Родилась в Литве, выросла в Грузии, живет в России, в спектакле Театра Наций "Иранская конференция" (будет показан в октябре на "Золотой маске в Латвии") играет единственную среди десяти персонажей иранку. Захватывающий опыт, говорит Нелли Уварова. И рассказывает DELFI о кавказских традициях и суровых московских нравах, запрете на съемки и счастливой актерской судьбе.
Как вы представляли свою взрослую жизнь, когда были маленькой?
Я же в Грузии росла, а там достаточно рано выходили замуж, с 14 лет девочка считалась невестой, и нужно было быть крайне осторожной, блюсти себя, потому что могли уже и похитить какие-нибудь женихи. Смешно это все, потому что ровно в 14 лет я приехала в Москву, ощущая себя очень взрослой, и увидела в классе сверстников, которые, на мой взгляд, были абсолютными детьми. Я как-то внутренне всегда на шаг впереди них была. Так что, с одной стороны, я боялась раннего замужества. С другой, мне хотелось учиться, получать профессию, работать...
С профессией определились без труда?
Да, еще в школе. В десятом классе я попала на дипломный спектакль выпускного курса ГИТИСа. Это был мой первый поход в театр в Москве, пригласительный достался мне случайно, женщина на улице спросила – "Не хотите в театр поехать?"… Я так и не поняла, она была распространителем или просто отдала билет, потому что не смогла пойти сама… В любом случае, он мне достался даром… Спектакль назывался "Чудесный сплав", я видела на сцене абсолютно счастливых людей, и эта энергия счастья меня накрыла, за собой позвала. Я зарядилась, влюбилась, я поняла, что хочу быть рядом с этими ребятами, заниматься тем же, что они. И решила поступать в театральный институт.
Вы помните, как заработали первые деньги? На что их потратили?
Я еще школьницей помогала родителям, сестре, но это были деньги не мои личные, потому что мы все вместе работали на общую цель – как-то устроиться в Москве. Зарабатывала сущие копейки, но мне было приятно, что я тоже в деле.
А первый актерский гонорар я получила в конце первого курса ВГИКа. Это был фильм "Мама", эпизод в начале картины, но был кастинг, было утверждение на роль, было официальное письмо в деканат, чтобы студентка могла уехать на два дня в экспедицию на Валдай. Меня с трудом, но отпустили в институте. Меня отпустила мама – для меня это тоже было большое событие. Заплатили, помню, сто долларов, очень ощутимая сумма, для меня в то время особенно. Деньги нам вручили на площадке в конце смены, я положила их в карман платья, в котором снималась... и благополучно об этом забыла. Только сидя в поезде, поняла, что доллары мои остались в костюме, а нас там было много, девочек и мальчиков, и костюмов тоже было много, и найти концы уже невозможно, мобильных не было тогда, чтобы сразу позвонить, среагировать, всех поднять на уши...
Вернулась домой. Мама говорит – доставай свой гонорар, первую зарплату нужно непременно обмыть и потратить. Мне было страшно маме признаваться, но я сказала – мама, ты знаешь, так случилось, что денег нет. Я забыла их в костюме. Можно считать, уже потратила. Мама ответила - праздник все равно должен состояться. Дала мне сто долларов: что хочешь делай, что хочешь покупай, тортик, шампанское, но спусти эти деньги как можно быстрее. В итоге я спустила деньги родителей. Мама меня не ругала, для нее это было важно - дочка в кино снялась, первые деньги профессией заработала.
Вы сниматься так рано начали, потому что во ВГИКе учились?
У нас достаточно странно все складывалось. Несмотря на то, что институт кинематографический, Георгий Георгиевич Тараторкин, мастер нашего курса, сниматься запрещал категорически. Вплоть до отчисления. Он говорил, вы пока еще не окрепшие умы, незачем вам работать с такими же неокрепшими постановщиками, не понятно, в чьи руки вы попадете, вам нужно первые два года максимально посвятить обучению. Тем не менее попытки какие-то были. Вот этот фильм "Мама", например. А параллельно со мной, на режиссерском курсе Сергея Соловьева, училась Аня Меликян. Она собиралась делать свою первую работу, короткометражку "Полетели", и очень хотела занять там меня и моего однокурсника Антона Эльдарова. Я, естественно, как послушная студентка, ответила, что это невозможно. Аня все-таки настаивала, я пошла к Георгию Георгиевичу, он cказал – нет. Тогда она сама пошла к Георгию Георгиевичу, и он опять сказал "нет". Тогда Аня попросила Соловьева, чтобы он провел переговоры с Тараторкиным, Тараторкин в очередной раз сказал "нет", вызвал меня и заявил, что так не будут у нас делаться дела, и если я один раз сказал "нет", то не заставляйте меня делать это еще и еще раз, вы понимаете, что Соловьеву отказать мне сложно, но я вынужден, потому что мое слово – закон. (Смеется.) Нет, это было не самодурство, а такой воспитательный момент. Он прав был во многом. Я его сейчас очень хорошо понимаю.
