"На открытие выставки можно было получить 10–15 бутылок водки, — пишет искусствовед Янис Калначс в недавно вышедшей монографии "Жизнь изобразительного искусства в оккупированной Германией Латвии". — Столько же полагалось автору выставки". Среди частых гостей латышских художников были "немецкие руководители гражданских и военных учреждений — вице–бургомистр Риги Гуго Витрок, редактор газеты Deutsche Zeitung im Ostland Фриц Михель, сотрудники Генерал–комиссариата и СД".
Жизнь била ключом в художественном салоне "Зинта" — дела шли настолько хорошо, что его владелица Зелма Миеркалне приобрела за 4200 рейхсмарок автомобиль (это в разгар войны–то!), а по ее заказу был разработан проект нового здания салона с двухэтажным залом. Построить его предполагалось возле Шведских ворот в Старой Риге. В 1948 году Миеркалне арестовало МГБ — в приговоре было зафиксировано, что еще до войны она являлась "секретной сотрудницей" советской госбезопасности, но "вступила в преступные связи с немецкой разведслужбой СД". Миеркалне погибла на лесоповале, но была реабилитирована в 1958 году. "Наиболее вероятна версия об энергичной женщине, — резюмирует Я. Калначс, — которая успешно руководила художественным салоном, но, попав под влияние советских и немецких спецслужб, пыталась выжить и, возможно, чего–то достигла на пользу культуры родины".
Расово пригодные
А вот Герой Социалистического Труда Теодор Эдуардович Залькалн не только никогда не подвергался репрессиям, но даже являлся в 1947–1955 годах депутатом Верховного Совета ЛССР. Его именем была названа Академия художеств Латвии. Потом, в годину Атмоды, имя это как–то потерялось. А ведь Залькалн был, можно сказать, типичнейшим представителем национальной творческой интеллигенции — он получал ежемесячную субсидию в 250 рейхсмарок, а за 6400 рейхсмарок подписался изваять бюст самого Адольфа Гитлера! Увы, работа так и осталась незавершенной — но кто знает, возможно, ее материалы впоследствии послужили основой для создания головы Карла Маркса, вошедшей в сокровищницу латышского советского ваяния. В общем, дела у Т. Залькална шли так хорошо, что он даже выступал в роли мецената, подарив Рижскому городскому художественному музею коллекцию рисунков. Ее можно было лицезреть в соседнем зале с устроенными германскими властями выставками на тему "Недочеловек"…
Впрочем, были и обратные примеры "вписанности" работников искусства. К примеру, Янис Тилбергс в 1941 году написал, по мнению Я. Калначса, "одну из одиознейших художественных работ советского времени". Что может быть одиознее портрета товарища Сталина, да еще увитого виноградом, символизирующим солнечную Грузию? Однако Тилбергс не только активно выставляется, но и руководит собственным салоном.
Ведь еще 16 августа 1941 года начальник политического отдела рейхскомиссариата Остланд Фридрих Трампендах составил меморандум, в котором указал, что "примерно 50% пригодных в расовом отношении" латышей предполагается онемечить, а остальных использовать для "ведения культурной работы в России". В последнем качестве выступил талантливый рисовальщик Оскарс Норитис, изобразивший, очевидно, "расово неполноценного" субъекта с подписью на русском языке "Партизанщина — твоя гибель" (1942 год). Увы, в книге Я. Калначса не представлены плакаты антисемитского содержания, в массовом порядке выпускавшиеся на территории оккупированной немцами Латвии, — точно так же трудно говорить, кто их авторы. Однако общее настроение художественной элиты демонстрируют, например, работы классика Лудолфа Либертса "Латвия — жизнь! Большевизм — смерть!" (1944). А вот Янис Тамужс, по выражению Я. Калначса, "сатирически" (!) отобразил реальные события в рисунке "Парк Райниса в Лиепае. Собирают погибших". На рисунке — либавские евреи под конвоем солдата с винтовкой, ощетинившейся штыком, достают из могил трупы казненных в "страшный год". Через несколько дней расстреляют их самих, и художник Тамужс стремится запечатлеть событие. Расположился, надо полагать, неподалеку с мольбертом и рисует. Выражая тем самым свою гражданскую позицию. А что вы думаете, он в партизаны должен пойти?! Ведь он–то расово пригоден, точно так же, как и Гунарс Хермановскис, написавший "Жертву Чека" (1941): привязанную в пыточном подвале длинноногую девушку в чулках на подвязках, над которой с ножом склонился ярко выраженный горбоносый субъект.
