Мы встречаемся с Юлией через несколько дней после ее громкой премьеры в Театре Наций - "ГрозыГрозы" по Островскому. Уже появились рецензии, но ни в одной не упомянуто, что исполнительница главной роли прямо на сцене сломала палец на ноге. Никто и не заметил. Да и в нашем разговоре эта тема возникла случайно - и быстро перескочила на другую, потому что с Юлией хочется говорить на сто тем сразу.
И про ее съемки, которые как начались в 19 лет, с сериала "Участок", так и продолжаются, одни других интересней (тут и "Край", и "Палач", и "Людмила Гурченко", и "Битва за Севастополь", и "Таинственная страсть" -- 40 названий за 13 лет!). И про то, каково это – работать в театре с Алвисом Херманисом и Томасом Остермайером, Кириллом Серебренниковым и Евгением Марчелли. Про знаменитый курс ГИТИСа, на котором Юлия училась вместе с Евгением Ткачуком, Павлом Акимкиным и Тимофеем Кулябиным. Про ее благотворительный фонд "Галчонок" и двух дочек. И, конечно, про "Варшавскую мелодию", удивительную мелодраму Леонида Зорина, способную растопить сердце самого искушенного, все на свете видевшего зрителя.
- Фамилия у вас редкая. Откуда такая?
- Я же из Пскова, у меня сестра в Таллине, родственники в Силламяэ... Не знаю точно, где наши корни, но прибалтийские и скандинавские страны мне очень близки. Наверное, что-то где-то там погуляло. И "Варшавская мелодия", наверное, тоже не случайно в моей жизни возникла. Потому что там не русская девушка. Коня на скаку – это не ее история. Совершенно другой характер, совершенно другое самоощущение. Сначала гордость, а потом уже будем договариваться про все остальное. И даже про любовь - потом.
Внутренняя гордыня (плохое слово!) и у меня есть. Она мне и мешает, и помогает. Это с детства. Я пела в хоре, была солисткой, и вдруг на прогоне перед большим выступлением мне поставили в пару девочку, чью-то дочку. Я до конца этот прогон пропела и никогда туда больше не вернулась. Мне было восемь лет или девять. Ко мне приходили в школу, к маме приезжали на работу, говорили – да что вы делаете вообще, у нас же концерт сегодня, гости иностранные. Но я сказала – нет.
И не то что я хочу кому-то что-то доказать или показать. Но я если с человеком расхожусь, я с ним больше не схожусь. Перед этим очень долго буду налаживать отношения, но если нет – то уже никогда нет.
- А мама как тогда на ваш отказ отреагировала?
- Мама… Мне раньше казалось, что она слишком слабая, слишком покладистая. Я никогда от нее не слышала - "Нет, так не будет, будет по-моему". Она мне всегда говорила: сама решай. И сейчас я ей безмерно за это благодарна. Если я что решила – значит, так я и сделаю. Даже если это мне будет в большой минус. Зато мне не было страшно, когда я отправилась в Москву учиться. Ну разве что на физическом уровне.
- Москва далась вам с трудом или оказалась вашим городом?
- Должна сказать, что первая моя встреча с Москвой состоялась в 11 лет. Мой школьный учитель по музыке сказал – слушай, тебе надо поехать на "Утреннюю звезду". Поехали! И мы ходили по псковским рыбным олигархам, пели песни, и нам дали какую-то сумму, чтобы сесть в поезд, добраться до Москвы и показаться Юрию Николаеву. Жить мы должны были в подмосковном Зеленограде в какой-то общаге. И вот учителя вошли в электричку, двери захлопнулись, а я осталась на Ленинградском вокзале. И около часа просто сидела под табло. А это были 90-е годы – особое такое время, опасное. И мне 11 лет. Но, как ни странно, я не только не испугалась, - я поняла, что это абсолютно мой город. Я правда люблю Москву. Люблю, потому что здесь все бурлит, все кипит. Здесь собраны самые умные, самые талантливые люди, люди с амбициями, люди, которым тяжело жить в болоте, которые чего-то хотят. И не только денег. Далеко не только.
