Портал DELFI продолжает серию статей о доверии - в политике, бизнесе, СМИ, человеческих отношениях. Завершающий материал мы посвятили ярким историям из жизни о том, что почему важно доверять и к чему может привести недоверие: в путешествиях и необычных ситуациях, а также в повседневной работе.
Трудно сказать, как было бы с доверием, если бы до фильма не было общего с режиссером Дзинтрой Гекой пути в Сибирь. Совместный путь открывает о человеке почти все. Так что, я знала, с чем мне придется считаться. Начиная что-то новое, по крайней мере, я, надеюсь начать с сотворения мира. Без представлений о другом человеке, без сомнений и предсказаний. Ведь создаваемое даст возможность «выйти из себя», из себя старого. Быть может, это наивно. Но иначе для меня невозможно представить, как начать какое-нибудь дело. Однако повсюду нас с грохотом сопровождает все та же несчастная история, история конкретного человека. Иногда это плюс, иногда – минус. Невинность белого листа – фикция, но без такой исходной позиции вообще не стоит что-либо начинать.
Что касается фильма, без доверия тут никак. Если мне хотелось показать Курта Фридрихсонса максимально полнокровным, чтобы в фильме сохранялся его собственный жизненный масштаб, его духовный путь, а также стиль восприятия, то я рассказывала практически все, что знала. В том числе очень личное, чему не нашлось бы места в фильме, но что подпитывает нюансы понимания его личности. Мне нечего было скрывать, но интерпретация фактов – это все равно смешение впечатлений и представлений Дзинтры Геки. Это касается и акцента, согласно которому фильм – моя личная история. Это весьма приблизительно. Акценты, намеки и свои толкования в любом случае создает режиссер. Возможно, лишь теперь я по-настоящему осознаю, что значит доверить дорогого мне человека чужому взгляду и целой бригаде других людей, для которых Курт Фридрихсонс значит нечто совершенно иное. В общем, я по-прежнему доверяю, не считаясь с реальными обстоятельствами. Но, поскольку фильм вызвал столь интересное, даже страстное волнение, диаметрально противоположные мнения, я не считаю свое доверие напрасным. Однако по своей природе и профессиональной направленности (визуальное мышление) я сама – режиссер, поэтому иерархия не производит на меня никакого впечатления.
Возможно, у меня были идеализированные мечты о командной работе. Ну, к примеру, что группа в течение месяца живет вместе, ест баланду, ночью пьет чай или вино, и в течение месяца не думает ни о чем, кроме конкретной идеи, фильма. Что нет телефонных звонков, разговоров о чем-то другом. Эдакое тотальное погружение, очень концентрированное. Но оператор Виктор Гриберманс сумел даже в рассеянном рабочем режиме в течение трех лет подключаться и изводить остальных длиннющими, нестерпимо терпеливыми съемками на утреннем ветру или под дождем в Петербурге, Венеции или на острове Форё. Для меня это были моменты тотального доверия – когда все мы думали об одном. В такие мгновения все глупости и оковы представлений разрушаются.
Доверие к себе пришло только с опытом. Ведь при этом неустанно вертятся мельницы бесплодных сомнений и самоуничижения. Для таких мельниц ветра всегда предостаточно. Чтобы не делать, не рисковать, не пытаться. Но я не узнала себя слегка. Я знаю, как много нужно в себя вобрать, удобрить, выстрадать, как много предстоит испытаний, чтобы в решающий момент вообще ни о чем не думать, а доверять себе и просто плыть, отдавая свое другим. Я не знаю, кто откуда черпает силы для такой веры. Возможно, кто-то в состоянии набраться сил, только если постоянно кому-то себя доказывает. Источник самоутверждения. Не знаю, мне такой колодец кажется довольно ограниченным. Как долго можно подниматься на сцену в жажде аплодисментов… Будто живешь благодаря звукам рукоплесканий, а не воздуху и чувствам. Кто знает. Не знаю, я прислушиваюсь только ко внутреннему зову, который во мне проявляется, когда я достаточно готова. Да и в другом человеке я верю лишь этому истинному зову, когда он в нем звучит. Не представлениям и внешнему, за счет которого человек заявляет миру о себе.
