Министрам тесно в кабинетах
— Наверное, непросто найти еще одного служивого человека в вашей должности, который бы так увлеченно вел ток-шоу, участвовал в тусовках и фестивалях. Это зов души или указание партии и правительства?
— Это точно не указания партии и правительства (смеется). И я не думаю, что это уж совсем что-то новое. Так или иначе министры культуры в разные времена и в разных странах занимались творческими делами: писали книжки, пьесы. Было много министров- актеров: Губенко, Соломин. Они играли в спектаклях, и не только положительные роли. Смешно, если министр играет только Ленина. То было время, когда и в театре, и в литературе люди могли реализовывать себя больше, чем в кресле министра.
Сегодня, если ты хочешь как-то влиять на жизнь и достигать хотя бы сиюминутной реакции у людей, единственное место для этого — телевидение. Тем более я не такой уж тусовочный человек. Но это уже стало профессией, вся жизнь происходит в жанре непрерывной презентации. Поэтому, естественно, когда ты хочешь отдохнуть, тебе уже никуда не хочется идти, не хочется садиться за стол или стоять с бокалом и с умным видом беседовать на фуршетах. Хочется просто забиться в угол, в нору, чтобы тебя никто не видел. Получается, что большую публичность мне дает телевидение. Такого рода работа — достаточно обычное для министров культуры занятие. Просто оно переместилось из области литературы и театра на телевидение. Вот и все. Никакой особой хитрости тут нет.
Ток-шоу — один из самых глупых жанров
— Публичность для министра — дополнительный компонент власти?
— Министр культуры — человек с очень небольшими ресурсами. Я же не управляю культурой, культурой вообще управлять невозможно. В советское время министры диктовали идеологию. Сегодня рычаги власти очень специфичны. Это деньги, которые министерство дает либо не дает. И это законы, которые министерство помогает лоббировать либо не помогает.
Пожалуй, и все. Так называемая кадровая политика ушла в прошлое: я, конечно, могу снять с должности директора учреждения культуры, но это крайне трудно. Денег немного, законы проходят сложно. Поэтому все, что связано с культурой, достаточно маргинально. При том что русская культура — великая культура, даже святая, как писал Томас Манн. Соответственно, и министр культуры — маргинальный чиновник в правительстве. Поэтому нужно придумывать какой- то дополнительный рычаг влияния. А это телевидение, другого нет.
— Но на телевидении вы просто играете роль.
— Это сложная история. Я там, конечно, не работаю министром. Вести ток-шоу и быть министром невозможно. Ток-шоу — один из самых глупых жанров. Следующий этап — только сочинение текстов для современной рок-музыки. Для министра культуры это был бы следующий и последний шаг. Глуповатый жанр… Такая игра своего рода. Хотя некоторые относятся к этому всерьез.
Игры с культурой
— Кто вам придумывает темы для "Культурной революции"?
— Мы сами сочиняем. Я работаю в очень хорошей компании, которую очень люблю. Это компания Игра, те люди, которые делают "Что? Где? Когда?" — ученики Ворошилова. И я чувствую себя там достаточно комфортно.
— Судя по всему, и канал Культура вас любит.
— Канал Культура — это то, что создавалось в свое время группой товарищей (в том числе и мной) в 97-м году, когда никто вообще не верил в то, что он будет жить. Считалось, что это абсолютно бессмысленное занятие. И тем более мы думали, что у нас отнимут этот канал. Каждые два месяца появлялся человек, который говорил: "Завтра вас закрывают".
В таких условиях работать было довольно сложно. Но надо отдать должное людям, которые нам помогали. Это Николай Сванидзе, который тогда был председателем ВГТРК и во многом финансировал нас. И Михаил Лесин, тогдашний первый заместитель председателя ВГТРК. Без них бы мы ничего не сделали. Мы, конечно, выходили на медные деньги. Но за пять лет канал встал на ноги, стал побогаче, появилась другая динамика. За это надо отдать должное уже тем, кто работал после меня.
— Как к каналу относятся российские зрители?