Безусловно, Москва бывает очень разной. Но народ здесь не сидит на лавочках и не обсуждает, кто плохой, кто хороший. Это город, в котором постоянно что-то происходит. И Берлин я за это очень люблю, часто туда приезжаю, хотя остаться там навсегда мне бы не хотелось. Мне было бы сложно без русского языка, пусть я и неплохо знаю немецкий. Мне не хватало бы там нашей природы. Моя страна – Россия. Я патриот. Без громких каких-то слов.
- На "Утренней звезде"–то вас показали?
- Нет! Пришло приглашение на второй тур, но спонсоры спросили: и что, вы так и будете туда-сюда мотаться? В общем, не смогли мы поехать. Так и не показали меня по телевизору. Хотя, говорят, в какой-то передаче что-то мелькнуло... И когда был юбилей "Утренней звезды", моему агенту оттуда звонили, чтобы я все-таки спела. Но по времени не сложилось.
- В какой момент вы почувствовали себя взрослой?
- Я и в 14 лет чувствовала себя взрослой, очень взрослой, потому что взяла на себя ответственность за себя и за семью, пошла работать и помогала родителям – не они мне, а я им. Родители были всегда под моей опекой, были всегда немножко моими детьми.
А сейчас все чаще случаются моменты, когда я себя чувствую ребенком. И это вообще не зависит от возраста. Чувствовать себя ребенком можно только тогда, когда ты находишься в чьих-то руках. Вот те же бабушки: Лиза Арзамасова, которая пошла той же дорогой, по которой Чулпан Хаматова повела меня - я пошла за Чулпан, и появился фонд "Галчонок"… потом Лиза пошла вроде за мной и занимается пожилыми людьми в фонде "Старость в радость"… такая, знаете, классная цепочка… Так вот, эти бабушки – они как только попадают под опеку, абсолютно сразу становятся детьми. Детство – это когда хорошо, когда можно на какое-то время расслабиться и не думать о серьезных вещах. Вот это и есть детство.
Поэтому, если мы с грудного возраста грузим детей всем, что есть на свете, мы их детства лишаем, конечно. Его нету! Нету дворов, в которых можно разбиться так, как ты хочешь. Нету пространства, в котором они будут сами по себе. А это тяжело. И дети становятся нахрапистыми и наглыми. Им же нужно куда-то энергию девать. Вспомним: что мы, во дворе не дрались палками? Не плевались друг в друга? Не кидались какашками? Что мы, этого не делали? Сидели с утра до ночи в музыкальных школах? А тот, кто сидел, -- того прорывало в семнадцать…
- То, что ваш курс в ГИТИСе оказался таким сплоченным, не распался сразу после учебы, а сумел со своими спектаклями влиться в работу Театра Наций, -- как-то облегчило ваши первые шаги в профессии? Или актерство – штука настолько одинокая, что никто тут не поможет?
- На курсе мы не то что были такие дружки-дружки. Курс жестких лидеров... Но нам хорошо вместе, мы и сейчас остались одной большой компанией. Хотя, конечно, быть одной компанией и одним театром – это разные вещи. Театра из нас, наверное, не получились бы. А так мы свободные люди. Захотели - собрались, захотели – разошлись…
Да, актерство – безусловно, дело одинокое. В глобальном смысле этого слова. Но не бывает так, что ты, вот лично ты, на сцене прекрасен, а сам спектакль – дерьмо. Это неправда. Хорошо играть не сложно, поверьте, и в русских театрах всегда полно хороших артистов, которые хорошо играют. Только вот хорошо играющие артисты, не соединенные ансамблем и какой-то сверхидеей, – это мне как зрителю не интересно. Мне как зрителю хочется вместе с ними прорваться куда-то. А хороший там артист, средний или совсем плохой – да плевать мне на это. Я же не на смотр народной самодеятельности пришла.
И про это вот ощущение мой мастер, мой педагог в ГИТИСе Олег Кудряшов мне всю жизнь говорил. Что очень здорово, если ты -- индивидуальность. Но если ты хочешь исключительно того, чтобы оставаться индивидуальностью, делай моноспектакль. Потому что в любом другом случае на сцене должен быть ансамбль. И это самое главное слово. Это величайшая ошибка – что спектакль может держаться на одном актере. Зачем вообще спектакль, который должен держаться? У спектакля другая цель: высказывание.
