Министр экономики — персона важная, он не только отвечает за экономику, но и лучше других знает — что же ей, нашей экономике, на пользу, а что во вред. А раз так, с него и спрос, решил Kb и отправился на встречу с нынешним министром экономики Юрисом Луянсом.
Напомним, именно с его настойчивой подачи туризм стал в государстве приоритетной отраслью, поддержка малого бизнеса сдвинулась с места, и на свет появился весьма любопытный документ — Единая стратегия развития народного хозяйства. В ней описано, как мы будем жить через 25 лет и что нужно сделать, чтобы зажили именно так. Однако разговор с министром начался с актуального — с инфляции.

Эта инфляция останется в истории

— Господин Луянс, вас не беспокоят столь угрожающие цифры — 7,8% за год? Что государство здесь могло бы сделать?

— Я считаю, что 7,8% за год — для Латвии это совершенно не угрожающий, а просто нетрадиционный уровень инфляции. Да, столь высокие цифры неприятны, но ничего ужасного в этом нет. Вообще-то, инфляция для экономики предпочтительнее дефляции, потому что если есть инфляция, то в стране есть развитие. Важно другое — чтобы зарплата у населения росла быстрее цен. При этом нужно не просто смотреть на показатель инфляции, а разобраться в ее структуре и понять, в чем же причина роста. Только после этого станет ясно, может здесь правительство непосредственно что-то сделать или нет. Мы можем влиять только на административно регулируемые цены — через Регулятор общественных услуг. Здесь мы цены держим.

— А в следующем году?

— Будем делать то же самое. Но вопрос в том, как долго мы можем их держать. Есть вторая структура — Совет по конкуренции, который может обнаружить искусственное завышение цены на какой-либо товар или услугу. Как правило, это бывает так: 7—8 производителей, выпускающих товар, решают между собой повысить цену или же установить некий порог цены, ниже которой товар продаваться не может. Это чистейшей воды сговор! Плюс искажение конкуренции, ведь рынок в таком случае не может регулировать цену.

— В Латвии много было таких случаев?

— Не много, но были. Это очень трудно доказать. Недавно Совет по конкуренции посчитал необоснованным повышение цен страховых компаний на полисы гражданско-правовой ответственности для владельцев автомобилей.

— И что, страховщики обязаны подчиниться и не повышать цены?

— Нет, мы ведь живем в свободном рынке. Государственное регулирование в такой ситуации — это как судья в игре: если что-то происходит вопреки закону, мы имеем право приостанавливать и наказывать. Но игра продолжается все равно.

— То есть фактически государство ничего не может сделать для сдерживания инфляции?

— Почему же — может, конечно. Но на цены свободного рынка мы влиять не имеем права — если там цены поднимаются, то, значит, повысился спрос. Например, многих волнует рост цен на топливо. Но ведь в Латвии нет своего топлива, и нефти нет, поэтому мы зависим от цен на нефть на мировом рынке, а они в этом году росли. Единственное, что может государство, — снизить налоги. Однако это может оказать обратный эффект — повысится денежный оборот в народном хозяйстве, люди будут тратить больше, и как следствие — инфляция. Есть правда, такое мнение, что государство — самый большой покупатель на рынке, поэтому важно соблюдать баланс в вопросе дефицита бюджета. То есть чем меньше государство будет покупать, тем ниже будет инфляция. С другой стороны, именно за счет государства много секторов рынка успешно развивается. Так что здесь тоже нет единого мнения.

— Каковы же, по прогнозам Министерства экономики, будут цифры инфляции в этом году?

— Если нам удастся придержать среднегодовую инфляцию на уровне 6% — а я думаю, это получится, — это значит, что мы выйдем из ситуации "без боли и синяков". Будут проблемы, если все-таки инфляция приблизится к 7—8%. Меня успокаивает, что прирост экономики очень высок, и статистика показывает, что разница между приростом заработной платы и инфляцией — положительная. В свободном рынке инфляция должна быть, но ее оптимальный уровень не должен превышать 3%. Уже в следующем году инфляция составит не более 3—4%. Тот прыжок, который был в первом полугодии, останется в истории.