Речь не о доверии к другим, скорее, о доверии к себе. Точнее, о доверии к собственному внутреннему зову. Если бы я к нему не прислушалась, я не пережила бы десятки и сотни чудесных подарков от жизни. Я – неспортивный человек, но пять лет назад я за несколько минут поняла, что должна отправиться в горы Алтая с совершенно чужими людьми. Я доверилась себе, а в пути училась доверять всем остальным. Ведь другого выхода просто нет. Это было, есть и будет весьма поучительным для каждого из нас.
Снять кадр в документальном кино - не большое искусство. В известной мере это ремесло, когда ты, как и пишущий человек, должен уметь конструировать предложения и ставить запятые. Здесь же нужно снимать в нужном свете и так далее, чтобы все было хорошо. Но главное - дойти до самой съемки. Если речь идет о кино, то тут все основано на доверии. Один доверяет другому, и наоборот. И герой доверяет документалисту, и документалист герою. Если ты его хотя бы раз подведешь, второго раза не будет. Это запомнят и другие. Основа для доверия - честность.
Не то чтобы я никогда не мухлевал. Бывает, что и я иногда ложу камеру так, чтобы получить какой-то особенный кадр. Каждый из нас в жизни мухлюет, но если у тебя есть сверхзадача, если ты честен и не собираешься просто издеваться или "дать под зад", то и герой это оценит. Я всегда немного боюсь, потому что мои фильмы - на грани, когда герою что-то может и не понравиться. Было несколько случаев, когда кто-то обижался, это неизбежно. Но в девяноста с большим хвостиком процентов случаев мои герои потом подходят и жмут руку. До сих пор мне везло, и я надеюсь, что будет везти дальше.
Для того, чтобы добиться от героев доверия, нужно, чтобы то, что ты делаешь, нравилось. Должен быть интерес. Часто операторам и режиссерам не везет, приходится перебиваться заказами. Тебя посылают в мокрый лес, все это бесит, и ты пытаешься что-то снимать. Мне повезло: я могу снимать то, что мне нравится. Если тебе это нравится, если есть интерес, например, к лесу, к лесорубам и деревьям, если ты готов работать в жаре и на морозе, сражаться в комарами, то ты становишься частью всего этого.
Фильм Valkātāji, который я снимаю уже два года, требует особого доверия. Он о приграничье, где несколько ребят - побольше и поменьше, поважнее и не такие важные - помогают перебраться в Европу людям из России. Для того, чтобы снять, что они чувствуют и делают, мне нужно завоевать их доверие. С другой стороны, если я участвую в этом процессе, я становлюсь соучастником. Как когда-то сказала героиня моего фильма Dokumentālists Инта: "Я не живу по каким-то законам, я живу по законам леса". По-моему, в мире правит порядок двух видов. Первый - придуманные человеком законы. И есть другие законы, в некотором смысле кармические, где можно претендовать на абсолютную честность и доверие. Не у каждого это есть, не все одинаково это понимают.
Возвращаясь к фильму Valkātāji - мне нужно уживаться с ними, нужно завоевать доверие, что я не буду делать того, чего они не хотят. При этом нужно уживаться и со второй стороной - с законами, которые придумали люди. Это пограничники, которые выполняют выдуманные кем-то правила, по которым идет жизнь в месте, где проведена невидимая линия. На одной стороне можно находиться, на другой - нет. Это выдуманные законы. И я в центре всего этого. Если со мной не будет сотрудничать одна или вторая сторона, фильм не получится. Обеим сторонам я говорю, что не знаю, чем это закончится. Но если они хотят что-то сказать об этой проблеме, то вот их возможность.
