Портал DELFI в рамках серии из пяти статей ищет ответы на вопросы о способности и неспособности доверять, о выгоде и рисках, которые следуют из доверия. Пятая история посвящена исторической памяти - тому, как рассказ о нашем прошлом становится источником доверия или недоверия.
Латвийские читатели хорошо знакомы с историком, писателем и публицистом Кириллом Кобриным как автором ярких эссе в журнале Rīgas Laiks (с 2007 по 2016 годы). Кобрин работал преподавателем, руководил русской редакцией "Радио Свободная Европа" в Праге. После нескольких лет жизни в Лондоне Кобрин перебрался в Гризинькалнс. Он по-прежнему записывает свои наблюдения на сайте Arterritory.com, является одним из редакторов выходящего в Москве журнала "Неприкосновенный запас". В конце августа в Риге вышла новая книга Кирилла Кобрина "Vēsture. Work in Progress" ("Орбита", перевод - Денс Диминьш).
Пересказ, перечитывание и воспоминания об истории: могут ли они чему-то нас научить? Разговор с историком и писателем Кириллом Кобриным - о том, как и почему возвращаются исторические заблуждения, почему общество "атомизируется" и теряет доверие.
Тут мог бы быть очевидный ответ: столетие со дня основания страны. Но он очень общий и объемный; на самом деле, в него можно вложить все что угодно. Можно чтить создание того государства, наследником которого стала современная Латвия. Или - появление той страны, в которой мы сегодня находимся. Или возникновение такой страны, к которой есть какая-то связь с современной Латвией. Это разные вещи.
Например, в Дублине каждый год отмечается годовщина так называемого Пасхального восстания, два года назад этому событию тоже исполнилось сто лет. Меня всегда удивляло, что день памяти каждый год приходится на другое число, потому то дата Пасхи меняется. Восстание, конечно, произошло в конкретную дату, но когда формировалось ирландское государство, было принято решение, что это восстание будут отмечать на Пасху, и теперь это происходит каждый год на другую дату. Вроде бы анекдотический случай, но в то же время и знаковый: вспоминают не движение за независимость от британцев, а готовность пожертвовать собой во имя независимости в будущем. Такова идеологическая нагрузка этого праздника. Другой пример - создание Чехословацкой республики 100 лет назад. Страны уже нет. Независимость несуществующего государства могут отмечать как чехи, так и словаки.
В этом смысле вам повезло - у вас эта дата не изменилась. Ее значение довольно ясно, и к независимости государства можно добавить множество разных наслоений: например, создание национального государства на обломках империи. Или, например, можно говорить о столетии формирования общества.
С точки зрения заинтересованного чужака Латвия удивительное, уникальное место. Здесь отчетливо чувствуется, как перекрещиваются разные культуры, национальности, религиозные традиции. Нередко забывают о том, что это мультирелигиозная страна, и это обстоятельство, по-моему, недооценивают. Его присутствие ощущается в разных местах в Латвии. И речь здесь идет не столько про фольклор, поскольку культурные традиции формирует и образ жизни, образ мышления, и так далее. На фестивалях и праздниках показать это трудно. И все же традиция этой культуры подтверждает преемственность государства, хотя из-за советской оккупации и Второй мировой войны эта связь стала намного более сложной. Правда, сложное обычно лучше, чем простое.
Фиксация исторических событий в музейной и мемориальной индустрии, включение XX века и пережитых катастроф в поп-культуру - кино и тому подобное - в целом неплохая вещь. Но, да, там есть и вторая сторона. Вся эта драма, эта трагедия как бы разыгрывается на достаточно безопасном расстоянии от нас. Ну, захотелось - сходим в музей, посмотрим, повздыхаем.
Тони Джадт. "Переоценка. Эссе о забытом XX веке".
