Новый роман Дмитрия Быкова "Июнь" – это как всегда, интересный эксперимент, литературное событие. Три самостоятельные истории из советской жизни 1939-1941 годов, заканчивающиеся в один и тот же день - 22 июня 1941 года. Три сюжетные линии связаны только одним героем. Первая - это трагикомедия, в которую попадает поэт, студент ИФЛИ Миша Гвирцман. Вторая - драма советского журналиста: любовь и измена, эмиграция и донос, арест и предательство. Третья - гротескная, конспирологическая сказка о безумном ученом, раскрывшем механизмы управления миром с помощью языка и текста. В центре всех историй – двадцатый век, предчувствие войны и судьбы людей в их столкновении с эпохой.
Цитата: "В России нельзя быть хорошим человеком, Боря понял это давно, потому что все коллизии, которые продуцировала Россия, были коллизии увечные, выморочные. Вот почему всякий моральный выбор непременно превращал тебя в подлеца. Если ты сопротивляешься, ты желаешь зла миллионам, которые счастливы. Если не сопротивляешься, ты предатель собственных взглядов. Слово "предатель" вообще становилось самым употребительным".
Как отметила в своей рецензии известный литературный критик Галина Юзефович: "Июнь" не такой длинный, как "ЖД". Не такой короткий, как "Эвакуатор". Не такой сырой и рыхлый, как недавний "Маяковский". Не такой странный, как "Квартал". Не эссе и не лекция. Нет, не в стихах. Но одними отрицаниями обойтись невозможно, поэтому следует наконец собраться с силами и сказать: "Июнь" — лучшее из написанного Быковым со времен "Пастернака" и определенно самый совершенный его художественный текст — самый продуманный и выстроенный, виртуозно сочетающий в себе сюжетность с поэтичностью, а легкость — с драматизмом и пугающей глубиной... Мир конца 30-х, созданный Быковым, удивительно целостен и гармоничен. Так и тянет назвать его "уютным" — в том же примерно смысле, в котором может показаться уютной душная атмосфера больничной палаты или тюремной камеры. Это живой, теплый, затхлый и узнаваемый мир из рассказов наших бабушек и дедушек, счастливо переживших ту эпоху. Быков почти нигде не унижается до прямых и потому банальных аллюзий, и его тридцатые — это именно тридцатые. Ничто в романе не выглядит нарочитой карикатурой на наши дни — и именно поэтому читать "Июнь" по-настоящему жутко. Отсутствие "фиги в кармане", отказ от многозначительного подмигивания позволяет с особой ясностью увидеть зловещее сходство между ожиданиями и страхами героев Быкова и нашим собственным завороженным ожиданием великого взрыва, который одновременно освободит нас от зла и станет нашей расплатой за соучастие в нем. Однако ожидающая нас буря, убежден Быков, фальшивка, пустышка, гроза без дождя, не приносящая облегчения. "Все ждут: ну, сейчас будет Содомская Гоморра! А будет максимум еще одна европейская война, и посмотрю я на них на всех…" — впроброс кидает один из персонажей, и, похоже, именно в этом скрыт самый страшный — и самый глубинный — смысл "Июня".