Фильм не о приграничье и не о том, как эти парни что-то переправляют, а о глобализации. О том, как вьетнамцы пытаются найти счастье далеко от родины, а те, кто живет около границы, хотят остаться дома. Здесь они себя чувствуют счастливыми. Но там только лесопилка и граница, больше ничего. И если не хочешь быть ни там, ни там, то нужно придумать, как выживать. Такова приграничная жизнь. Я не осуждаю этих перевозчиков, по сути они все хотят быть дома, жить в своем приграничье. Жить по своему разумению, по своим "законам леса".
При создании документального фильма определенные границы проводит и сверхзадача. Что ты хочешь сказать своим фильмом? О чем он вообще? Если такая сверхзадача есть, то добиваться этой цели можно с помощью средств, которые ее оправдывают. Снимать скрытой камерой - тоже оправдано, если цель для тебя полностью ясна. Конечно, так доверие, и честность - относительное понятие. Если хочешь добиться чего-то важного для всех, то этому можно найти оправдание.
Герои фильма за время съемки становятся членами семьи. Часто члены семьи отнимают энергию, но в то же время в них можно и влюбиться. В противоположном случае ты не сможешь добиться того, чтобы потом они были рады тому, что ты сделаешь. Вспоминая лесорубов - во время съемок были ссоры, люди дрались, но после премьеры подходили и говорили: да, ты показал нас такими, какие мы и есть. Документальное кино - от наблюдение. Странное занятие, когда ты постоянно должен быть кем-то другим, должен меняться. Такая особенность профессии.
Доверие это улица с двусторонним движением. Не бывает, что один может подвести, а ты его - нет, или когда кто-то тебе доверяет, а ты ему не веришь. Всегда будет какая-то пропорция, где один доверяет больше, другой меньше, но само по себе это двустороннее движение важно. Есть сконструированное документальное кино, которое придумано заранее, расписаны планы кадров. Но это другая история. В фильме-наблюдении союзник сценария - время. Тут почти так же, как с влюбленностью. Есть классная девушка, которая нравится. Ты влюбляешься, потом падают розовые очки, начинается недоверие и все прочее. Как дирижер берет хор из каких-нибудь 40 человек и создает общий звук, так же и в документальном кино: ты выбираешь героев и через их жизнь и опыт рассказываешь историю. Но чтобы это сделать, нужно заключить сделку. Я всегда предупреждаю, что может случиться по-разному; может быть больно. Но если мы это делаем - то делаем.
В моей практике бывало, что люди соглашались, но проходило время и они уже говорили "нет". Страшно выйти перед камерой и быть откровенным. Тогда наши отношения заканчиваются. Проект в том виде, в каком он был написан, превращается в другой. Потому что в фильме-наблюдении ты можешь записать идею - то, что хочешь сказать, а детали, описание героев, на уровне проекта ничего не решают. Конечно, бывают исключения, любовь с первого взгляда. Бывает, что снимаешь все за день на одном дыхании. Но в основном ты не знаешь, что произойдет через год. Мое кино не сконструировано, оно скорее ощущается через сердце, чем понимается умом.
Часто открытости не хватает потому, что люди носят маски, которые их защищают. У каждого есть какая-то странность, которая по его шкале ценностей выглядит болезненной. Киноправда, конечно, не всегда совпадает с правдой жизни. Зачастую что-то приукрашено, время расставлено так, что то, что было вчера, происходит сегодня, а то, что в прошлом году - еще через год. Но все равно, и в жизни, и в кино честность стоит выше всего.
У людей непросто с доверием - это слишком большое обобщение. Мне трудно с доверием – это уже слишком частное утверждение, которое интересует слишком малую часть читателей.
Я прочла это в интернете. Я работаю в латвийской организации PEN. Мы восстановили работу 6 марта 2018 года. PEN - организация, цель которой поддерживать понимание и уважение между народами и странам. В уставе сказано, что организация обязуется сделать все возможное, чтобы предотвратить ненависть и стремиться к идеалу: жизни в мире и равенстве по всему миру.