Но на самом деле мы и есть этот XX век, мы из него "состоим". И то, что в последние годы происходит в США и Европе, доказывает, что мы переживаем удивительный рецидив даже не XX, а конца XIX века со всеми характерными для того времени реальной политикой, национализмом, популизмом. Почти все, что мы сегодня знаем, родилось во второй половине XIX века: от расизма и популизма до марксизма, фрейдизма, либерализма. Я не говорю, что это плохие или хорошие вещи, просто они возникли тогда. И удивительным образом тогда, когда казалось, что все это закончилось и началась новая жизнь, когда мы витали в воздухе со своими смартфонами и тому подобным, оказалось - ничего подобного. Мы все еще те же самые люди, которых посылали в окопы в 1914 году. И это очень важная тема. Ясно, что перемены произошли, что есть прогресс и что отдельные вещи сегодня табу.
И все же это очень неприятные вещи, которые сейчас происходят. Речь и о президентстве Трампа, о его сторонниках (пусть даже это и не половина страны, но все же значительная ее часть), и о популизме в Европе. Почему эта поддержка вдруг стала такой массовой?
Психологически это можно легко понять. Большая часть людей у себя дома могут быть и расистами, и мизогинистами, и так далее. Они просто понимают, что об этом нельзя говорить.
Да, сдерживаются. И тут внезапно появляется кто-то, кто говорит: парни, можно! Вперед! И, естественно, тогда все внезапно прорывается наружу. Даже если в повседневной жизни эти люди такие вещи не исповедуют, психологическая реакция уже произошла. Освобождение, какая-то реакция облегчения. Дескать, "теперь я все выскажу". Конечно, этому способствуют социальные сети, поскольку они создают иллюзию дистанции и анонимности. Все это, по сути, в сознании человека из Западного общества. Латвийское общество является частью Западного общества, и, кстати, в этом смысле и Российское общество - часть Западного. Это продукт XX века, который, возможно, и живет в XX веке.
Фундаментальная ошибка в проекте Западного общества, по-моему, во вдохновленной Руссо идее о том, что человек в естественном состоянии - хороший. И нужно сделать все, чтобы человек это добро мог проявить. На чем строится вся общественная риторика и практика на Западе, вплоть до рекламы? Это тезис "Express Yourself!" Ничего не нужно, просто раскрой себя, покажи, кто ты, и все будет прекрасно. Вот это и происходит. И выясняется, что лучше бы этого не делать. Очевидно, что природа человека в своей основе все же злая. Потому что "естественно" означает отнять у соседа то, что тебе нужно, как можно более простым способом. Естественно, извините за банальность, есть руками, а не ножом и вилкой. Вот это доверие природе человека, которое обернулось драмой - сегодня мы являемся его свидетелями.
И все вроде бы хорошо. Мы победили, Советский Союз развалился, тоталитаризм практически исчез, Западный мир в целом стал гуманнее. Законы принимаются и соблюдаются. Ничего, что вокруг этого небольшого мирка царят страдания. И может показаться, что так называемые люди доброй воли берут верх, но на самом деле - нет. Перевес получают люди с не такими уж хорошими намерениями. И доверие превращается в недоверие. Отсюда возникают теории заговоров и ненависть, которые очень успешно используют разные популистские течения.
Мышление в исторических аналогиях - самый печальный способ, как думать о прошлом и вообще - думать. Да, так проще, поэтому люди впадают в такие размышления почти автоматически. Так проще для СМИ, которые должны использовать затертые метафоры, чтобы люди вообще понимали. Скажем, если Западная пресса говорит о Путине, автоматически предполагается, что он царь. Использование серпа и молота в каких-то кампаниях, направленных якобы против событий в России. Простите, какая связь у серпа и молота с современной Россией? Это самая антисоциалистическая страна в Европе. Нужно совершенно не соображать, чтобы что-то подобное говорить.
Когда говорят об уроках истории, это основывается на допущении об объективно существующем, устоявшемся историческом факте. Объективно, конечно, существуют события прошлого, но история - это нарратив об этих событиях. Поэтому возникает замкнутый круг. Мы хотим учиться на нашем современном представлении о прошлом.
Адам Гопник. The Big One (журнал The New Yorker, 2004 год).
