"Из нас делают пушечное мясо и нелюдей": Юрий Шевчук дал большое интервью "Голосу Америки"

Мы впервые дали концерт в Уфе где-то в мае (а вы знаете, что наш порт приписки — Уфа, родная Башкирия) 1982-го года. Мы тогда сделали первый в городе мощный альтернативный рок-концерт — с аппаратурой, собирали со всей Уфы колонки, в Нефтяном институте, из которого вышли многие олигархи потом, а тогда там в профкоме были наши ребята. Мы дали тогда концерт — и после этого нас "прикрыли". И ровно через 40 лет в той же самой Уфе после этого концерта нам тоже запретили "живую" деятельность. То есть мы в эту воду вошли дважды с перерывом в 40 лет.

За песню "Не стреляй" я тогда получил… Меня вначале вызвали в отдел культуры обкома партии, потом благополучно выгнали из Комсомола, а потом уже были беседы в КГБ. Сейчас мне грозит суд, но тогда тоже мне перед носом махали статьей, я помню — 2-3 года тюрьмы и 2-3 года ссылки.

После Уфы я оказался в гримерке среди многочисленных представителей следственных органов. Сразу после концерта! Там за спиной 10 тысяч зрителей орут: "ДДТ, Шевчук, Юра!!!", я иду по коридору в свою гримерную — и тут вдруг справа какой-то омоновец, слева какой-то омоновец, и их как-то всё больше и больше. Я думаю: "Ну, может быть, охрана". Открываю дверь гримерки и говорю: "Заходите, давайте быстро сфотографируемся: я весь мокрый, мне надо переодеться". Наткнулся на такие странные ухмылочки: "А мы по другому вопросу". Заходят, и час была беседа, подписи каких-то бумаг, чтение протоколов и так далее.

Я им хорошую лекцию прочитал о войне и мире. Я им рассказал ту же самую историю про "Не стреляй": "Ваши коллеги 40 лет назад то же самое мне предъявляли, только за другую войну, а через пару-тройку лет власть-то поменялась в стране. А что вы будете делать, если вдруг власть поменяется? Куда вы пойдете работать?" Они призадумались.

Четыре месяца назад, в феврале, был шок, и многие люди просто не понимали, как такое могло быть; большинство граждан были в полной растерянности, в каком-то унынии, депрессии. А сейчас, идя на студию, я вижу очень много веселых людей на улице — в шортиках, на самокатиках, влюбленные пары. Сейчас эта война стала для них "афганской" — это где-то там далеко.

Наш обыватель, наш гражданин и из-за инстинкта самосохранения, и чтобы не случилось адского когнитивного диссонанса, старается её выбросить из головы и о ней не думать, а думать о своих семье-работе, и так далее. Я знаю, что во многих компаниях даже достаточно образованные люди говорят: "Только не про войну". Это табу, закрытая тема.

Гробы в Питер и Москву не приходят — они приходят в деревню. В Бурятии вой стоит на всю бурятскую степь, но этого никто не показывает по телевизору, и получается, что трагедия происходит локально, она зашторенная, про нее мало кто знает. Но важное, огромное обстоятельство, что всё-таки у нас, россиян, не было родственников и друзей в Афганистане, это немаловажный фактор. А сейчас примерно у трети страны есть друзья и родственники в Украине. Это, конечно, меняет ситуацию, и может поменять ее очень сильно.

Я считаю, что мы должны петь о мире здесь, в нашей стране, потому что в Европе и Америке есть кому об этом говорить и петь, а вот в России мало. Вот это очень важно! И когда нам обрубили концерты здесь, конечно, я страшно расстроился. Мы сыграли в десяти городах, и везде я говорил о войне и мире. Я даже в залах устраивал голосование, соцопрос, в пику нашим официальным соцопросам — кто за мир и кто за войну с Украиной, поднимите руки. И все залы были за мир.

Это было очень важно и для меня, и для людей, потому что они в феврале заходили в зал — мрак такой, ситуация висит психологически очень сложная. И они вдруг видят, что они все вместе, что их много, и потом какие-то окрыленные глаза в конце концерта. Незнакомые люди обнимаются, чувствуют родственные души, а это очень важно людям знать в России. Поэтому, я считаю, что наша группа сейчас как никогда нужна Родине.

Сейчас нас не бомбят, но то, что мы сейчас переживаем — это, может быть, страшнее. Из нас делают пушечное мясо и нелюдей, из нас выбивают душу, в нас ломают принципы, в нас ломают, как в тех лагерях, дух, личность. А это, мне кажется, даже пострашнее, чем когда пули свистят.

У меня очень много военных в друзьях. Со многими я разругался, но с некоторыми до сих пор поддерживаю отношения, потому что они так же, как и я, против того, что творится. Их слова для меня очень дороги, потому что они военные, и они говорят: "Мы против этой войны". Но немало и тех моих друзей-военных, которые говорят: "Да, мы за мир, но пацанов жалко, надо нам их поддерживать. Юра, и тебе надо поддерживать пацанов, которые сейчас гибнут". А когда ты своему другу говоришь, что пацанов-то сейчас убивает не ВСУ, а их убивает наше кремлевское правительство, которое их туда отправило, он этого не слышит просто.

Русофилы писали, что Россия в пленении у Европы, и пора бы нам уже освободиться от этого европейского пленения. Все дугины и прохановы растут оттуда. Эта идеология долго капала на мозги и Кремлю, и подсовывались эти книжки — Ильин, Киреевский, Аксаков и так далее. Я думаю, что простой работяга об этом не думает, но у власть имущих [в головах] складывалось все это. Теперь всё пришло в такую точку, где всё сложилось, и случилась война между братскими народами. Главное, что мы на них напали — а это вообще чудовищно!

Я думаю, что процентов 20-30 наших людей очень серьезно это переживают, остальные молчат и думают — чья возьмет? Есть и процентов 20 в России, которые совершенные ястребы, желают за этот особый путь сгореть буквально в горниле даже ядерной войны, им не страшно. А Чечня — это те же имперские мысли у того же Ельцина, они тоже там ночевали. Он же был партийный секретарь, он на этом воспитывался так же, как все остальные. Многие тогда были против этой войны, и это была моя первая война, я еще тогда совершенно был не подготовлен к тому, что я увижу. Я, конечно, переживал это потом очень долго. И сделал для себя главные выводы — я стал фактически убежденным пацифистом.