Вместо прелюдии. Херманис - человек темпераментный и в чем-то даже романтический, как и положено творческому человеку. Правда, темперамент зачастую прячет за маской иронии. При этом весьма деловой и с абсолютно ясным языком и умом, иначе трудно было бы стать востребованным в мире режиссером.
Херманис пишет, что идеальным зрителем (и, наверное, читателем) был его друг, знаменитый критик Нормунд Науманис, ушедший из жизни несколько лет назад. Попытаемся быть и мы идеальным зрителем (читателем). Если вам это удастся, то по прочтении почти трехсот страниц книжечки за 7 евро вы поймете, что перед вами - набросок настоящего спектакля. И, в частности, почти месяц отсутствия записей между 2015-м и 2016-м годом - это антракт. А в самом этом спектакле как минимум четыре важных темы-картины, которые тут и вычленим.
Думается, неслучайно то, что "Дневник" - в кавычках. "Конечно, это не совсем настоящий дневник. Ведь я уже заранее знаю, что его прочтут посторонние. Зачем мне это нужно? Хороший вопрос. Ну, я бы не хотел, чтобы книгу обо мне и моей работе писал кто-то другой. Потому что не уверен, что кто-то другой, кроме меня, способен понять, чем же я на самом деле занимаюсь и что за всем этим стоит".
По стопам чудного латыша Дауки
Невероятный, с точки зрения классического латыша, маршрут. А по мнению Херманиса, архетипический тип латыша полагает, что внешний мир всегда зол и враждебен. В латышской классической литературе нет героя, который бы ушел из дома (покинул родину), чтобы жить за пределами. Исключение — повесть о Чудесном Дауке, который отправляется за море, чтобы познать мир, но погибает. Хотя почему обязательно погибает, рассуждает Херманис, может его спас корабль?
"Недавно одна латышская писательница (она работает в Брюсселе) с гордостью заявила, что избавилась от национальной идентичности - на уровне сознания. Вот так, открытым текстом - уважаю". Это Херманис явно с иронией. "Я убежден: моя латышскость всегда и во всем присутствует на каком-то энергетическом уровне". Это Херманис открытым текстом - уважаю.
"Везде, во всех концах света, где мы играли, на наши спектакли приходили местные латыши. И это не старая эмиграция. Это латыши и латышки, которые уехали в течение последних 25 лет. Их невероятно много. Везде. Даже в Чили".
Что было бы, если бы они вернулись, задается вопросом Алвис. И сурово отвечает: это бы стало трагедией для нынешней серости в государственных органах страны. А затем уезжает на знаменитый фестиваль в Зальцбурге ставить спектакль, где отмечает Лиго наедине с собой, бутылкой пива "Ужавас" и песнями Лиго, звучащими в ютубе.
"Латыш превосходно чувствует себя только в том случае, если из окна не видать другого латыша". Но ностальгия - присутствует.
И вот наш ответ латышским чемберленам: "Уже сегодня знаю, что буду делать во вторую неделю апреля 2019 года". "В последние 10 лет я не могу жаловаться на отсутствие предложений. Существует, скорее, другая проблема. Как отказать, чтобы не обидеть. Принять могу хорошо если 20 процентов".
Венский "Бургтеатр", с которого десять лет назад началась мировая известность Алвиса, Зальцбург, целый ряд постаовок в миланской "Ла Скала", Парижская Опера, Мюнхен, Познань, Байройт, Цюрих, Болонья, сотрудничество с Анной Нетребко, просмотр футбола с великим певцом Пласидо Доминго, ром и сигары с Барышниковым (с которым они заснули у телевизора), первый тенор мира Йонас Кауфман.
И юмор. Десятилетие арт-центра Барышникова, на котором был Алвис, совпало с выступлением Путина в ООН, это в паре кварталов. "Если бы я был его спичрайтером, то в последний миг подменил бы текст речи на стихи Бродского. Вот это было бы историческое выступление", - пишет Херманис.
А Барышников... А что Барышников? Он тоже все-таки рижанин. "Он уже дважды спрашивал меня о ценах на рижские квартиры". В Риге снова Барышников, Алвис обедает с ним в армянском ресторане и пишет: "Давно я не пил водку днем".
2. Театр - крайне садомазохисткая среда
"Театр - крайне садомазохисткая среда". "Все современное искусство так тотально коммерциализировалось, что право на неудачу отнято". "Любой без исключения современный художник представляет собой разновидность бизнесмена. Это ужасно, но куда денешься. Если ты не таков, то ты и не востребован, и о тебе никто ничего не слышал". "Конечно же, быть художественным руководителем очень просто. От тебя требуется только следовать своему вкусу". О Нью-Йорке, который Алвис любит, но... "Но мне здесь нечего делать. В сравнении с Европой театральная жизнь в этой стране безнадежно провинциальна".
Ему нравится сочетание несочетаемого - немецкого и русского театров, а посередине - латышский. И "может быть, этот немыслимый "коктейль" и есть самая краткая формула для описания театра, которым я занимаюсь".
Херманис изначально был революционером в латышском театре, а теперь он классик. И отсюда - шагаем в Вечность! Ставя в Парижской опере, он пишет: "Мои революционные амбиции исчерпаны - где ж те годы! Вообще, настоящие революционеры или умирают молодыми, или их сажают в тюрьму. Нельзя всю жизнь оставаться революционером". О постановке "Осуждения Фауста" пишет классическое - "мы хотели сказать, что наша Земля - она и есть тот самый прославленный рай".