Стоило бы начать с более глубокого анализа самого понятия доверия. Я не могу полностью согласиться с тем, что доверие - понятие с автоматически позитивной коннотацией, а недоверие - с негативной. Потому что и доверие, и недоверие могут быть адекватными в конкретной ситуации. Один из моих истинных учителей Мишель Монтень в своем эссе "Час переговоров - опасный час" рассказывает о нескольких случаях по поводу доверия, в основе которых - разговоры об осаде крепости, переговорах и последствиях, которые возникли после переговоров. И в центре этого рассказа - опасения. Обоснованные опасения.
История о доверии более чем через 200 лет после Монтеня, в 1815 году, развернулась во время битвы при Ватерлоо, когда с одной стороны была армия Наполеона, с другой – армия союзников. Обе армии были разделены на две части. На стороне союзников ими командовали генерал Веллингтон и фельдмаршал Блюхер. Главная армия Наполеона сначала атаковала Блюхера, а затем император приказал маршалу Груши начать преследование. Наполеон полностью доверял Груши, был уверен в том, что его армия прогонит Блюхера, а потом вернется и нанесет решающий удар в главной битве. Но этого не произошло. В тот момент, когда армия союзников уже уступала войскам французов, приближались новые силы. Наполеон был уверен, что победа у него в руках, но оказалось, что это вернулся Блюхер, который обманул французов. Если бы Наполеон внимательно читал Монтеня...
Другой пример. В феврале 1917 года буквально за три дня Российская империя исчезла, "слиняла", как писал Василий Розанов. Это удивительно: гигантская империя рухнула за несколько дней. И если бы в январе 1917 года был проведен социологический опрос о доверии к царю, 97% жителей заявили бы, что доверяют Николаю II. И крестьянин, который всего несколько лет назад аккуратно ходил в церковь и молился, теперь жег, рубил иконы и убивал священника.
Впрочем, попадаются и такие военачальники, которые имеют основание думать, что они поступили правильно, доверившись слову осаждающих и выйдя из крепости. В качестве примера можно привести историю Анри де Во, рыцаря из Шампани, осажденного англичанами в замке Коммерси. Бертелеми де Бонн, начальствовавший над осаждавшими, подвел подкоп под большую часть этого замка, так что оставалось только поднести огонь к запалу, чтобы похоронить осажденных под развалинами, после чего предложил вышеназванному Анри выйти из крепости и вступить с ним в переговоры, убеждая его, что это будет к его же благу, в доказательство чего и открыл ему свои козыри. После того как рыцарь Анри воочию убедился, что его ожидает неотвратимая гибель, он проникся чувством глубокой признательности к своему врагу и сдался со всеми своими солдатами на милость победителя. В подкопе был устроен взрыв, деревянные подпоры рухнули, замок был уничтожен до основания.
Я склонен оказывать доверие людям, но я обнаружил бы это пред всеми с большой неохотою, если бы мое поведение подавало кому-нибудь повод считать, что меня побуждают к нему отчаяние и малодушие, а не душевная прямота и вера в людскую честность".
Мишель де Монтень. "Опыты". Перевод: А.С.Бобович
Одна из таких вещей - атомизация общества. В конце восьмидесятых годов в Горьком, где я жил, было довольно плохо с продуктами. И вдруг в продаже появилась искусственная черная икра, которую производили из нефтепродуктов. Мы с друзьями обнаружили, что "икринки" на ровной поверхности отталкивались друг от друга. Они двигались, поскольку не могли сформировать связи между собой. Так и сегодняшнее общество на Западе: искусственные икринки отталкиваются, вопреки социальным сетям происходит безумная атомизация общества. Люди становятся такими атомами, не способными создавать молекулы, не способными сотрудничать, понимать друг друга. Есть искусственные, манипулятивно созданные группы и группировки, но при определенных обстоятельствах их участники были бы готовы перегрызть друг другу глотку.