Дешево — не значит хорошо

— Судя по сообщениям Банка Латвии, еще одна проблема латвийской экономики — это большой дефицит счета текущих платежей. Когда же может быть устранен дисбаланс между экспортом и импортом?

— Ситуацию нужно рассматривать всесторонне и следить за ней. Называть это нашим слабым местом просто непрофессионально. Пока я не считаю дефицит платежей особенным дисбалансом, потому что импорт тоже нужно рассматривать по его структуре. Примерно 25% импорта — это производственная техника и оборудование, а это значит, что латвийские предприятия закупают технологии, по которым потом будет производиться продукт для экспортных рынков. То есть за счет этого импорта повышается экспорт. Хотите последние цифры? Прирост экспорта в первом полугодии составил 23%. Для развитых государств — это просто сумасшедший показатель. Это значит, что нет никакого перегрева внутреннего рынка — наш рынок растет за счет освоения внешних рынков. Причем 50% импорта идет не на потребление, а на производство. Например, легкие и тяжелые автомобили; энергоносители — бензин, газ, электричество; металл для переработки; продукты химической промышленности. И только 25% нашего импорта можно замещать внутри. Это совсем немного.

— Говоря о слабых местах в нашей экономике, считают, что ее основной минус — это дешевая рабочая сила и низкая прибавочная стоимость и что от этой модели экономики нужно уходить. Но ведь как раз это преимущество — дешевая рабочая сила — позволило таким странам, как Тайвань и Сингапур, стать азиатскими "тиграми". Может быть, и нам использовать это в качестве хотя бы временного плюса?

— Позвольте спросить, и где теперь эти "тигры"? Если мы говорим в категории "мы", это означает, что имеется в виду основная часть жителей страны. И скажите, хорошо ли звучит такой постулат: "У нас будет прекрасное будущее, потому что у нас маленькие зарплаты?"

— Вопрос ведь не в маленьких зарплатах, а в более дешевом и, следовательно, привлекательном для западного работодателя латвийском рынке труда, а значит — это вопрос привлечения инвестиций и переноса производств?

— Да, мы дешевы относительно Европы, но недешевы по сравнению с Китаем. Если речь идет о нашем будущем, то мы говорим так: низкая оплата труда и маленькая прибавочная стоимость — это возможные слабые места, и не надо на них уповать все время.

Ищущим свободные ниши

— На что же мы можем уповать в будущем?

— Мы должны идти в наукоемкое, умное производство и отходить от рекламы самой низкой заработной платы и дешевой древесины для привлечения инвесторов. Прирост экономики должен быть ориентирован на новые инициативы. И особое внимание государства должно быть направлено на вопрос: что может заменить традиционные отрасли, дающие нам доход, случись с ними какой-нибудь кризис.

— И что же это может быть?

— Это те же самые производственные отрасли, но только с новыми технологиями. Речь идет о том, чтобы создавать такие интеллектуальные продукты и услуги, на производство которых затрачено, скажем 20 условных единиц, а продать их можно за 100. Так дорого продать можно что-то только очень умное.

— У вас есть конкретные примеры?

— Недавно я был на заводе ВЭФ KTR. В его коллективе работают 30—40 высокообразованных в сфере телекоммуникаций инженеров, которые разрабатывают чертежи и схемы для телефонной централи. Главное оборудование там — это компьютер и голова инженера. При том что себестоимость конечного продукта невелика, его можно продать и за 100 тысяч долларов. Это типичный пример того, к какому уровню производства мы должны прийти. При этом не надо слишком уж уповать на поддержку государства и рассматривать его как участника бизнеса. Государство лишь создает среду для бизнеса или какого-то его сектора, если считает, что он перспективен.

— О каких секторах вы говорите?