Но Аня была настойчива и объявила нам с Антоном: главный аргумент, который я услышала, это то, что съемки мешают учебному процессу. Значит, будем снимать летом, на каникулах, и это никак не сможет помешать учебному процессу. На этой версии мы и сошлись. А по факту получилось, что пленку Ане дали не в конце семестра, а в начале следующего, и в итоге мы снимали в октябре, рано-рано утром, когда рассветало, а потом ехали все дружно в институт. Мы не пропустили ни одной пары. Ничем не навредили учебному процессу. Никто ничего не узнал. Это была тайна. Но через год короткометражка обрела свою жизнь, стала набирать обороты, появляться на кинофестивалях, и все всплыло.
По голове получили?
И очень сильно. Какое-то время Георгий Георгиевич со мной не разговаривал вообще, хотя картина завоевывала всевозможные призы, меня дважды наградили за лучшую актерскую работу… Но это все не примиряло нас с мастером. Он был возмущен, что ему пошли наперекор. И когда нас с Аней пригласили на фестиваль в Милан, он еще раз сказал "нет". Но тут остальные педагоги за нас вступились. Мол, ребята уже на четвертом курсе, скоро закончат обучение, будут вступать во взрослую жизнь, и не надо вставлять им палки в колеса. В общем, все хорошо закончилось.
Вы себе понравились на экране?
Я на себя смотреть не могла. Когда во ВГИКе был первый показ, залезла под кресло буквально. И оттуда в щелочку, иногда, по чуть-чуть, подглядывала... На то, чтобы выползти, меня не хватало. Я только воздуха набирала, и назад. Это было очень страшно. Совершенно невозможно видеть себя на экране. Просто не-воз-мож-но. Там не до оценок в принципе.
Вы снимались в дебютной короткометражке Анны Меликян "Полетели", вы снимались в дебютном полном метре Карена Оганесяна "Я остаюсь". Это совпадение или зов крови?
Вы имеете в виду армянскую кровь? Во-первых, я по фамилии Уварова, и чтобы ориентироваться на мои армянские корни – о них нужно знать. А тогда, в начале, никак и нигде это не было заявлено. Так что не думаю, что дело в этом.
Кавказские традиции, кавказский уклад – что они для вас значат сейчас? Или после многих лет в Москве вы о них и не вспоминаете?
Здесь, конечно, я сразу попала в совершенно другую реальность, в совершенно другие правила игры. Сейчас, когда я бываю в Грузии и Армении, то понимаю, что очень многое изменилось, алгоритм жизни во многом стал схож с российским, но в 90-е все было иначе. В Тбилиси девушка не могла в брюках ходить – это считалось дурным тоном. Юбка должна быть ниже колен, а лучше по щиколотку. Рукава длинные, волосы длинные и так далее. Когда я жила там, то внутренне противилась всему этому, подстригалась под мальчишку, носила не просто джинсы, а дырявые джинсы, это был вызов такой. А в Москве ходить в дырявых джинсах сразу расхотелось, и я стала носить длинные сарафаны. (Смеется.) Из чего я делаю вывод, что мне просто не нравилось быть как все.
Но, конечно, я просто счастлива, что мое детство прошло в Грузии. Хотя последние наши пять лет в Грузии были очень сложными, - война, нет электричества, нет воды, - это все равно были самые радостные годы жизни. Там, в Грузии, ты чувствуешь себя ребенком не только своих родителей. Если ты ребенок – ты кто-то святой сразу. Не важно, кто рядом, знакомые, незнакомые, соседи - каждый тебя обогреет, угостит, скажет доброе слово, улыбнется, ты считаешься центром вселенной, что бы ни происходило. А здесь ты только для своих родителей что-то значишь. Всем вокруг не то что на тебя наплевать – они тебя не замечают просто. Вот такие были первые мои московские ощущения. Мне 14, я одна, у меня нет денег совсем (не помню обстоятельства - потеряла, забыла?), а надо через весь город проехать в метро. И ужас от того, что необходимо к кому-то обратиться за помощью. Я долго не могла на это решиться, но потом все-таки пришлось. Я стояла у кассы и тихо говорила - прошу прощения, мне не хватает на жетон. И никто не реагировал… Это было очень страшное событие для меня, потому что я вдруг поняла, что ты никому не нужен, что твоя маленькая беда не находит отклика. И кассирша, что меня сильно потрясло, кстати… кассирша видела, что я, по большому счету, выпрашиваю жетон… Я думала – странно, у нее же, наверное, есть дети или внуки, она же видит, что время позднее, а подростку нужно добраться до дома, я же не денег просила, вот в чем дело, деньги можно потратить на сигареты, на что-то еще. Я просто просила, чтобы меня провели в метро. И в итоге кто-то провел. Но мне пришлось осознать, что отныне все иначе, что началась взрослая жизнь, ты должен сам за себя постоять, ты сам за себя ответственен.
