот случай взволнованно обсуждала.
Молодые люди из состава нашей делегации, представляющие различные латвийские ведомства, замучили его вопросами о нелояльных депутатах, могущих разгласить все секреты НАТО. Он долго не мог понять нашу систему выдаваемого спецслужбами допуска к государственной тайне для депутатов, министров и даже президента. С глубоким удовлетворением я узнал, что ничего подобного в Германии не оказалось, и не было НИ ОДНОГО случая, чтобы депутат что–либо разгласил. На вопрос в лоб, а что будет с таким депутатом, немец долго молчал, а потом неуверенно ответил — ну, наверное, обратимся в комиссию по этике.
Можете жаловаться
Я, разумеется, прошел все описанные выше этапы обжалования в отказе в выдаче допуска. Свое письмо директору БЗС я даже разместил на партийном сайте. Подавали мы и множество поправок к закону, исключающих из него самые выдающиеся нелепости.
К примеру, я предлагал дать возможность обжаловать отказы соответствующих должностных лиц в административном суде. Тогда как раз жертвой межпартийной борьбы пал очередной чиновник антикоррупционного бюро, которого лишили допуска. Поэтому, защищая поправку, я отметил, что пытаюсь не свою участь облегчить, а «установить честные правила плаванья больших акул латвийской политики в нашем хрупком аквариуме».
Публике доступна и дискуссия по нашим более масштабным поправкам. Главной моей недоделкой на поприще урезания полномочий спецслужб явилась неудачная заявка в суд Сатверсме. Пытаясь разобраться в запутанном графике неотложных дел. я внезапно обнаружил, что через два дня истекают сразу два срока: обжалования решения Генерального прокурора в отношении меня, и обжалования решения директора Центра госязыка в отношении одного обратившегося ко мне инвалида.
Выбирая среди двух «классовых» врагов, БЗС и ЦГЯ, я уверенно отдал предпочтение ЦГЯ. Суд в отношении инвалида, освобожденного от языкового экзамена правилами Кабинета министров, но подвергнутого им по полной программе инспектором ЦГЯ, я через пару лет выиграл уже в апелляционной инстанции.
А вот по жалобе в Конституционный суд, написанной в последнюю ночь, решение было отрицательным. Жалоба получилась очень лаконичной, в духе приложенных посланий Кажоциньша и Майзитиса, и разместилась на одном листе. Причем текст, кроме связок, состоял исключительно из перечисления тех статей Конституции, которые нарушены делегированием спецслужбам права решать профпригодность депутата.
Стиль Цезаря суд не впечатлил, и эта жалоба оказалась пока единственной в моей практике, по которой Конституционный суд отказался возбудить дело.
Поэтому мяч на стороне Броки, которая публично заявила о том, что вынесет сор из избы и обжалует отказ Генпрокурора в ЕСПЧ.
Впрочем, Байба ломится в открытую дверь, ибо именно в июле правительство решило не обжаловать свой проигрыш в ЕСПЧ по другому аналогичному делу. Латвию победил офицер погранохраны, также лишенный необходимого для его работы допуска.
В приговоре ЕСПЧ говорится, что латвийская двухступенчатая система отказа в допуске не может заменить полноценный суд. Я верю, что этого достаточно, чтобы законодательство пришлось изменить. О чем я раз 10 и вещал коллегам с парламентской трибуны.