— Об образовании, науке, инновациях. О привлечении бизнесменов к инновациям. Многие не понимают значения слова инновация и считают, что это какая-то жутко техническая штука. На самом деле это преобразование науки в продукт. Взять, например, сыр Rigamond производства Limbaїu piens — 99 процентов его идет на экспорт. Этот сыр — абсолютная инновация. Технологи завода использовали в производстве сыра культуру бактерии, и теперь этот твердый сыр можно производить в два раза быстрее, чем аналогичные продукты. В Италии, например, этот сыр продается намного успешнее, чем местные аналоги, потому что он дешевле, а вкусовые качества те же.

— Но тогда и без вмешательства государства предприятию должно быть выгодным производить инновационный продукт?

— Да, но пока что в Латвии идей больше, чем продуктов. А все потому, что предприниматели недостаточно умеют применять инновации для создания продукта, а если и создали его — не умеют продукт продвигать на рынке. Вот, например, по программе поддержки из структурных фондов на освоение инноваций у нас подано очень мало проектов. Денег выделено много, а проектов гораздо меньше. Зато много проектов на покупку оборудования.

— Наверное, потому, что это просто и понятно всем?

— Именно! Энергичному предпринимателю, обладающему хорошей деловой хваткой, проще пойти проторенной дорожкой — занять какую-либо относительно свободную нишу, закупить оборудование и начать выпуск продукции. С наукоемким продуктом сложнее. Нужно найти умных инженеров, организовать их, чтобы они придумали и создали новый продукт. Понятно, что это требует времени и навыков. Та же самая Япония, страна высоких технологий, в 50—60 годах просто покупала или даже воровала идеи из научных журналов многих стран. Мало кто знает, что основные разработки очень крупных популярных ныне компаний Sony, Toshiba, Panasonic, Samsung придуманы американскими, российскими и европейскими специалистами. Японцы просто смогли воплотить их в жизнь. Мы же, как государство, говорим, что будем стимулировать эту сферу, создавать особо благоприятную среду. Но мы не будем заниматься этим самостоятельно.

Преимущество — это не преимущество

— А как же теория об одном конкурентоспособном товаре или услуге, производя который для внешнего рынка, государство будет иметь сравнительное преимущество перед теми странами, которые этого продукта не имеют?

— Это совершенно устаревшая теория. В условиях колоссальной глобализации сегодня уже нет деления на внешний и внутренний рынок. И все те теории, которые были сильны лет 20—30 назад, сегодня — в эпоху развитых коммуникаций и транспорта — потеряли смысл. Типичный пример: в 1990 году я начал свою карьеру, став руководителем хлебопекарни. Я помню, как в 1991 году один еврей предлагал мне везти свежий хлеб в Израиль, потому что у иммигрантов тогда не было возможности купить обычный ржаной хлеб. Но у нас в то время этот бизнес не пошел. Зато сегодня что в Израиле, что на Брайтон-бич можно купить все виды латвийского продовольствия, в том числе теплый ржаной хлеб.

— Но мы же говорим о продукте в глобальном понимании этого слова. Все равно что: для Италии — обувь, для Греции — масло, а для Швейцарии — банковская тайна…

— Ни один вид перечисленных вами товаров и услуг не является основополагающим для экономики этих стран и не дает львиной доли ВВП. Чтобы выжить в глобальной экономике и эластичном рынке, нужно диверсифицировать свои продукты, нужно быть готовым в любой момент быстро переориентироваться на производство другого товара или услуги. У американцев есть хорошая поговорка: "Преимущество продукта — не преимущество". Потому что если я сегодня придумал оригинальный товар или услугу, будьте уверены — через полгода его обязательно кто-то скопирует. И мое реальное преимущество — это, максимум, эти полгода. Поэтому мы и говорим о наукоемких продуктах, потому что они сохраняют свое преимущество гораздо дольше, нежели просто производство какого-либо традиционного товара. Кстати, он у нас есть. Это переработка древесины. Наша деревообрабатывающая промышленность имеет такие традиции, ресурсы и навыки рабочей силы, что никто не сомневается, что мы в этом конкурентоспособны. Но мы не зависим от этой отрасли настолько, что если вдруг она зачахнет — государство обанкротится. Будут, конечно, осложнения, поэтому традиционные отрасли нельзя терять.

