Далеко не все можно записать в Конституции или в ее преамбуле. Например, право народа на умных правителей — надежных, честных, способных вселить уверенность в завтрашнем дне и вам, и детям с внуками, и убедить в незыблемости государственных основ.
Сколько Конституцию ни "тюнингуй", подлинно народной власть не сделаешь. Лозунги правящих партий при этом таковы: "Делаем, как умеем, и вам от этого лучше не станет, но вот соседу точно будет хуже, и разве этого вам мало? Это мы гарантируем, поэтому голосуйте за нас!"
Сама по себе преамбула Конституции — всего лишь политический эпизод, но одновременно и симптом. А этот симптом показывает и доказывает общий системный кризис власти, самой способности государства быть эффективным, а не формально демократическим. Настоящей власти народа нет, как нет и народного управления, следовательно, неясны национальные задачи, непонятно, достанет ли сил и воли для их достижения; нет и роста производной от этого — национального самоуважения. Мы топчемся на месте, надеясь лишь на ЕС и еврозону, как будто одно это может гарантировать нам по принципу "сообщающихся сосудов", что качество жизни в Латвии понемногу приблизится к "евростандартам".
Чем дальше в Европу, тем чаще приходят мысли о том, кстати или нет мы в этой самой Европе, не присуще ли нам инакомыслием, даже чужеродность. Ведь, надо признать, за прошедшие четверть века независимости мы не только не избавились от изживших себя схем социальных отношений, но погрязли в них еще глубже. Речь идет о глубоко внедренному в подсознание нации образцу "менеджмента" из барской усадьбы, клише, по которому мы и построили свой собственный мир и внутригосударственные отношения.
В Латвии нет гражданского общественного механизма, который гарантировал бы "диктатуру" приличий и права, позволили бы нации контролировать и влиять на избранную власть. Нет у нас и того объединяющего морального и психологического стимула, который заставляет шаг за шагом, результат за результатом добиваться духовного и материального роста, проистекающего из простого стремления любого человека к совершенству, того, что политологи порой называют "протестантской этикой".
Кто мы? Мы привыкли себя считать народом-слугой и вести себя соответственно. Не кидайте камнями, до меня это произносили многократно, и гораздо более "правильные" ораторы. Это не вызывало вспышек национального гнева, скорее понимающее согласие. Что у нас есть? Сильная приверженность к иерархии, и порожденная ею уверенность в собственной бестолковости: не можем решить, ни как будем жить, ни куда пойдем, ни воров поймать. Нам для этого нужен господин — выгнать на работу, загнать в церковь, выпороть жулика.
Мы продолжаем жить в тени барской усадьбы. Нет ни баронов, ни крепостничества, но тень эта не исчезла. Нам обязателен кто-то, стоящий за нами и, конечно, находящийся выше любой критики.
Янки, немцы, и русские, конечно, а может, даже и люксембуржцы — они решают нашу судьбу, а мы можем только разводить руками и кланяться, опасаясь лишь одного — правильно ли поклонились, ведь сейчас Вашингтон и Берлин не всегда находятся на одном политическом небосклоне.
Поэтому сейчас для народа Латвии главное — освободиться от пут, взрастить свое самоуважение, даже если оно и неизмеримо завышено. Даже если это проявится столь же бессмысленно, как, например, отправление естественных надобностей холостяками-латышами на мальчишнике у колонны Нельсона в Лондоне. А иначе чем мы хуже британцев, баварцев, чехов или шведов? Мы, как и они, имеем право отправиться "за счастьем" и желать жить лучше, безопаснее, честнее — при этом мы (по крайней мере большинство) готовы честно и много работать. И на родине, а не где-то на краю ЕС.
Нации могут понадобиться многие годы или десятилетия, чтобы, преодолев присущую нации робость и податливость, выйти из тени барской усадьбы. Однако есть вещи, которые мы можем изменить здесь и сейчас. Или хотя бы решить, что для нас страна — ценность или идол? Мы — хозяева власти или же мы просто инвентарь, как дворня в барской усадьбе? Если страна для нас ценность, то мы ее бережем, холим и лелеем, чтобы служила нам и нашим детям и внукам долгие годы. А если страна — идол, как это иногда в открытую объявляет "ядро" власти, тогда оставим надежду и будем только боятся, иногда приносят идолу жертву — потому что "боги жаждут".
Почему латвийскому народу нельзя пожелать, помимо попыток охранять, беречь и развивать латышский язык, латышскую культуру и образование, чтобы власть помогала и попыткам людей достичь лучшей жизни, для себя и дальнейших поколений? Почему правящим партиям это далеко не так важно, чем в очередной раз проголосовать за "первородство" латышей в Латвии? Потому, что кому-то удобно выдумать Латвии врагов и рассказывать о победах над ними?
Латыши только потеряют от продиктованных предвыборной кампанией попыток политиков отнять у своих русских что-то от их русскости. Неужели кто-то действительно думает, что таким образом эту русскость можно загнать в подполье? А каким же образом мы заставим их стать латышами? Раздуваемые политиками фобии рождают антифобии. Хрестоматийным примером стала молодежь, на чистейшем латышском объясняющая, что не любит свою родину. Потому что власть не любит их и дает понять, что здесь никогда не будет достаточно для них хорошо. Неуважение, оказанное "другим", унижает того, кто оказал, потому что связано с инстинктом прислуживания.
