Кривое зеркало республики

Если же говорить о феномене Латвийской Республики 1918 года, то, как считает Вита Зелча, в этом "административно уникальном образовании" первичным было стремление к восстановлению элементарных условий цивилизации на тотально разоренной Первой мировой войной территории, а национально–языковый вопрос был вторичен. "До создания латвийского государства латышскому языку не учили ни в одной школе. Это означало, что нужно было создать новое административное мышление и вводить язык как средство общения. В архивных документах можно видеть, как в 20–х годах каждый писал так, как он мог, как он слышал… Сменилось чиновничество, и было необходимо срочно перейти на латышский язык. Только к концу 20–х годов начали писать по каким–то единым литературным нормам".

Изучая прессу Латвии, В. Зелча пришла к парадоксальному выводу — в популярном журнале Atpћta за январь и декабрь 1940 года практически не изменилось отношение к СССР — оно такое же позитивное. "Медиа при режиме Улманиса были цензурированы и писали то, что положено. Не существовала свобода печати". И таким вот образом и было обеспечено утверждение концепции "мирной социалистической революции"! "Оккупация происходила в сотрудничестве с медиа Латвии и правительством Латвии".

Между тем крах ЛР в 1940 году В. Зелча не считает вызванным исключительно внешними факторами. "Латвия в значительной мере исчерпала возможности своего развития. И возможности экономического развития. Я думаю, что государство могло существовать еще какой–то период времени, но вопрос в том, сколь долго". Сравнивая появившиеся практически одновременно авторитарно–изоляционистские Латвию и Испанию Франко, Вита Зелча предполагает, что "и режим Улманиса просуществовал бы до 70–х годов" (разумеется, при условии, что "вождь" прожил бы более 100 лет!).

Ну а вообще для понимания истории ничего лучше старых фильмов не придумаешь: "Если посмотрим кинохронику, то начинает разрушаться миф о Латвийской Первой Республике как счастливейшем и красивейшем периоде Латвии, ибо там видим крестьянские лапти, покосившиеся дома, видим Улманиса, который высоким тембром голоса произносит речи… Поэтому клише, что мы хотим вернуться в тот период времени, для меня просто неприемлемо". Современный латвиец просто рассмеялся бы, если бы увидел Улманиса, въезжающего в какую–нибудь волость через триумфальную арку, увитую цветами. Теперь посредством ТВ у нас есть возможность СРАВНИВАТЬ политиков прошлого, настоящего, своих и иностранных. И сравнивать уровень жизни: "Я вспоминаю разные рассказы детства о прожиточном минимуме в Латгалии, разные эпизоды о том, как они ели, о том, что считалось вкусным. Масло, конфеты… И я не думаю, что они могли быть с этим счастливы, но мы конструируем это историческое здание Латвии 20–30–х годов как позитивную модель, где было хорошо".

Что же произошло с Латвией после 1945 года? В этот год, который историк справедливо считает "точкой отсчета", социальная пирамида превратилась в социальную трапецию — высшие слои были срезаны репрессиями и эмиграцией. "Еще вопрос, можно ли трактовать волны эмиграции 1940 и 1945 года как предательство республики 1918 года, ибо уезжала элита, которая была ответственна за политическую структуру Латвии".

Но 75% народа сохранилось, и из них, с участием приезжих, стала рекрутироваться новая элита. "В моем классе восьмилетней школы не было детей, родители которых имели высшее образование", — вспоминает Вита Зелча. "Отец Оярса Вациетиса был батраком, в 1940 году ему дали дом, дети начали ходить в школу". "Поколение с 1945 до 1991 года взрастило новую социальную пирамиду, достигло, что массы интересовались элитарной культурой и ходили в театр, покупали книги, это было очень большое достижение". Но, увы, официальная трактовка истории ЛР не может признать высочайшей социальной мобильности послевоенной республики. "Я думаю, это разрушило бы многие мифы", — говорит Вита Зелча. И поэтому мы и притворяемся "85–летними"…