- Говорят, вы три года после учебы ночевали в Театре Наций. Это правда?
- Три года не ночевала, но я действительно чувствую-ощущаю Театр Наций как дом родной. Понятно, у нас там внутри меняются люди, но это все равно мое пространство. Я его люблю. Я люблю его сцену. Я на ней рождаюсь каждый раз, когда играю спектакль. И я люблю худрука, Женю Миронова. Это не пустые слова, я их говорю не для того, чтобы он мне роли давал, уж поверьте. Я его просто люблю. Вот та же "ГрозаГроза" – я до нее четыре года не выпускала ничего нового в Театре наций. Не выпускала потому, что Женя Миронов не из тех людей – "ой, что это Юлечка четыре года ничего нового не играет". Если не было режиссеров, которые хотели работать со мной здесь, – значит, я работала в другом месте. Но теперь он посмотрел спектакль и сказал: как же я рад, что ты вернулась, что ты с нами. А я уж как рада!..
Я довольна "Грозой", хотя это не значит, что я довольна собой в "Грозе". Я довольна, что это совершенно новая для меня история, ступень жизненная и творческая. Я довольна, что сыграла наконец в пьесе Островского, которого раньше не переваривала, я довольна, что у нас собралась команда спектакля, которая меньше имеет отношения к громким именам, но больше имеет отношения к страсти, к театру... Я встретила там Виталия Кищенко, с которым работала в "Палаче". Я встретила там потрясающую Настю Светлову из Ярославля. Меня от этих людей просто прет. Хотя я понимаю, что мнения по поводу "Грозы" будут спорными. И это очень хорошо. Очень. Если сегодня Островский кого-то будоражит, то слава тебе Господи! Я думаю, он был бы счастлив!
А вообще я стала замечать, что раньше у меня премьеры как-то помягче проходили. Но начиная с "Кроличьей норы" на Малой Бронной... Я полгода не могла пережить эту премьеру. Думаю, и с "Грозой" будет приблизительно так же. А "Варшавской мелодии" знаете сколько лет? Семь! Семь лет мы играем. И семь лет после каждого спектакля у нас происходит обсуждение. Режиссер Таня Марек, бывшая студентка Сергея Голомазова, его ассистент, все эти семь лет смотрит каждый спектакль, и мы получаем втык, если что-то делаем не так...
"Варшавская мелодия" для меня пример того, как спектакль может стать частью жизни. Мы с Даниилом Александровичем не приходим никогда прямо к гриму, мы приходим раньше, сидим, пьем кофе, рассказываем, у кого из нас что произошло и происходит, кто чем дышит, у кого какие новости, и потом обязательно проходим какие-то сцены: про что нам, сегодняшним, хочется играть и говорить. Мы настолько уже освоились на этой территории, что не мыслим категориями мизансцен. Про некоторые я вообще не знаю, какими они будут. Дам я Дане пощечину или нет. Схватит он меня сильно или нет. Побегу я за ним или нет. Уйду или останусь стоять. И это очень интересный для меня опыт. Наверное, не только для меня, потому что полно зрителей, которые все эти долгие годы ходят на "Варшавскую мелодию" и пишут нам о том, что нового увидели и почувствовали.
- Понятно, что в театре артист не так уже часто становится первым исполнителем какой-то роли. Но вот Геля – она была как гвоздями прибита к Юлии Борисовой. Даже не к Алисе Фрейндлих, которая играла "Варшавскую мелодию" в Ленинграде в те же годы, а именно к Борисовой. Я, конечно, только запись спектакля видела, но вот голос прям в ушах стоит. Акцент польский, интонация… Вам это не мешало? Не мешает?
- Наверное, это мешает тем, кто сидит в зале. Мне нисколько не мешает – хотя бы потому, что Юлия Константиновна Борисова (понятно, что она великая, я ее обожаю, и не только в "Варшавской мелодии") с Михаилом Александровичем Ульяновым играли в другое время. И спектакль их был совершенно про другое. Если говорить про мое личное отношение, для меня та постановка, в которой участвовала Алиса Бруновна, ближе по смыслу каких-то внутренних историй. Что, конечно, нисколько не умаляет величия одной актрисы и величия второй.