В свое время протест как форма культуры и социальных процессов дал много хорошего и ценного. У меня есть опасения, что сегодня это уже не работает. Напротив, мне сейчас нравятся те проявления культуры, у которых нет амбиций бороться против несправедливости во всем мире. Они появляются потому, что эти люди уверены: мир без данного конкретного факта культуры существовать не может. Это прекрасное достижение, и до тех пор, пока будет такая уверенность, разговор - в том числе, о нашем общем культурном прошлом - будет продолжаться.
История - учитель жизни. Об этой фразе, принадлежащей к списку банальных, слишком часто вспоминаемых и потому всем надоевших "истин" не стоило бы вспоминать, если бы она не встречалась так часто. Но как современному человеку может пригодиться опыт, который был получен в другую эпоху и при иных обстоятельствах? Что нам могут дать знания о жизни людей в прошлом, если мы прекрасно понимаем, что они всегда будут неполными и по-разному интерпретируемыми? К тому же каждый знает, что укоренившиеся в истории стереотипы создают конфликты, взаимное недоверие и кровавые войны, становятся идеологическим основанием для агрессивной политики и топливо для пропагандистской машины. Доверять истории опасно. Тогда ради чего этим стоит заниматься?
Вспомнить или забыть – с этой дилеммой сталкивается каждый, кто неожиданно сталкивается с каким-либо напоминанием о присутствии прошлого в современности. Жизнь балансирует между морем воспоминаний и пропастью забвения: и то, и другое могут легко проглотить человека. Историк культуры Питер Берк утверждает, что задача историка - быть тем, кто напоминает о неудобных фактах. Чтобы победители не стали слишком самодовольными, а проигравшие могли посмотреть на себя без оправданий, обусловленных ролью вечной жертвы. Но история как палка о двух концах. Нет такой ситуации, в которой можно найти только победителей или только проигравших. Поэтому каждая эпоха и в истории Латвии была для кого-то болезненной и трагической, а для другого - источником для гордости и повышения самооценки. В год юбилея государства принято искать корни государственности и чествовать героев. Это естественно и очевидно, но история не существует лишь в одном, героическом черно-белом измерении. Для того, чтобы понять возникновение государственности в 1918 году, нужно знать, как латышское общество выросло из крестьянского сословия до современной нации. Исторический роман о себе заслужил крестьянин, городской рабочий, учитель, а затем меценат XIX века Аугустс Домбровскис, а также активист движения Jaunā strāva, врач и публицист Карлис Каспарсонс (1865–1962). Для того, чтобы понять, почему восстановленное латвийское государство именно такое, какое есть, советскую эпоху стоило бы увидеть в кинофильме, сюжет которого пересекал бы разные слои общества того времени - как это сделал Айварс Тарвидс в романе "Нарушитель границы" ("Robežpārkāpējs", 1989).
Помня старую поговорку о том, что два раза в одну реку войти нельзя, честный историк критически оценивает аналогии между прошлым и будущим, которые так любит публика. Они слишком легко появляются на свет и слишком удобны для любой конъюнктуры, чтобы им можно было доверять, не рискуя попасть в собственноручно созданную ловушку легковерия. Смысл исторических знаний именно в том, чтобы не стать легковерным и видеть вокруг себя только друзей или только врагов. Да, это все уже было, только в другое время и с другими людьми. Понимая это, мы можем сэкономить еще одну встречу с древком от грабель.
Человек, который сыграл решающую роль в создании латвийского государства, был Карлис Ульманис. Трагический парадокс: кредит доверия, который достался ему благодаря роли практического создателя государства в 1918 и 1919 годах, получил противоположный знак в 1939-1940 годах. От силы доверия до слабости легковерия всего один шаг.
Айга Берзиня,
научный ассистент Института истории Латвии Латвийского университета, эксперт Латвийского Национального архива, докторант Факультета истории и философии ЛУ.