— Он достаточно популярен в России. И даже те люди, которые его не смотрят, считают, что он очень важный и нужный. Не смотрят не потому что не хотят, а потому что не могут. Он распространяется не так, как Первый канал или Второй. Но желающих его смотреть очень много.
Министр как личный администратор
— Вы производите впечатление чуть флегматичного и подчеркнуто интеллигентного человека. Но на посту министра вам вряд ли удается избежать волевых и резких решений.
— Тупая решительность имеет смысл. Но не тогда, когда ты работаешь с людьми, тем более с творческими. Люди культуры очень хрупкие, их легко обидеть, они очень эгоцентричны. Они все непременно считают, что министр — это их личный младший администратор. И в кабинет министра такой деятель культуры входит с абсолютной уверенностью, что это не Министерство культуры Российской Федерации, а министерство культуры имени его. И министр должен обслужить только его, забыв обо всех остальных. Это нормально, это вообще здорово (ударение на второй слог), иначе бы они не были художниками. Поэтому приходится быть очень дипломатичным. Входят в кабинет люди, которые не все мне друзья и братья, а иных я просто терпеть не могу, но на это я не имею никаких прав.
— Наверное, лучшее, что было написано про советское Министерство культуры, это анекдот про прачечную. Сейчас уже не те времена?
— Ну как вам сказать? Ругнуться мы, конечно, можем иногда в сердцах. Но дело в том, что изменилась функция министерства. Раньше министр был диктатор в области культуры, мог решить судьбу и человека и спектакля. Сегодня этого нет, сегодня мы вообще не вмешиваемся в творчество. Мне все равно, какой эстетической позиции придерживается тот или иной художник. Это вообще не мое дело, если он не разжигает никаких внеконституционных страстей. Кто он — социалист, коммунист или, наоборот, либерал и садомазохист, в общем-то не принципиально. Если это искусство, мы должны ему помогать, если это не искусство, значит, у нас есть шанс сказать: спасибо, до свидания.
Вежливость — свойство королей и президентов
— Если говорить о вашей карьере, вы думаете еще расти?
— Куда расти-то? Уже надо готовиться к встрече с Константином Сергеевичем, а не расти (смеется). То, что я хотел в жизни, то, что мне было интересно, я попробовал. А кем я еще могу быть? Президентом я не могу быть, да и не хочу. Премьер-министром — тоже не могу и не хочу.
— Президент Путин вас поддерживает?
— Ну, не выгоняет… Если бы не поддерживал, выгнал бы. Тут очень простые отношения. У нас же не парламентское правительство, а президентское.
— И вообще, как вы думаете, стране "правильный" президент достался?
— Вы знаете, думаю, что да. И не потому, что я чиновник в правительстве, которое возглавляет Путин. За то время, что я имею честь быть знакомым с Владимиром Владимировичем, он очень сильно вырос и по- человечески и профессионально. Очень трудно за 12 лет осуществить такую карьеру. И самое трудное, между прочим, из высокопоставленного чиновника, каким является секретарь Совета Безопасности, стать президентом. Это совершенно разные вещи.
Когда-то Де Голль сказал: "Когда я поднялся на вершину политической власти, я понял, что меня обдувают лишь ледяные ветры государственной необходимости". Президент — совершенно иной персонаж, нежели все остальные. Это надо понять. В президентской республике это совершенно отдельно стоящий человек. И поэтому я считаю, нам повезло.
Путин — человек, который интересуется культурой, который очень отзывчив и тонок в межличностных отношениях. Он очень вежлив, что важно для большого начальника (у нас в стране иные традиции в этом отношении). Кроме того, у Путина очень большой опыт. Все-таки человек, проработавший достаточное количество лет за границей, набирает много таких качеств, которые люди, живущие внутри страны, приобретают значительно труднее.
— А магия обладания архивами спецслужб не мешает президенту?
— Этой властью обладали многие. Распоряжались ужасно, собственно, никак. Власть над людьми в наше время достигается иными способами. Чем можно сегодня скомпрометировать человека? Практически ничем! Все настолько ко всему готовы! Когда говорят, что общество цинично, я думаю, объяснение этому очень простое: люди ко всему привыкли. Так, как мы привыкаем к войне, что ужасно. Потому что каждый день по утрам мы пьем кофе и смотрим войну в Ираке или в какой-то другой точке земного шара.