Я никогда себя ни с кем сравниваю. Вообще, честно сказать, когда ты находишься в процессе репетиций и все происходит по-настоящему, у тебя и времени-то не остается рассуждать, кто хуже, кто лучше. Да в голову такое не придет. Надо заниматься делом, меньше про это думать. Наша профессия – не состязательная. Кому-то нравятся баранки с маком, кому-то без.
Другой вопрос – что "Варшавскую мелодию" действительно играли великие артистки. Мысли возникают, что страшно. Конечно, страшно! Ну и что – не брать материал, если страшно? Брать. И играть про свое. Про то, что болит. У кого что болит, тот про то и говорит. И "Варшавская мелодия" – для меня она вся про боль. Про то, что любовь и насилие – две вещи несовместные. Про отношения, разрушенные извне и восстановлению не подлежащие. Здесь нет того, что мужчина слабый, а женщина сильная, он плохой, она хорошая...
- А перед кем из актеров или режиссеров, с которыми вам довелось встретиться в театре или на съемочной площадке, вы испытывали особый трепет?
- Ох, я ужасно трепетный человек. И это не страх, это скорее чрезмерное уважение. Например, спектакль "Фигаро" я выпускала в состоянии нестояния. По одной простой причине: из-за того, что меня вдруг окружили удивительные Лия Меджидовна Ахеджакова, которую я обожаю просто, на руках готова носить, Авангард Леонтьев, Женя Миронов, Кирилл Серебренников, Виталий Хаев, и я себя рядом с ними чувствовала не актрисой, а прекрасным, очень техничным монтировщиком, который вдруг оказался на сцене при открытом занавесе. У меня даже не возникало мысли, что я должна там что-нибудь сыграть. Дай Бог только, чтобы им всем было хорошо. Они все были такие прекрасные! Я помню, как Женя Миронов гладил меня по руке, успокаивал и приговаривал: "Масюлечка! Масюлечка! Масюлечка!"
Конечно, со временем это проходит, я понимаю, что нужно думать и о себе в том числе, но... Как ни странно, во мне нет совершенно этого: борьбы за роль, за ощущение первенства. Я не выдерживаю этого. Я не умею. Слава Богу, я не в репертуарном театре. Даже представить себе не могу, как это: две примы-балерины и какое-то соревнование между ними.
А трепет перед артистами – мне кажется, это, в общем, даже нормально... Другое дело, что у меня это бывает совсем до сумасшествия... Например, я была на "Русском романе" в Театре имени Маяковского. Мне настолько понравился спектакль, настолько понравилась Евгения Павловна Симонова, которая там играла, что я даже не смогла зайти за кулисы. Мне стало стыдно: ну что я пойду туда? К ней? К такой прекрасной? Хотя мы знакомы и с Евгенией Павловной, и с ее мужем, Андреем Андреевичем Эшпаем… Нет, так и не зашла, только написала потом тысячу писем, мне кажется... Да, есть целый ряд людей, которых я люблю, ценю и вообще горжусь, что с ними поработала.
- Получив сценарий, который вас зацепил, вы тщательно взвешиваете все риски или бросаетесь в работу, как в омут?
- В зависимости от того, как он меня зацепил. Потому что был один сценарий – я его прочитала, он мне понравился, но почему-то не покидало внутри ощущение, что это спекулятивная история, и я в итоге все-таки от него отказалась.
Вообще, знакомство с литературным материалом – один из самых важных этапов в работе. Особенно, конечно, в кино. Понятно, что большинство пьес ты прежде уже читал. Хотя сейчас, надеюсь, у меня будет опыт работы с современной пьесой, совсем новой – "Солнечной линией" Вани Вырыпаева. Это тоже такой момент прекрасный: когда ты открываешь, и о-о-о-о-о…
Уже в процессе чтения сценария многие вещи становятся понятными. Можно сделать хуже, чем написано. Но лучше уже не будет. Лучше, чем работает фантазия в момент прочтения, -- это очень сложно.
- У вас есть работы, которые вы не любите?