История охватывает практически все сферы жизни и формирует этику, отношение и, главное, ценности современного человека. Без взгляда в прошлое нельзя понять политические, социальные, экономические процессы в обществе. Не зря история - одна из самых древних наук. К примеру, можно ли представить врача, который практикует, не зная истории медицины? Или, к примеру, посла, который не интересуется историей страны, в которой работает? И все же важно понимать, когда заканчиваются рассказы о прошлом и где начинается наука.
Хорошо прочитать хотя бы одну книгу по истории. Еще лучше выучить что-то из того, что в ней написано, но делает ли это читателя знатоком истории или, более того, историком? Не стоит верить человеку, который говорит, что знает историю. Задача историка не в том, чтобы знать историю, а в том, чтобы постоянно подвергать сомнению собственные допущения и взгляды других, искать ответы на все новые и новые вопросы, а главное - творить. Обязанность "не-историков", напротив, потреблять то, что создает историк.
Почему обязанность? Разъяснение прошлого (прямое и косвенное), и вытекающая из этого современная оценка всегда была одним из самых популярных орудий в руках политиков. И оно активно используется до сих пор. Речь не только о разнице в том, что показывают латвийское и российское телевидение, но и о том, что происходит внутри страны между разными политическими силами и СМИ. Изучение истории позволяет вырваться из плена актуальных мифов и неправды, которая умышленно и неосознанно пропагандируется на уровне семьи, края, страны или всего мира в целом, и дает возможность человеку принимать свободные решения.
Важно не слепо верить во все, что сказано или написано, а анализировать и оценивать. Историческая наука должна быть открытой для дискуссии, к тому же дискуссия должна идти на двух уровнях - академическом и научно-популярном. Но дискуссия должна быть конструктивной, а не основанной только на семейных легендах, работах авторов межвоенного периода или пустых допущениях.
Само по себе доверие и доверие как исторический феномен и в мировой, и в латвийской историографии рассматривается редко. И все же понятно, что ни в одну эпоху и ни в одном месте не было полного доверия правящему режиму и тезисам, которые он провозглашал. Это показывает, что современная ситуация, когда идут поиски ответа на вопрос о доверии, не уникальна. Принимая это во внимание, становится ясно, что и разъяснение истории связано с субъективной точкой зрения каждого конкретного индивидуума и общественной группы (что для одного хорошо, для другого - плохо). Таким образом формируются разные интерпретации истории и порой прямо противоположные взгляды.
Ответ на вопрос, можем ли мы доверять нарративу истории, неоднозначен. Мы живем в эпоху, когда нет одной "правильной" истории, и тем важнее задавать вопросы и искать ответы. Изучение истории развивает логику и способность смотреть на процессы шире, а не слепо верить тому, что показывают каналы пропаганды. Поэтому я призываю интересоваться историей, изучать ее, аргументировать свое мнение - и в то же время всегда подвергать его сомнению и переоценивать на основе полученного опыта.
Харийс Туманс,
Dr. hist., профессор
Мы живем в эпоху всеобщего недоверия, поскольку в ситуации, когда потеряны основные ценности этики, мы привыкли никому не доверять, везде видим ловушки, слышим ложь и прогнозируем обман. Государство не доверяет гражданам, граждане - государству, работодатель - работнику, и наоборот. О росте недоверия свидетельствуют не только кричащие перегибы в сфере защиты данных, но и постоянно растущий гнет инструкций, проверок, бланков и отчетов. Нет сомнений, все это очередной симптом кризиса.
И все же без доверия ни одно общество не может быть успешным. Нации добиваются ярких успехов, когда у них есть яркие лидеры, которым доверяет народ. В создании латвийского государства громадную роль сыграли такие великие личности, как Янис Чаксте, Зигфрид Анна Мейеровиц, Карлис Ульманис, Райнис и другие. Роль личности особенно возрастает в трудные исторические моменты, поэтому естественным образом возникает вопрос: почему у нас сегодня дефицит лидеров? В качестве ответа нужно назвать несколько факторов.