Вы довольны тем, как складывается ваша актерская судьба?
Очень. Я после школы сразу же попала в институт, хотя не рассчитывала на такую удачу. После института шансов попасть в театр крайне мало - но так случилось, и случилось сразу. У меня не было года-двух-трех безвременья, когда не знаешь, куда себя применить, как не растеряться, не отчаяться. И попала я не просто в театр, а в прекраснейший Российский академический молодежный театр, к Алексею Владимировичу Бородину, чудо-человеку, режиссеру, педагогу. Со всех сторон он обеспечивал все интересы, скажем так. И как педагог мог пожурить, подсказать, и как режиссер увлечь, и просто поддержать, как взрослый поддерживает маленького. Да даже когда я отпрашивалась на съемки "Не родись красивой": "Вам это интересно?" - "Очень!" - "Ну тогда что же делать, давайте". Или когда отпрашивалась на проект Деклана Доннеллана "Три сестры". Заранее было известно, что выпуск спектакля во Франции, что надо провести там полтора месяца, а потом начнутся гастрольные туры, то есть я, по сути, подрываю репертуарную политику театра. А Бородин говорит: "Я понимаю твой творческий интерес, твое желание сыграть Ирину. Но я не могу тебе прямо сейчас предложить Чехова. Деклан – хороший режиссер. Ну, трудно. Ну, ладно". Я видела, что в этом есть человеческое включение, признание, что мне как актрисе необходимо развиваться. И Бородин шел навстречу. Поэтому я считаю, что да, мне во многом повезло. Я, конечно, описываю события прекрасные и дорогие мне, было-то всякое, много разного было, но, по большому счету, я работаю в театре, который люблю, у меня есть возможность и на других сценах играть, с другими постановщиками сотрудничать. Возвращаясь к спектаклю "Иранская конференция": Алексей Владимирович меня отпустил с легким сердцем, буквально сразу, не было периода "подумать". Режиссер Виктор Рыжаков позвонил, и Бородин сказал – давай, любопытная пьеса, как-нибудь разберемся, как-нибудь разбежимся по спектаклям.
Интересная у вас роль в "Иранской конференции". Мало того, что ваша героиня Ширин – поэт, нобелевский лауреат, так она еще и молчит почти до самого конца спектакля…
Мы с Рыжаковым не были знакомы, это совершенно новый человек в моей биографии. Когда он ко мне обратился, я удивилась. "Иранскую конференцию" я не знала, он прислал, я прочитала, и мне все очень понравилось прямо с первых страниц. Я даже еще не дошла до монолога своей героини, но уже полюбила пьесу.
В команду я вступила на последнем этапе, все месяц-два как репетировали, встречались. Мне сразу озвучили состав… Ну, что я могу сказать. Это тот случай, когда ты идешь за личным интересом, а не логически размышляешь, страшно это или не страшно – новый театр, новый режиссер, тебе надо закрывать спектакль, в котором занято огромное количество звезд, выйти после всех и убедительно вставить свое слово… Играть в очередь с Чулпан Хаматовой…
Соглашаясь на роль, я об этом вообще не думала. А потом, когда все вместе собрались, в голове возникло: ох, теперь надо что-то кому-то доказывать. И я страшно на себя разозлилась. Потому что это плохая мысль. Я не знаю, люди по-разному устроены, кому-то, может быть, такой посыл помогает, как-то вдохновляет. Меня – нет. Энергия что-то кому-то доказать для меня разрушительна и ведет в никуда. Поэтому мне пришлось волево себе сказать – нет, стоп. Ты просто делаешь свое дело. Точка.
Но это большая радость для меня – такой захватывающий опыт. Особенно захватывающий потому, что каждый спектакль сильно отличается от предыдущего из-за конфигурации состава – какое-то новое звучание, какие-то новые смыслы всякий раз высекаются. Час сорок провести на сцене в тишине – для исполнителя это могло бы быть мучительно, но это не та ситуация. Я, образно выражаясь, с открытым ртом слушаю и наблюдаю за тем, что происходит. Привыкнуть к этому невозможно.
В 2020 году "Иранская конференция" получила российскую национальную театральную премию "Золотую Маску" как лучший драматический спектакль сезона. 13 и 14 октября эта постановка Театра Наций будет показана в Риге на фестивале "Золотая Маска в Латвии". Драматург: Иван Вырыпаев. Режиссер: Виктор Рыжаков. Художник: Николай Симонов. В ролях: Нелли Уварова, Ксения Раппопорт, Ингеборга Дапкунайте, Игорь Гордин, Вениамин Смехов, Владимир Большов, Виталий Кищенко, Алексей Вертков, Илья Исаев, Андрей Кузичев.