- Я не люблю "Принцессу и нищего". Очень не люблю…но люблю по результату того, что со мной произошло после этой картины. Потому что режиссер Дмитрий Дмитриевич Месхиев – сейчас мы уже в прекрасных отношениях, мы мило общаемся, – он… как сказать? Он на меня орал. Не дал ничего сделать по-актерски, но очень сильно на меня орал. А я была еще человеком, не обросшим кожей. Второй курс института всего лишь, что вы хотите… 45 смен у меня было, и 40 из них я рыдала. Каждый Божий день. Каждую ночь. Так рыдала, что под глазами образовались вот такие круги, и оператор начал спрашивать, все ли у меня в порядке с почками… Уровень моего нервного потрясения был настолько велик, что когда мне говорили – встань налево, я вставала направо…
- Наверное, это только в 19 лет и можно пережить.
- Да. После ты уже больше никогда не погрузишься в эту атмосферу. Потому что в какой-то момент говоришь: все. Так, собственно, и произошло в последнюю неделю съемок. Я просто сказала Месхиеву - иди на… И на этом мы стали очень дружить. Последняя неделя была для меня очень удачной. Должна сказать, это меня многому научило.
Вот, знаете, говорят: проснулся знаменитым. У меня такого никогда не было и никогда не будет. У меня все происходит через какое-то сопротивление, через труд. Никогда не бывало вот так, чтобы выдохнуть от умиления – ой. И честно скажу: может, я и сама так не хочу.
Человек ведь всегда себе находит то, чего он хочет. Вот я, например, не могу себе представить, что я кому-нибудь из коллег после спектакля говорю – знаешь, это было плохо. А ко мне подходят и говорят. И ждут реакции. И я думаю: вот почему? Чем я провоцирую это все? А потом говорю себе: стоп, я ведь сама всех всегда прошу, чтобы было честно. Надо быть благодарным этим людям, потому что они могли бы соврать или промолчать. А они считают, что мне можно сказать честные, но не лестные слова. И это хорошо. Это отрезвляет. Это многим не помешало бы услышать. Легкое сомнение в своих силах (но не до сумасшествия, конечно) – оно должно присутствовать. Как и легкая ирония по отношению к себе.
Это мне Аня Уколова мне рассказывала, как она гуляет по Одессе, ее все узнают – один узнал, второй, третий, она подходит к стойке в гостинице, а ей говорят – вы не могли бы расписаться? И она: для кого? А ей отвечают: для пожарной безопасности. Аня так смеялась… Ну, надо знать Аню… Так вот – в опьянении собой всегда полезно помнить о пожарной безопасности.
- Штирлиц говорил, что больше всего на свете любит стариков и детей. А вы?
- А как можно не любить детей? По поводу стариков – я просто в меньшей степени с ними общаюсь. А детей – я просто больной человек на детей. После премьеры "Грозы" я решила, что детские каникулы мы проведем, как и планировалось, в Праге… В восемь утра над ухом раздается – "Мама, пожалуйста... Мама, пожалуйста…" И я встаю. Хотя вставать, когда кусочек косточки на пальцах откололся, это… Передать не могу. Но дети – самый мощный мотиватор. Это то, что может заставить меня сделать что угодно. Вот у нас в фонде сейчас 700 детей. В прошлом году их было четыреста, и я просто разрывалась на кусочки. А сейчас 700. И это не дает мне возможности сказать – ой, не могу больше, а наоборот, делает меня сильнее. Ну хорошо, думаю. Хорошо. Их больше. Они все ждут помощи. Они все мои. Значит, будем открывать другие горизонты.
Спектакль Московского театра на Малой Бронной "Варшавская мелодия" с участием Юлии Пересильд и Даниила Страхова будет показан в Риге 9 мая на сцене театра "Дайлес". Устроитель гастролей – компания ART Forte. Генеральный партнер гастролей – компания "УРАЛХИМ". Генеральный информационный партнер – Первый Балтийский канал. Информационный партнер – портал Delfi.
Подробности – на www.artforte.lv. Билеты стоимостью от 30 до 60 евро доступны в кассах Bilešu Paradīze и на сайте www.bilesuparadize.lv.
Фото предоставлено пресс-службой Rado (часы Rado Ceramica, черная высокотехнологичная керамика)