Первый - тотальная атмосфера недоверия, которая нас разобщает, создает чувство нестабильности и страха. Внутренняя система партий воспитывает дисциплину и послушность, и это не способствует появлению ярких личностей в политике. И идеология, которая навязывает политическую корректность, критически воспринимает ярких лидеров, поскольку те могут представлять угрозу для демократии. И, конечно, сам дух времени. В массовой культуре правит вкус среднего человека, который притупляет сознание и взращивает серость. Отличным и желаемым качеством сегодня считается умение легко приспосабливаться к изменчивым условиям, отсутствие жесткой позиции. Это человек, у которого нет позвоночника, нет своего мнения, такой человек-червь. Поэтому на месте лидеров сегодня мы видим серости, которые говорят и действуют так, "как надо". Личность, лидер - напротив, по определению, человек с сильным хребтом, уверенностью и принципами. Такие нам сегодня нужны. Но для того, чтобы они появлялись, нужно вернуться к основным ценностям этики: честности, порядочности и взаимному доверию.
Мартыньш Капранс,
исследователь Института философии и социологии ЛУ
Если абстрагироваться от исторической правды и эстетических оценок, успехи фильма "Кольцо Намейса" подтверждают, что и отображение далекого прошлого может привлечь внимание широкой публики. Это маленький шажок в направлении расширения исторического сознания. При помощи кино, театра и художественной литературы нужно пробуждать в латвийском обществе интерес к Ливонии, а также Курземскому и Земгальскому герцогству - историческим периодам, которые закапсулировались в галерее образов, созданных при Ульманисе и в советскую эпоху. Очень интересную и резонирующую с ситуацией XXI века картину могут нарисовать и культурные продукты о событиях XIX века - и отмена крепостного права, и возникновение латышского национального самосознания, и внутреннее расслоение.
При этом авторам произведений популярной культуры нужно было бы вдохновлять зрителей на то, чтобы смотреть на историю Латвии не только через латышскую этно-культурную призму или призму "забытых столетий", но и с более общей, европейской точки зрения. Это побудило бы задуматься о том, как на территории Латвии исторически уживались разные культуры, и как разные общественные группы могли объединяться и сопротивляться социальной несправедливости и политическому насилию. На основе таких мотивов можно было бы создавать сочные, международно конвертируемые месседжи, например, о просветителях XVIII века (Старый Стендерс, Гарлиб Меркель и т.д.) или о латышских анархистах. К тому же такая транснациональная перспектива позволила бы по новой открыть вроде бе известные исторические эпизоды - например, революцию 1905 года или сопротивление социалистическому устройству в поздний советский период.
Густав Стренга,
исследователь Таллинского университета, ведущий исследователь Латвийской Национальной библиотеки
Взгляд на историю Латвии из 2018 года фрагментарен и отрывист. Одни эпохи мы видим и понимаем яснее (например, межвоенный период и Вторую мировую войну), другие (например, XVII век) выглядят размытыми. Нередко в отношении прошлого Латвии воспроизводятся стереотипы, которые появились при прежних эпохах, политических режимах и исторических ситуациях.
Этот обрывочный взгляд сформировался из-за недостаточного финансирования исследований, которое в последние десятилетия ослабило гуманитарные науки. Кроме того, латвийское общество больше интересует XX век с его очень болезненными и важными для нашей идентичности событиями, а также историями выживания, триумфа и успеха. Для политики памяти, которую реализуют государственные структуры, важен XX век, подтверждающий государственность.
Празднования столетия только укрепляют этот ограниченный во времени и пространстве взгляд на XX век. И все же у нас нет современной, включающей всех тех, кто когда-то здесь жил, версии истории о себе, этой земле и этом государстве. Она важна для определения идентичности Латвии сегодня и выдвижения целей на будущее. Версию о себе нельзя сформировать, например, без событий XIX века - отмены крепостного права, возникновения латышской экономической элиты, движения младолатышей. Если держать в поле зрения только недавнее прошлое, мы не можем поместить себя в пространство Северной Европы, с которым территория Латвии была тесно связана со времен викингов.
