— Театр — актерское искусство, — говорит Константин Аркадьевич. — А кино — искусство техническое. Великое искусство обмана, где артист лишь в ряду других средств выразительности. А в театре ты главное, ты, партитура твоих эмоций и есть — спектакль! Я вот сейчас снялся у режиссера Сергея Урсуляка, бывшего артиста нашего театра. Но вообще работать в кино гораздо менее интересно. Я даже сценариев не читаю, сразу отказываюсь.
Oдним отказом могу гордиться — когда получил предложение от агентства Стивена Спилберга. Я сразу сказал "нет". По анекдоту: в Голливуд приглашают — а у меня елки, я не могу подвести… А сумму называли, на которую можно построить еще один театр. Но пришлось бы уйти из "Сатирикона". Как и для того, чтобы сняться у Алексея Германа, приглашавшего на роль, в которой сейчас снимается Лeня Яpмoльник. Герман, отец русской пролонгации, страшно обиделся после моего отказа. Он заявил, что "надо иногда жертвовать". Я говорю: чем — театром, где я художественный руководитель?! А что будет с людьми? И это ж гениально, что я отдал себя этому театру. Это ж моя радость, звезда, крест любимый. Ничего в жизни я больше не хо- чу и ничего так не ценю. Бог мне указывает — это твое, не перепутай. Да я сам платил бы за то, чтобы заниматься только этим.
Отдельно числимый, отдельно взятый
— Я по природе своей ученик. Ведомый. И очень люблю свои ведомость и ученичество. Но каждый раз каким-то чудом избегаю провала. Преодоление и переламывание себя — может быть, главное свойство моей судьбы. Очень люблю отца. Но это проклятая фамилия для меня, потому что я больше всего на свете хотел быть отдельно числимым, отдельно взятым. Для меня плохой зритель — это когда ты можешь умирать на сцене, а он будет думать: "Похож он на папу или он не похож?.."
Этой мещанской публики бывает много иногда, особенно среди эмигрантов. Баланс мещанства там нарушен, по сравнению, скажем, с Москвой, Петербургом, Ригой. Зал становится пошлым не потому, что там одни пошляки, а потому что их на три больше.
Вся моя жизнь — преодоление. Сейчас "Синьор Тодеро-хозяин" произвел буквально взрыв в Москве. Но за несколько дней до выхода было ощущение, что провалимся. С каждым большим режиссером работать трудно, потому что приходится начинать сначала. Ты вроде мастер спорта по лыжам — а тебя в шахматы сажают играть. Другой режиссер — совершенно другие правила игры. Он тебя раздевает от всех твоих штампов, умений, и пускает голенького. Очень люблю Гольдони и хотелось сыграть столетнего старика. Главный герой — мерзейший тип. До забавности, до такой черты, за которой уже становится даже приятен. Таким мерзавцем быть даже уже хорошо и весело.
Свой среди своих
— Хороших режиссеров приглашаю все время. Сейчас талантливый ленинградец Юрий Бутусов ставит спектакль по "Макбету" Ионеско — такой гиньоль. У нас ставили Виктюк, Стуруа (два раза), Машков, Фокин (два раза), Петр Фоменко, Невежина (три), Горбань (четыре), Трушкин (два)… И я, на худой конец. Но я не приглашу режиссера, если он мне чужой. Стуруа и Фокин — уж настолько разные, но они как-то соединяются на разных сторонах моей души. Строю театр по своему образу и подобию.
Этот театр имеет необщее выраженье лица. И он самый кассовый в России. У Ленкома несравнимо более выгодные условия. Цена на билеты гораздо ниже (у него гигантские дотации как у городского театра — а мы театр федеральный). Мы располагаемся за пределами Садового кольца. Наш зал больше. При этом мы аншлаговый театр. В прошлом сезоне в мае (когда никто не ходит в театр) мы имели наглость сыграть 17 аншлагов "Шантеклера", при билетах в 1500 рублей. И сейчас после 80 спектаклей попасть нельзя. При этом огромное раздражение у большого количества пишущей братии. Как перенести, когда говорят, что у них будет успех, работают на успех и получают этот успех?!
