— Г–н Ноллендорф, недавно ваш музей посетил посол России Виктор Калюжный. Можно ли расценивать это как своего рода поворот в позиции России?
— Пока о повороте в отношении России к истории говорить не приходится. Вообще не стоит ожидать от посла каких–то персональных выводов после посещения музея. Посол как дипломатический представитель может высказывать только официальную точку зрения. Мы знаем, что Россия отказывается признать факт оккупации. Остается только надеяться, что со временем официальная Москва пересмотрит свою позицию и сможет объективно оценить историю.
— Попытки признать оккупацию могут привести к тому, что у наших политиков появится желание пересмотреть и статус тех жителей Латвии, кто приехал сюда после войны, а также их потомков…
— Нам еще предстоит оценить историческую роль всех, кто приехал сюда в годы оккупации. Всем жителям Латвии необходимо будет рано или поздно разобраться с нашим историческим наследием и прийти к общему пониманию событий прошлого. Такая оценка должна включать в себя несколько направлений. Во–первых, нужно будет тщательно изучить обстоятельства приезда сюда каждой из категорий русскоязычных. Ведь русскоязычное население — это не какая–то однородная масса. В эту категорию можно условно включить и бывших советских офицеров и чекистов, и бывших партийных функционеров, и в то же время просто тех, кто приехал сюда в поисках лучшей жизни, а также тех, кого распределили в Латвию после учебы. Есть и те представители традиционных нацменьшинств, кто жил здесь еще во времена Первой республики. Поэтому я и говорю о том, что историков ждет еще много работы по доскональному изучению притока населения в годы советской оккупации. Также нужно и объективно оценить такое явление, как латышский коллаборационизм. Речь идет о тех местных жителях, которые активно сотрудничали с оккупационным режимом.
Я все–таки надеюсь, что русскоязычные жители в своем большинстве со временем придут к общему с латышами пониманию истории. Возможно, это произойдет уже во втором, третьем поколении. Но это понимание необходимо, чтобы создать единое общество.
— Разве те, кто, как вы сказали, приехал сюда по распределению или просто на работу, виноваты в оккупации или в инкорпорации?
— Речь не идет об их персональной вине. Я понимаю этих людей. Но нужно понять и общую ситуацию тех лет. Люди приезжали сюда работать на новых заводах и тут же получали — бесплатно! — благоустроенные квартиры. А местные жители как жили в трущобах, в довоенных аварийных домах, так и оставались там жить — очереди на жилье растягивались на десятилетия… Понятно, что это была такая политика русификации и засилья мигрантов. Люди об этом помнят до сих пор, и сегодня трудно требовать от латышей, чтобы они вдруг согласились распространить статус нацменьшинств на всех русскоязычных, в том числе на трудовых мигрантов, на советских офицеров, на бывших партийных функционеров!
— А может, стоит все–таки подвести черту под прошлым и начать жить сегодняшним днем?
— Черту под прошлым подвести не удастся. Как вы себе это представляете? Ведь все равно историки будут изучать наше общее прошлое, будут исследовать "белые пятна" советской и нацистской оккупации. По этому поводу будут проходить дискуссии, в которых обязательно примут участие не только историки, но и общественные деятели, непосредственные свидетели тех исторических событий. Вообще изучение своего прошлого — это полезный процесс. В этом мы убедились на примере Западной Германии. Ведь и там после войны жители не очень охотно хотели копаться пусть и в недавнем прошлом. Для них это был болезненный процесс. Но под давлением других стран ФРГ пришлось серьезно заняться изучением преступлений нацистов. Впоследствии Германия даже согласилась нести не только моральную, но и материальную ответственность за деяния нацистского режима. Сегодня, когда в Германии уже растет третье и четвертое поколение, нет уже такого коллективного чувства вины, как было 20–30 лет назад, но все равно и молодые немцы говорят об ужасах Холокоста, о том, насколько губительным был нацистский режим для самого немецкого народа. В Германии есть общее понимание истории, и это помогло в свое время построить в ФРГ крепкую демократию.
Возвращаясь к теме латвийского прошлого: конечно, я понимаю, что всегда будет существовать разная личностная оценка тех или иных моментов в истории. Так, мой коллега Маргертс Вестерманис говорит, что для него 8–9 мая всегда будет Днем Победы, всегда будет праздником. Потому что нацизм для его народа — для евреев — был смертельно опасным. И 9 мая стало днем спасения евреев. Я г–на Вестерманиса прекрасно понимаю и с ним полностью согласен! Но в то же время мы не можем забывать, что происходило в Латвии после 8 мая 1945 года. Последовали повторная советская оккупация, сталинские репрессии… Вот такое общее понимание исторических фактов и должно быть у всех жителей Латвии.
— Вы считаете, что интеграция общества происходит, или это фикция?
— Мне трудно сказать, поскольку я русским языком не владею — большую часть жизни провел в вынужденной эмиграции. И поэтому об интеграции могу судить только по публикациям в прессе, по тому, что мне рассказывают специалисты в этой области. Полагаю, что процесс интеграции будет очень длительным и трудным. Согласен с теми, кто считает, что это дорога с обоюдным движением. То есть латыши и русские идут навстречу друг другу. Но опять–таки такое движение возможно только на условиях общего понимания нашей совместной истории.