Сейчас к месту был бы вопрос: знаем ли мы сегодня и осознаем ли, что происходило в Латвии за последнюю тысячу лет? По-моему, понимаем мы не так уж много.
Инета Липша,
ведущий исследователь Института истории Латвии ЛУ
Доверие и "уроки, которые нам преподносит (может преподнести) изучение исторических событий" - скользка тема. Потому что "правильное" и "неправильное" доверие разделяет только ретроспектива, когда мы с сегодняшней точки зрения оцениваем прошлое с точки зрения некоей группы людей, например, латышской нации. Критики идеи социального равноправия сказали бы, что доверие людей к радикалам в 1905-м году было "неправильным". Сожженные замки; тысячи униженных публичными порками; сотни повешенных и расстрелянных; сотни тех, кто остался без собственного дома - вот цена доверия. Она укрепляла уверенность в себе многих "основателей" государства.
Доверие и недоверие - одинаково важные ценности. Создание латвийского государства началось с недоверия к имперской власти и с веры в собственные силы. Такой веры в себя и энергии, чтобы взять власть в свои руки в тот момент, когда доверие "народа" еще нужно было завоевать. Ни в культурной памяти, ни в историографии не забыт этап межвоенного государства. Но забыта проблематика - социальные метаморфозы радикалов 1905-го года в латвийском государстве. Основатели государства, радикалы 1905-го года, постепенно погружались в трясину благосостояния на постах дипломатов, депутатов, министров, членов правления и советов. Вместе с потерей доверия избирателей это привело к созданию новой подпольной организации. А потом наступил 1940-й год. Этот триллер можно было бы рассказать через историю любви латышской Жанны д'Арк 1905-го года. Милда Клявиня и Волдемарс Салнайс. Побег, возвращение, рождение ребенка в тюрьме, каторга в Сибири, возвращение в Латвию. Она почти стала первой женщиной-министром. Он был депутатом, министром, чиновником высокого ранга, дипломатом.
Вита Зелче,
профессор Факультета социальных наук ЛУ
Одна из характеристик отношения общества к своему прошлому - ностальгия. Это понятие обозначает тоску по тому, что уже прошло, точнее, по идеализированному прошлому или его отрезкам. Довольно часто признается, что во время Атмоды и в первые годы после восстановления независимости в латышском обществе царила ностальгия по второй половине 1930-х годов ("Ульманьлайки", "времена Ульманиса"), которые характеризовали достаток, стабильность, латышскость, патриархальный уклад жизни, ухоженная окружающая среда, честные (или сравнительно честные) и пользующиеся доверием народа правители.
Существует ли ностальгия по прошлому в наше время? Факультет социальных наук ЛУ в рамках исследования по программе SUSTINNO попытался найти ответ на вопрос: характерна ли для современного латвийского общества ностальгия по советской эпохе? В 2016 году был проведен опрос, результаты которого показали, что большая часть респондентов эпоху советской оккупации оценивает негативно. Позитивное отношение выразили 32,4% опрошенных. Сравнительно чаще позитивно относились к советской эпохе пожилые респонденты, русскоязычные, неграждане, жители села и женщины. Когда жизнь при СССР сравнивалась с современной, некоторые аспекты советской эпохи получили более высокую оценку. Неожиданно? Речь идет о материальном благосостоянии, социальной поддержке и повседневном настроении жителей. Более половины опрошенных (51%) полагают, что при СССР достаток был выше. Большинство (59,8%) признали, что в советские времена люди были более радостными и оптимистичными, чем сейчас. 64,2% отметили, что старость у людей была обеспечена лучше, а 52% были уверены, что в советский период медицина была лучше. При этом в оценках не было явной разницы между латышами и русскоязычными, гражданами и негражданами, людьми с хорошим образованием и малообразованными.