Тени отца Райкина
— "Тодеро" — это пьеса Стуруа на слова Гольдони. Я мечтал работать со Стуруа, но его хотят всюду. А кто мы были — какие-то тени отца Райкина! Мы его завоевывали. Я летал за ним в разные города и страны. Однажды, зная, что он ставит в Буэнос-Aйpece, пpилeтeл нa пoлчaca тyдa, вошел в помещение, где он работал, и сказал: "Привет, Роберт! Ты восьмого марта у меня точно репетировать начнешь?" Он подтвердил — и я полетел обратно. "Девушка становится твоей" после таких жертв.
"Тодеро" он тоже долго мурыжил. Я уже взял огромный кредит. А он опоздал на полтора месяца, когда выпускной период был всего три с небольшим. Но мы все-таки успели, как на поезд, который отходит через 15 минут, а ты еще дома. И сразу окунулись в такой успех! Года полтора назад у меня начался запой Островским, так что две пьесы буду делать даже сам. Но в своих спектаклях не играю, а так хочется и сыграть! Роберт это замечательно бы поставил, но он шарахается от Островского — очень уж стереотипа много. Сразу возникает это Чаепитие. Но грузин не знает, как у нас пьют чай, и поставил бы по сути.
Театр средствами театра
— У меня на работе коллекция флакончиков парфюма — 600. Стараемся развивать культуру запаха, буквально эстетику нашей атмосферы как-то повысить, при нашей профессии лошадиной. Мы очень много работаем физически. Но театр — это иллюзия, а запах помогает создать эту иллюзию. Кстати, Стуруа иногда такие вещи предлагает! Например, для моего столетнего Тодеро: "Он должен пукнуть, понюхать сам — и решить: "Я еще долго буду жить, слава богу". Но Роберт несовместим с понятием пошлость, просто это брутальность юмора Гольдони. Что касается всяких приспособлений и приемов внетеатральных… Смысл как раз в том, чтобы именно средствами театра, не прибавляя ничего другого, попытаться зрителя потрясти. А не пшикать на него и не воздействовать инфразвуком. Тогда уж давайте к стульям электричество подведем! Все это мы проходили. И физический контакт со зрителем. Я как зритель этого не люблю — оставьте меня в темном зале. Дайте распуститься в смысле эмоций и отдаться этому театру.
Жванецкий был взят измором
— Я долгое время заслуживал уважение к себе Жванецкого. Обожая папу, он достаточно прохладно и снисходительно относился ко мне. Но я его взял измором. Приглашал на спектакли, и, наконец, он стал признаваться, что это его любимый театр. А на моем юбилее сказал: "У того времени было выражение лица твоего отца, а у этого времени выражение твоего лица. Твое лицо — это лицо времени". У нашего времени выражение лица Константина Райкина — небольшой комплимент времени. (Смеется.) Но все равно он немножко умаслил мое самолюбие.
Думаю, что у нас театр очень большой положительной энергии. И в этом есть папина традиция. Хотя у него был эстрадный театр, а у нас стал драматическим, где идет только классика. Но трагедия идет или комедия — все равно это театр атакующей светлой энергии и дает надежду и очищение. И папин театр всегда давал какой-то свет, куда-то звал, вел, толкал. Не был театром поднятых рук. Потому что наше время требует возможности для зрителя взлететь над безрадостным бытом. Действительно, "искусство нужно, чтобы не умереть от правды".
P.S. Напоминаем, что гастроли Московского театра "Сатирикон" им. Аркадия Райкина пройдут на сцене Дайлес театра. 30 апреля — "Контрабас" Зюскинда, 1 и 2 мая — "Синьор Тодеро-хозяин" Гольдони.