Так же мы привыкаем к разоблачениям, к жутким материалам друг против друга. Болевой порог мы уже перешли, и даже без анестезии воспринимаем все абсолютно вяло. Ну что такого можно написать про кого-то?! Что он сотрудничал с Лаврентием Павловичем Берией (таких, правда, уже не осталось)? Ну и что?! Все равно все зависит от поведения человека в жизни. Когда говорят о кризисе общественной морали, я не верю в это. Мы в любом случае знаем, что хорошо — что плохо, что черное — что белое. По политическим соображениям люди иногда выдают белое за черное, но кровь все равно красного цвета, а смерть — черного. Про смерть, правда, в Москве сейчас ходит анекдот, который мне очень нравится: "Это только для человека смерть в капюшоне, черная и с косой. А для мухи это толстяк в трусах и с газетой".
Жизнь после одиннадцати
— Ваши близкие довольны тем, что вас овевают "ледяные ветры государственной необходимости?"
— Ну я же из нормальной семьи. Думаю, что и близкие президента не рады этому. Его жизнь вообще подчинена жесточайшей государственной необходимости. Я мало бываю дома. И сам этому не рад. Прихожу домой ночью. Мы все собираемся после одиннадцати: дети, жена подъезжает с работы. У меня двое сыновей: одному — 29, другому — 23. Один занимается телевидением, другой — кино. Мы разговариваем часов до двух, а потом я насильственно прогоняю их. Они спят все таки до 10, а я встаю в семь, чтобы идти на работу. А надо еще книжки почитать… В общем, все обычно.
— Спрашивать вас о том, все ли у вас хорошо в семье, не имеет смысла. Даже при полном отсутствии времени на личную жизнь, вряд ли вы собираетесь разводиться…
— В моем возрасте это бессмысленно! Просто бессмысленно! Поверьте! У нас с женой отношения очень товарищеские, а не только любовные. Разводиться как-то глупо. Время от времени мы куда-то переезжаем. Как говорят, надо менять либо жену, либо квартиру и работу. Вот я и меняю квартиру, работу… По меньшему кругу.
Рига — родственный город
— Как и где вы отдыхаете?
— Вы знаете, я стараюсь отдыхать за пределами России по одной простой при- чине: самая великая ценность для меня — это частная жизнь. А из-за того что я работаю на телевидении, работаю министром, частной жизни в России у меня по определению не может быть, даже на отдыхе. Я могу куда-то приехать, но тут же появится местное начальство или просто знакомые люди… И начнется такая процедура, которая мне в этот момент может быть неблизка. У нас есть семейная пара, мои близкие друзья, Виктор Лошак с женой, главный редактор Московских новостей. Мы с ними берем машину и укатываем куда-нибудь, чтобы нас никто не видел. Как правило, дней на десять.
— С Ригой вас что-то связывает?
— В Риге жил замечательный человек, директор завода Коммутатор Лева Лубоцкий, и его семья. Это близкие родственники жены моего отца. Они за годы отношений стали нашими близкими друзьями. Лева умер, но в Риге осталась его жена Ира, которую я очень люблю. И для меня Рига, конечно, связана с ними. В этом смысле город мне совсем нечужой, а, можно сказать, даже родственный. И было еще много людей, которые сделали для меня Ригу своим городом.
Мне жаль, что в связи с разделением наших стран исчезли какие-то связи. Многие вещи по отношению к тем русским, которые остались в Прибалтике, эмоционально несправедливы. Я помню, когда шла речь об отделении Латвии от Советского Союза, русские ведь голосовали "за". Все вместе голосовали за это, а оказалось, что они как бы ни при чем. Исторически не очень справедливо. И надо понять одну вещь: латыши пострадали не от русских, они пострадали от советской власти. А это не тождественные понятия, потому что сами русские пострадали от советской власти, как никто другой. Это трагедия народа, которая до конца, по существу, не осмыслена. Но латышам от этого, может быть, не легче.