У латвийского народа и латвийских политиков все еще есть все возможности сделать Латвию страной, где хорошо жить, работать, развиваться — и латышам, и другим жителям Латвии, и тем, кто только хочет таковыми быть, заполняя прорехи, нанесенные экономической эмиграцией. Мы можем достичь того, чтобы люди со всего мира приезжали в Латвию не только из-за шенгенской визы, но для создания своего будущего, крепких корней и взаимообогащающей связи с нами, коренными жителями. Власть, представляющая собой этнографический музей, нужна только тем, кто здесь не живет, а ностальгически взирает на нас с безопасного расстояния.
Сейчас ньюсмейкеры латвийской политики не желают замечать, что сами завели себя в тупик — не только в идейных установках, но и в отношениях с электоратом. Взаимоохлаждение власти и нации признано партиями комфортабельным и всячески приветствуется. Граждане не чувствуют связи с избранными ими политиками — кажется, совершенно невозможно спросить с депутатов Сейма ответ за данные когда-то обещания, за голосования, за предложения к законам. Потом приходят выборы, политики перегруппировываются в списки, и несколько партийных паровозов опять заполняют четыре здания на улице Екаба людьми, не имеющими никакой связи, даже моральной, с теми, кто их избрал. Сколько еще избиратели будут принимать участие в политическом ритуале, позже заставляющем их чувствовать себя если не обделенными, то использованными? Возможно, ответ будет дан уже на выборах Европарламента.
Пропорциональная избирательная система в Латвии полностью деградировала, превратившись в инструмент обеспечения тотальной политической безответственности. Наверняка это не вина самой системы, а иначе бы вряд ли ее бы выбрали скандинавы или немцы. Поэтому приходится признать, что мы, политики и граждане Латвии, до этой системы еще не доросли. Поэтому, если мы не желаем вскоре пережить всеобщий политический кризис власти, спровоцированной трагически низкой активностью избирателей, разумнее будет "отступить в развитии" и ввести мажоритарную избирательную систему. Классическую, как у британцев, или хотя бы частичную, как в Литве. Да, в мажоритарной системе есть свои недостатки, но она гарантирует почти что физическую связь законодателя со своими избирателями, их ответственность за обещанное и проделанное. Латвийскому обществу крайне необходимо ощутить, что государственная власть действительно зависима от тех, кто дал ей полномочия. Это усилило бы самоуважение нации и политическую активность, у людей был бы более ответственный подход к своему политическому выбору и развитию страны. Этот путь позволил бы нам выйти из тени барской усадьбы.
Мажоритарная система может решить многие "технические" проблемы, с которыми долгие годы мучается латвийский парламент — хотя это уже и стало своеобразной нормой. Депутат, который в своем избирательном округе сам завоевал себе место в Сейме, сделан совсем из другого материала, чем нынешний "депутат-пассажир", получивший мандат, по сути, от партии — путем высокого места в списке с сильным "локомотивом" во главе. При мажоритаризме были бы невозможны новомодные "правовые новинки" о том, что парламентское большинство может запросто, за одно голосование, отнять мандат у избранного народом депутата. Точно так же и партии, с "рулевыми" из тех, кто лично добился доверия избирателей, были бы намного авторитетнее, чем нынешние "вагонные составы". При мажоритарных выборах не надо беспокоится о парламентской раздробленности — избиратели понимают, что сильный кандидат им выгоден именно тогда, если за ним будет "многомандатная" партия. И "своего" политика избиратели его округа заставили бы отправиться в Сейм, представлять их интересы и контролируя правительство — а не идя в это правительство министром. Вот тогда Кабинет министров действительно бы подчинялся Сейму — корпусу профессиональных депутатов с полномочиями, данными народом. А что "депутат-пассажир" возразит министру, который его протащил в парламент, будучи лидером списка?
Следующий шаг — или наоборот, самый первый — прямые выборы лидеров самоуправлений. Кандидат предлагает городу или краю свою программу, свою команду для его реализации — и, получая мандат избирателей, лично отвечает за выполнение обещаний. В свою очередь, думские депутаты ведут контроль за принятыми лидером решениями. По этой логике мы приходим и к всенародно избранному президенту, и, возможно, премьер-министру. Специалисты по государственному праву могут выработать соответствующую этому — или приспособить где-то одолженную — систему "checks and balances", чтобы уберечь избранных народом от искушения властью. Главное — обеспечить неразрывную связь власти и ответственности, конкретности политических обязанностей.
Если латвийский народ и политики действительно желают себе добра, то начать надо было бы с самых простых вещей. Я как-то попробовал, подав в Сейм законопроект об изменении парламентской избирательной системы. Возможно, даже кое-кто из фракции до сих пор не простил мне, что я угрожал его спокойной жизни. Что ж, у кого есть воля и характер — общественные организации, инициативные группы, новые политические лидеры — пусть постараются все же сдвинуть этот увязший воз.