PEN защищает свободное распространение мысли как в рамках своей нации, так и между нациями. PEN выступает за свободную прессу и против цензуры в мирное время.
Что до сих пор происходило с PEN на территории Латвии? В Латвии PEN был основан 28 марта 1928 года. Первым руководителем стал публицист Алфредс Билманис, вторым - поэт и писатель Янис Акуратерс, который за свое участие в революции 1905 года трижды побывал в тюрьме. Третьим - человек странной и несчастливой судьбы Аугустс Кирхенштейнс, который в 1940-м году, когда в Латвию вошла советская армия, был выдвинут на пост главы правительства.
Интересно, что Альфредс Билманис, который, напомню вам, уважаемые читатели, был первым президентом PEN в Латвии, в 1940-м году находился в Америке и подал правительству США ноту о непризнании советской власти. В результате все латвийское золото было заморожено в американских банках, и советская власть его не получила. А товарищ Кихренштейн и его правительство объявило Билманиса предателем, присвоило все его имущество и запретило возвращаться. Отношения между двумя бывшими президентами Latvijas PEN были полны трагической иронии.
Поэт Янис Акуратерс, который трижды был осужден за участие в революции 1905 года, умер в начала периода советской оккупации и Второй мировой войны.
Мы выяснили, что члены PEN в Латвии с 1928 по 1940 годы носили элегантные значки с эмалированным покрытием и собирались на ужинах, о которых писала пресса.
"В советские годы PEN в Латвии не действовал, поскольку советской власти в нем не было необходимости. Ведь, в отличие от лживого империалистического общества в СССР все говорили правду, существовала абсолютная свобода прессы и литературы".
Последнее, заключенное в кавычки предложение, конечно, абсурдно. Сегодня мы знаем это. Мы верим в свою способность отличить идеологическую ложь тоталитарного государства от правды. И все же, когда я была маленькой, такой способности у меня не было. И я верила в ужасно трогательные рассказы про Зою Космодемьянскую и Павлика Морозова.
Мои родители, под влиянием разных идеологов воспитания, не доверяли моим детским способностям распознавать истину. Когда я смотрела фильм, в финале которого умирает Сталин, я рыдала, и они лишь сказали: плакать тут все-таки не надо. И больше ничего не объясняли. Теперь стало ясно, что дети могут понять очень многое уже с момента появления на свет. Психика предлагает им удивительные защитные реакции, если им приходится переживать что-то такое, что в их возрасте им не стоило бы понимать. Наши потрясающие поэты Ояр Вациетис и Монта Крома тоже в юности верили, что руководство и идеологи тоталитарной страны говорят им правду.
Поэтому я хочу работать в PEN - даже если у меня случаются ошибки и не так много ресурсов для того, чтобы реализовать все задуманное. Даже если в самом PEN как организации есть свои внутренние проблемы (например, со способностью осознать равноправие женщин и т.д.), все же это организация, которая говорит об этом, которая способна выслушивать разные мнения и пытаться понять их значение и роль в развитии общества. И защищает тех, кому так или иначе запрещают высказываться свободно. Потому что тоталитарное руководство всегда разваливается. И обрушить его помогают люди, которые говорят или пытаются говорить правду о том, что чувствуют и переживают.
В качестве главы PEN в Латвии я была на 84-м международном конгрессе в индийском городе Пуне. Конгресс в честь начала года 150-летия Махатмы Ганди организовывал Южно-индийский центр PEN, которому исполнился всего год.
