Открылась бездна
— Я думаю, об этом надо говорить. Потому что вот сегодня вы можете жить без коляски, быть здоровыми, нормальными людьми. Но кто и когда сядет в коляску — этого никто не знает. Это решается в одночасье, в миг. Это может произойти через пять минут, через десять, через год.
Мне было двадцать лет — я торопилась жить. Заканчивала на вечернем Латвийский университет, работала следователем УВД Риги, родные гордились мной — молодая, красивая, талантливая. А потом периодически — осенью, весной — стало появляться какое–то странное чувство — неверные ноги, неверные глаза. Наступало лето, зима — и все снова в порядке. Я ходила к невропатологу — пила успокаивающие таблетки. Продолжала "лететь вверх" — работать, учиться. Ну кто знает, почему девушка вдруг падает на тротуаре — ведь скользко, и у нее высоченные каблуки. Никто ничего не знает. В 22 года я поехала на лечение в госпиталь МВД — взяла с собой уголовное дело. Думала — буду проходить курс инъекций и напишу обвинительное заключение. А там поставили систему на правую руку — все, никакая, на левую — тоже никакая. Третью систему не стали делать. А я позвонила начальнику отдела: "Забирай дело. Я на работу не выйду. Мне сказали — у меня рассеянный склероз".
Другая жизнь
— Болезнь моя двигалась по спирали. Мне казалось — сейчас это все закончится. И все станет как раньше. Потому что так не может быть. Но болезнь возвращалась — и становилось хуже, потом еще чуть хуже и еще. Наконец в какой–то момент я все поняла. Приняла. Больше я не успешная красавица. Теперь я инвалид, всю жизнь мне придется провести дома, и любимый человек женится на другой, здоровой девушке.
Слава Богу, я не оставалась одна — рядом мама, папа, племянник. Знаете, за что я больше всего благодарна своей маме? За то, что она — союзник. Всегда, каждую минуту. Мои близкие шли через все вместе со мной. Каждый инвалид хочет оставаться в семье, мире, боится какого–то особого дома подальше от остальных людей.
И еще очень важно: когда весь мир против тебя — начинаешь сдаваться. Я годами наблюдала: люди сдаются, сами отступают, умирают раньше, чем могли бы. Одна моя ровесница, которая лучше меня была по состоянию, еще ходила, — она уже умерла этим летом. А я вот такая — еще живу. Потому что я сильная. Я знаю: если хочешь жить, надо бороться. Всегда дается какой–то шанс. И вот я, девочка перепуганная, решила бороться. Поехала на прием к министру внутренних дел. Поехала — громко сказано. Папа на руках занес, мама коляску держала. Я думаю, в советское время люди как–то больше понимали друг друга. Я сказала: я не могу жить на четвертом этаже, мне не выбраться из дома! И министр, замечательный человек, обещал: "Ты получишь квартиру на первом этаже". И я получила. В то время мое горе было страшно, но я чувствовала себя человеком. Все инвалиды чувствовали себя людьми. У нас была достойная пенсия. Мне хватало на такси — я могла всегда куда–то поехать. Сейчас моя пенсия — 58 латов. И я унижена, я пленница четырех стен.
Пока еще дышим, пока еще видим
— В этом кресле я уже 22 года. И все это время я борюсь за то, чтобы инвалидов стали замечать. Чтобы им дали возможность чувствовать себя людьми. Я вступила в общество инвалидов Aplis. И вот я решила: мои инвалиды, колясочники, будут ездить на концерты, как все люди. И последние 8 лет мы постоянно ездим на концерты: Пугачева, Петросян, "Любэ", Долина, хор "Православные певчие", "Лес" Островского… Теперь мои товарищи говорят: "Ну, туда мы не пойдем, а вот туда можно сходить". Это настоящее чудо. Потому что посещение таких концертов дает нам чувство сопричастности к жизни, к миру.
Расскажу, как мы боролись за эти концерты. Нужно нанять автобус, нужно нанять тех, кто вынесет инвалида из дома, занесет в зал. Скажу о замечательных людях — муниципальной полиции Видземского предместья. Очень долго они делали такую благородную вещь — бесплатно, просто так, таскали нас на своих руках. Ехали с нами до концертного зала, везли нас обратно. Даже если у них в это время было какое–то поручение — все равно сначала они развозили нас. Но нельзя бесконечно пользоваться добротой людей. Сейчас государство выделило сумму на поездки инвалидам. 150 латов в год. Это совсем мало. Это как крылья обрезать. И я хочу cпросить через вашу газету: кто решил, что нам хватит этой суммы? Нам нужно хотя бы 300 латов в год. И это даст нам возможность чувствовать себя ближе к миру. Подумайте, пожалуйста, об этом.
Как еще я борюсь? Вот, вступила в прошлом году в ЗаПЧЕЛ, добралась до них и сказала: хочу быть членом вашей партии. Помните летом пикет у Совета Министров? Это мои инвалиды организовали. Потому что это ведь от нас отняли санатории и раздали каким–то частным лицам. Я так не согласна, я хочу, чтобы мои люди жили долго, чтобы они не умирали раньше отведенного Богом срока. На один концерт — в Дзинтари привезли нам мужчину пожилого. Я его спрашиваю: "Ванечка, когда же ты в последний раз на улицу выходил?". Он прямо не отвечает, говорит: "У меня родители старые, им коляску не поднять, а я на втором этаже живу". А у Ванечки лицо серое–серое — видно, он на улице очень давно не был. И я сделаю все, только бы у него этот цвет лица прошел… Почему?
— Я не знаю, почему я сижу в этом кресле. Почему моя жизнь сложилась так. Но я пришла к такому выводу: раз оно так, значит, иначе не будет. И теперь я должна сделать все что могу, пока могу, — чтобы стало хорошо. Не только мне. Но всем моим людям. Понимаете, когда возникают какие–то конфликты, какие–то вопросы — они все смотрят на меня… Без меня им труднее. Значит, я кому–то нужна. Это самое главное.
Почему все так сложилось? Не знаю. Я плачу иногда. Вот и перед вами заплакала. Трудно все понять. Но знаете, когда мне совсем трудно — мне помогают женские романы. Я устаю преодолевать постоянно все эти запреты, барьеры. И иногда мне хочется, чтобы все было так, как там — в этих романах. Все, дорогие читатели. На этом наш разговор с Аллой, маленькой женщиной в большой инвалидной коляске, закончился. Крепкого ей здоровья и долгих лет жизни. А больше мне сказать нечего. Есть только о чем подумать.