Добавляет: "Итальянская публика строго хранит традицию, и, мне кажется, я постепенно начинаю ее понимать". "В современном искусстве романтизм подменяют ирония и цинизм. Такое время". "В театре иногда случается такое, о чем другим лучше не знать. Как на колбасной фабрике". "Театр питается страстями. Тут ничего не изменишь". "Работать театральным режиссером - то же самое,что работать режиссером порнофильмов. Кто-то там резвится в постели, а ты ходишь вокруг и только советуешь". Как говорили математики: "Решение правильно тогда тогда, когда оно красиво".
И чуть ли не пророческое, после того, как Адольф Шапиро пришел в Новый Рижский театр на просмотр спектакля с Барышниковым (а ведь некогда тут был шапировский ТЮЗ): "И я знаю, что с театром, который пришел сюда на его место, рано или поздно случится то же самое". Почему-то кажется, что Алвис надеется, что это произойдет лет через пятьдесят, после смерти основателя театра. Случай с Товстоноговым и его БДТ налицо.
И душераздирающее: "Жизнь все-таки важнее искусства". Это написано после того, как режиссер вспомнил, как в 1995-м, во время открытия Латвийской Национальной оперы после реконструкции он ставил "Огонь и ночь" и кто-то сказал, что в театре бомба. И молодой еще Алвис представлял, как куски человеческого мяса висят на позолоте Оперы.
3. Европейцы больше не способны защитить себя
Часть "Дневника" посвящена задумке о постановке в Новом Рижском театре "Покорности" по роману Мишеля Уэльбека - антиутопии, в которой представлено, что после выборов во Франции в 2022-м году законным путем к власти пришли мусульмане.
"Интеграция мусульман... все это напоминает коллективное самоубийство. У Старой Европы отмер инстинкт самосохранения. Вот поэтому все, что сейчас происходит в искусстве в каком-то смысле выглядит как большой некролог старой доброй Европе".
После терактов в Париже в Опере перед спектаклем пели гимн Франции. "Петь вместе Марсельезу хорошо, но недостаточно, - считает Алвис. - Думаю, рано или поздно европейцам придется принять совет израильских спецслужб". После теракта в Брюсселе: "Очевидно, что европейцы больше не способны защитить себя. И не будут способны".
О встрече с Евгением Гришковцом, который ставил в НРТ и у которого была личная драма, свидетелем которой был Херманис ("Не имею права расказывать, он еле жив остался"). Евгения не пускают в Украину, Алвиса - в Россию. "Время запуталось, и мы все запутались". "Я понял, что все-таки консервативен. Что мир, общество и, в конечном счете, космос действуют по строго установленным законам".
Беседуя с нашим выдающимся кинокритиком Валентиной Фреймане (ей 95 лет, живет в Берлине): "Говорим о Томасе Манне, который мне кажется лучшим образцом ума и сознания классического европейца".
4. Мне всегда нравилось пить в одиночестве
"Я выжил только потому, что у меня очень развит инстинкт выживания. Как только конкретная ситуация уходит в крайность, я моментально ее покидаю".
Часто летая самолетами, попадает в зону турбулентности и пытается почувствовать себя самураем, но... "Я точно еще не готов. Одно дело ставить спектакли о смерти, другое дело думать о ней, когда не хочется". "По горизонтали я свою жизнь понял и освоил и достиг всего, чего желал. А по вертикали застрял и не попадаю на следующий уровень. И об этом должен думать почти ежедневно".
Он никогда не работает по воскресеньям и только в исключительных случаях работает по субботам. Если кто-то из режиссеров трудится по выходным, то "одно из двух - или у них нет семьи или нет таланта".
Не спит по ночам, размышляя о чаше Грааля и существуя на грани сознательного и подсознательного. Выпивает ненормальное количество кофе на репетициях ("это проклятие, привычка, от которой не избавиться).
Выпивает. "Мне всегда нравилось пить в одиночестве. Точнее, вместе с кем-то мне тоже нравится, но могу и один".
"Говорят, Уэльбек перед тем, как идти на интервью, всегда специально напивается. Только в таком состоянии он может адекватно подключиться к дурацким вопросам журналистов".
Алвис считает, что "незачем терять время и дискутировать с плебеями". "Чем старше становлюсь, тем важнее для меня мои дети. Их у меня семеро. И это, конечно, самое значительное, что произошло со мной в жизни. Ясное дело".
Сидит в своей огромной квартире в Риге, в которой оборудована баня. Лучшим средством от травм, как и его друг Барышников, считает компресс из детской мочи. Ему нравятся типичные латвийские серенькие деньки. "Бесконечно нравится этот густой серый цвет. Идеальный климат, чтобы писать стихи".
"Вообще надо признаться, что легкая паника - это мое всегдашнее состояние". "Я целый день лежу на диване и читаю бессмысленный детектив Стига Ларссона". "Чувствую, что потихоньку становится неизбежным мое возвращение насовсем. Я устал от того, что больше нигде не ощущаю себя своим. Ни там, ни здесь".
Его цель — стать самым старомодным режиссером XXI века. Его друг Мартс считает, что главное продержаться 20 лет и дождаться "таблетки бессмертия", в которую Херманис верит. "У меня часто спрашивают, что делать, чтобы выйти на международную орбиту. Я ответ знаю, но не скажу". Но потом добавляет: "Если в Даугавпилсском театре поставят гениальный спектакль, то через год о нем узнают в Европе. Наверняка".
Человек, совершивший свою Одиссею, одним из итогов считает следующее: "Жизнь состоит из победителей и жертв. Первых я теперь умею узнавать в лицо".