В первый момент я как новичок-энтузиаст чувствовала, что попала на что-то вроде собрания "Братства кольца". Но потом заметила, что PEN - организация нормальных людей. Организация, в которой представлены и правые, и консервативные взгляды; в ней есть люди, которым всегда есть что сказать, даже если они не разбираются в вопросе; в ней есть люди, которые используют внешнюю харизму, чтобы добиться своего, и так далее. И все же мне кажется крайне важным то, что все эти люди делают. Они говорят о тех, кто в беде, они говорят о народах и странах, которые в беде. Они пишут резолюции, рассылают письма, едут в эти страны, ищут способ встретиться с заключенными, работают с юристами, создают программы, чтобы писатели, которым грозит опасность, могли уехать. В своих странах они рассказывают то, что происходит еще где-то. Скажем, в Венгрии, России, Турции. Я выбрала эти три страны, поскольку они не так далеко от меня, и там нарушаются многие права и свободы человека. Писатели, которые говорят об этом на конгрессе PEN, очень доверяют, поскольку угроза из безопасности несравнимо больше моей. Например, писателям в Южной Индии, особенно писательницам и журналистам, угрожают различные террористические группировки. В прошлом году несколько журналисток были убиты. Курдскому, иранскому, китайскому, турецкому, российскому, венгерскому отделениям PEN нужно намного больше смелости, чем мне, чтобы говорить открыто.
Надеюсь, что Латвия никогда не присоединится таким странам, где нарушаются права человека и правит очень строгая цензура. И, конечно, я надеюсь, что в перечисленных выше странах ситуация изменится, и они станут демократическими. И все же люди, которые образованнее меня, в последнее время много говорят и пишут о том, что мои надежды могут и не сбыться так быстро. Более того, может случиться так, что ультра-правые и тоталитарные идеи охватят и те страны, которые сегодня считают себя демократическими. Что мы делаем для того, чтобы этого не случилось?
Специфика нашего общества в том, что нас мало. Это означает, что позитивные перемены может развернуть сравнительно небольшое количество людей. Но то же самое и с негативными переменами. Из-за сравнительно небольшой численности населения негативные, необоснованные и полные эмоционального насилия мнения ясно заметны. Если у нас свобода слова, то и такие взгляды тоже могут существовать, и их вроде бы нужно защищать... По-моему, здесь есть тонкая граница. У каждого есть право на мнение. Например: "Мне не нравится ее стихотворение". Но мнение, которое с помощью разных приемов расширяется до тезиса "Мне не нравится ее стихотворение, ей нужно запретить писать стихи" - уже призыв к цензуре. В том числе и тогда, когда он высказан в пассивно-агрессивном или ироничном стиле: "Мне не нравится ее стихотворение, она никогда не напишет так, как Зиедонис".
В последнее время в Латвии было три ярких случая, когда художникам пытаются сказать, что их творения не должны существовать. На Карлиса Вердиньша нападают за его стихотворение Dziesma tētim - опасаясь, что оно создает неправильное представление о семье. Айву Бирбеле обвиняют в том, что ее герои - подростки - используют грубые повседневные выражения в радиопьесе Būda mežā. Эвии Вебере говорят, что ее исполнение песни Иманта Калныньша Svētku diena не может соответствовать тому, как было запланировано.
Хочу напомнить: несмотря на специфику художественной работы, они - анонимные личности, которые никому не принадлежат и никому не служат. Может возникнуть вопрос: а что с деньгами налогоплательщиков? "Я что, за это плачу свои огромные налоги?" И нужно сказать: да. В демократическом обществе люди платят налоги в том числе и за то, чтобы можно было обеспечить максимальную свободу творчества в разных областях.
Конечно, у налогоплательщика есть право выражать свою неприязнь и даже пассивную агрессию. В нашей стране можно совершенно безнаказанно высказывать какие угодно замечания сексистского характера по поводу внешнего вида или личной жизни художника. Все это возможно.
Только хочу заметить, что волна возмущения по поводу стихотворения Агнесе Кривалде и показа фильма про Рембо в 1-й гимназии привели нас к абсурдным поправкам в защиту нравственности в Законе об образовании. Кроме того, эти случаи ведут к самоцензуре. Такой, когда учителя начинают бояться неприятностей и не знакомят детей с художественными произведениями, которые могли бы помочь тем же самым детям. Потому что, например, в наших школах есть дети, которые могли бы идентифицировать себя с ситуацией, которую описывает стихотворение Карлиса Вердиньша. Через процесс идентификации идет осознание эмоций, а затем освобождение от напряжения.