— Транзит же мы потеряли?

— Ну что вы! Мы только начали его развивать. То, что было до сих пор, — всего лишь подготовка к той роли "ворот", которыми мы станем. А если вы имеете в виду перекачку нефти на Вентспилс, то это очень узкий сектор одной отрасли.

— Но ведь в начале 90-х на транзит приходилось до 10% от ВВП. А сейчас сколько?

— Около 7%. Но ведь все остальное выросло. После 1 мая на карте ЕС появилась Латвия, и продвижение на Восток для европейских товаров географически сместилось с Финляндии до Латвии. Понятно, что центры логистики будут менять свое расположение — они спустятся к нам. То же самое с автотранспортом и железной дорогой. Кстати, я надеюсь, что рано или поздно и нефть опять потечет по нашему трубопроводу. Просто вокруг этого вопроса сегодня слишком много споров. И зря. Ну не зависит латвийская экономика от этого вида транзита вообще! Прирост ВВП здесь — ниже 0,5%.

Произвести легко, продать сложно

— На какие еще быстрорастущие отрасли, кроме транзита, мы делаем ставку?

— Например, туризм. Эта отрасль будет расти, пока не достигнет своего объективного максимума — 8—10 млн. туристов в год. Но при этом, замечу, у нас нет цели — стать туристической державой, и предположительные цифры эти не особенно велики, если сравнивать их с показателями туристических держав. Например, Хорватии туризм дает 25% от ВВП. Нам же — около 2—2,2%. Мы хотим, чтобы было около 5—7%. Здесь важно понять: туризм — не привилегия. Это всего лишь одно из 15 наиболее важных направлений развития экономики, которые описаны в Единой стратегии народного хозяйства.

— Касаясь стратегии, поясните некоторые цифры. Несмотря на то, что в государстве много говорят о снижении налогового бремени, к 2030 году, судя по концепции, налоговая нагрузка не изменится. Так будет ли снижаться подоходный налог с предприятий до 12,5%? — Вот именно, слишком много об этом говорят. Я думаю, что снижение налога до 12,5% возможно, но легко это не будет. Мне кажется, что в налоговой политике мы должны искать облегчение в административных процедурах, а не в снижении налоговых ставок. — А фиксированная ставка для МСБ?

— Она, по сути, не будет означать снижения налога. Просто предприниматель сможет выбирать — вносить ли ему налог по фиксированной ставке раз в год или же раз в месяц, как сейчас, уплачивать подоходный налог. В первом варианте проще администрирование налога, и на этом малый бизнес сможет экономить.

— Что касается фондов ЕС, вы уже упомянули, что спрос на одни программы выше, на другие — ниже. Но в любом случае ситуация такова, что спустя месяц после открытия фондов они уже расписаны на треть. Получается, что денег всем не хватит?

— А кто сказал, что должно хватить? У нас есть столько денег, сколько нам выделено до 2006 года. Потом у нас будут другие деньги. Такая высокая активность меня, например, только радует. Это говорит о том, что готовность к проектам была очень высокой. Вот если бы мы не смогли освоить фонды, как это было в других странах, это была бы трагедия.

— Вы обещали сделать рокировку — отдать свободные 15 млн. евро на ту программу, которая будет популярнее всего.

— Мы уже отдали эти деньги на программу по покупке технологий — она оказалась популярнее программ по модернизации инфраструктуры. Дело в том, что технологии можно внедрить и на старом заводе, а программа инфраструктуры предназначена для новых производств. А вот на программу инноваций спрос невелик, как и на программу по стимулированию экспорта. Хотя мне кажется это странным. Ведь производить можно все, а вот продать — гораздо сложнее.

Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!