Легиону художники помогали изо всех сил. Молодые — Хермановскис, Куртс Фридрихсонс, Павилс Глауданс и Зигизмундс Зеберс вступили в ряды "военных репортеров" и кистью запечатлели подвиги солдат СС. Глауданс, например, написал аж 20 полноформатных картин маслом! А вот художник Никлавс Струнке, будучи постарше, взял шефство над целым взводом фронтовых разведчиков Waffen SS.
Струнке же принял действенное участие в превращении бывшего ресторана "Эспланаде" в "Солдатский клуб". Калначс пишет: "Для зала по эскизам Струнке были изготовлены в "латышском стиле" осветительные приборы и массивная мебель, а мастерская художественной пряжи "Сакта" для него выткала особые ткани. Для этого помещения Струнке взялся написать два панно: "Голубки бегут по небу" и "Там ходят Божьи дети".
Напомним: дело происходит в начале 1942 года. Когда в Румбуле и Бикерниеки еще шевелится земля. Но что, вы действительно думаете, что художники обязаны как–то протестовать? Они же люди творческие, они же вне политики! Только вот не пишет Я. Калначс — куда, кудашеньки делись картины, фарфор и статуэтки из квартир расстрелянных евреев? Неужели все–все досталось немцам и не прошло через тот же салон "Зинта"?
Ни одного художника–еврея мы не помним
Еврейская община Латвии после отъезда балтийских немцев в 1939 году оказалась самой образованной в стране. Удивительно, но в книге Яниса Калначса не нашлось упоминания НИ ОБ ОДНОМ еврейском художнике, погибшем ли в гетто, выжившем ли. Пишет он только, что в числе "отчисленных" (!!!) из Академии художеств был комсорг Ицхак Рувен Кригер. Куда его дальше "отчислили"? Может, отправили в расход прямо в префектуре, располагавшейся напротив Национальной оперы, где в июле 1941 года состоялся концерт в честь вермахта–освободителя. Спонтанное проявление благодарственных чувств, так сказать.
О настроении населения свидетельствует и приведенная в книге Я. Калначса картина "Украшенная флагами улица Марсталю". Хотя ее автор — Мартин Линстрот — был немецким военнослужащим и никоим образом не может быть причислен к латышскому изобразительному искусству, тот факт, что на картине изображены флаги Латвийской Республики и Третьего рейха, так сказать, в одном строю, позволил включить ее в реестр наряду с задумчивыми "таутас мейтами", гимназистками румяными, мельницами, битой дичью и прочими свидетельствами зажиточного быта рейхскомиссариата Остланд.
Но немцы все–таки расстреливали даже латышских художников: например, главного сценографа Оперы Яниса Айжанса. Петериса Крастиньша ликвидировали "вместе с другими душевнобольными". Художника Буша отправили "исправляться трудом" в Саласпилс. А Яниса Паулюка просто выгнали из академии и не дали выставляться — как левому. Что не мешало написать ему свою обнаженную "Фелициту с зонтиком" (1943–1944). Через год Паулюк написал уже "Фелициту с газетой" — у нее была "Циня". Улыбка блаженного… Так все–таки получается, можно было не ложиться под немцев? А если подумать — так, выходит, что можно было и ПРОТЕСТОВАТЬ? Ну забастовку какую–нибудь организовать или прочий ненасильственный протест, как датчане. Соседей все–таки расстреливают, причем тысячами, не каждый день!
Но думать об этом латышская интеллигенция сегодняшнего времени отчего–то не хочет. Потому как позиция большинства ее предшественников 1941–1945 годов представляется при близком рассмотрении весьма и весьма далекой от идеалов нравственности, которым она как бы призвана была служить. А вместо этого потомкам остался на память прейскурант летней выставки художников Лиепаи: "Оберштурмбаннфюрер СС доктор Дитрих — 50, Бригаденфюрер СС К. Гаус — 50, Ответственный работник немецкой полиции И. Графф — 40". Все цены даны в рейхсмарках.