Результаты опроса показывают, что многие респонденты, отвечая на вопросы анкеты, не слишком считаются с реальностью. Сравнивая уровень жизни и достаток жителей Латвии, никак нельзя прийти к утверждению, что в 1980-х годах достаток был выше, чем сейчас. Доступность и разнообразие товаров, современные коммуникации и бытовые технологии, транспорт, медикаменты, богатый выбор культурных продуктов в наше время резко отличаются от советских лет. Означают ли данные опроса, что среди жителей Латвии распространена ностальгия по советским временам или их отдельным аспектам? Социальная функция ностальгии - создать чувство принадлежности и компенсировать отсутствие или слабость социальных связей в настоящем. То есть речь идет о доверии к своей эпохе; к политической, социальной, экономической и культурной компонентам, которые ее формируют. Ностальгия помогает людям преодолеть неудовлетворенность, депрессию, социальное бессилие, потерю смысла жизни, позволяет почувствовать себя социально оцененными, а также уменьшает страх перед настоящим и будущим - с его проблемами, трудностями и переменами.
Игра на ностальгии хороший политический инструмент, как показывают последние крупные политические события в мире. Предвыборные лозунги Дональда Трампа "Make America great again!" ("Сделаем Америку снова великой!") и "America First" ("Америка на первом месте") в значительной мере основаны на историческом мифе о 1930-х годах, игнорируя при этом и Великую депрессию, и сравнительно более слабые позиции США в мире, и другие реалии прошлого. Исторические факты в политической пропаганде - апелляция к настроению людей - могут стать и станут малозначимыми. В картину "хорошей жизни" в американском прошлом укладывается вымышленное равноправие людей и более справедливый порядок жизни, социальная гегемония белой расы и множество рабочих мест в престижных производственных отраслях для низкоквалифицированных работников. Всего этого не хватает части общества для ощущения социальной принадлежности к своей эпохе и для социальной удовлетворенности собой и своей жизнью. Присутствие ностальгии ярко заметно и на европейском политическом пейзаже. В России культивирование советской ностальгии - существенная часть государственной политики и деятельности СМИ. В Великобритании успеху референдума по "Брекзиту" способствовала ностальгия по прошлым временам.
У вымышленной красоты прошлого есть большая политическая сила. Люди, которые боятся и не могут доверять настоящему, ищут убежище в воображаемых картинах и ценностях из прошлого. Так прошлое превращается в колодец, в который популисты и дезинформаторы подмешивают свои лозунги. Иллюзии жителей Латвии по поводу социальной справедливости, благ и пронизанной оптимизмом жизни в советскую эпоху - хорошая почва для популизма и отрицания демократического и независимого государства. Значимость истории как хранилища опыта обеспечивают ясные факты и безжалостная (коллективно и/или индивидуально неприятная) правда. Она же является и фундаментом для доверия.
Множество событий в истории Латвии, несомненно, преподали нам уроки, - кому мы доверяли и в каких случаях это доверие себя оправдало. Для того, чтобы выяснить, кто те люди, которым принадлежит важная роль в создании Латвийского государства, мы опросили 17 латвийских историков.
Один из основателей латвийского государства, первый глава Временного правительства Латвии, президент Латвии. После переворота 15 мая 1934 года - диктатор.
Первый министр иностранных дел, второй премьер-министр Латвии. Один из основателей Крестьянского союза Латвии.
Первый президент Латвии (14 ноября 1922 года - 14 марта 1927 года).
Латышский и латгальский литератор, политик, деятель культуры, депутат Государственной думы России (1906), председатель Земского совета Латгалии (1917), член Народного совета (1918), депутат Сейма (1922-1926). Посвятил жизнь защите латгальского языка и культуры.
Министр внутренних дел Латвии (1918-1919), юрист, политик, дипломат и общественный деятель, один из разработчиков Сатверсме.
Латышский общественный деятель и публицист, основатель студенческой корпорации Talavija. Во время Первой мировой войны организовал в России помощь беженцам из Латвии и стал председателем Центрального комитета латвийских беженцев.
Кроме того, историки чаще всего называли следующих людей:
В статье использованы фотографии агентства f64, национального агентства LETA и из архива
Портал Delfi предлагает принятиь участие в опросе о ценности изучения истории