А еще такие ситуации ведут к самоцензуре художника, осознанной или неосознанной. Она мешает художнику донести до нас то, что он должен донести.
Агрессивные нападки на художников, как это ярко показано, например, в фильме Četri balti krekli, в долгосрочной перспективе несут вред нам как обществу. Да, самые сильные удержатся на ногах и продолжат писать и петь. Но и они потеряют часть энергии в борьбе с самоцензурой, и если мы хотим быть демократическим обществом, мы не можем быть обществом одних только "сильных".
Как все это связано с доверием? Я предложила бы окружающим больше доверять мудрости высших сил в вопросах, которые им не подчиняются. Например, талант и творческие амбиции других людей. И больше доверять тем проблемам, той внутренней борьбе, которые эти силы приносят нам самим. Проще говоря, заботиться о своей нравственности и дилеммах и не учить других жить.
Недавно мне выпала огромная честь выступать на открытии выставки Сахарова, в котором принимала участие Лидия Доронина-Ласмане. Я еле справилась - настолько меня взволновало присутствие этого человека. Но, может быть, то, что меня так поразило - через этого человека, через Лидию Доронину-Ласмане - я поняла трудно формулируемую ясность: я ведь знаю, что нужно делать. Ее отец как-то сказал по поводу Советского Союза: этот дом построен на песке. Она пронесла свою уверенность через все ужасы. Возможно, я была так взволнована, потому что прочувствовала эту ситуацию и осознала, насколько мало я контролирую происходящее. И в то же время - как много, если я честна перед собой.
Люди очень разные. Многие пострадали и испугались. Многие хотят контролировать других, очень агрессивно и с помощью насилия. Есть люди, которые хотят контролировать целые народы и даже весь мир. Настолько велико их отчаяние и неспособность доверять другим.
У нас, тех, кто может свободно говорить и самовыражаться, есть обязанность говорить и за тех, кто сейчас этого не может - потому что у них отнята свобода или жизнь. Или они не знают, что у них есть голос. Или они запуганы или унижены до такой степени, что не могут говорить.
И все же важнее всего доверять себе. Верить в то, что я буду такой сильной или сильным, что услышу свой внутренний голос и сделаю правильный выбор.
Живя в Таиланде, я привык доверять окружающим. Здесь это естественно. Но сразу нужно отделить доверие от возможности положиться: скорее всего, тут тебя не ограбят и не обманут, но с соблюдением договоренностей все сложнее. Все, как говорится, очень расслаблены и не напрягаются. Такое отношение, скорее всего, сформировалось в течение тысячелетий и напрямую зависит от благоприятных погодных условий. В Таиланде лето круглый год, овощи и фрукты легкодоступны, и жилье тоже можно особо не беспокоиться. В худшем случае можно спать просто под доской, чтобы дождь не намочил. У людей нет таких привычек к выживанию, как у северян, которые просто погибнут, если не будут собирать запасы и не построят себе надежный дом.
Эта разница, по-моему, приводит к тому, что люди могут себе позволить такую роскошь, как не воровать и не обманывать друг друга. Множество раз я видел, как бездомные, в основном - с очевидными психическими проблемами - идут мимо маленьких столовых, и хозяева дают им коробку с едой. Такого на севере не увидишь. Каждый за себя.
Моя история - о двойном доверии в течение одной ночи. Это спасло меня от банкротства в самом начале профессиональной карьеры.
В те времена я подрабатывал фотографом в одном из ночных клубов Бангкока. Нужно было фотографировать людей, которые там тусовались, чтобы они потом могли вспомнить, что и как делали. Слоняться по ночному клубу совершенно трезвым не очень приятно, поэтому я, бывало, включался во всеобщую атмосферу веселья и праздника. Каждую ночь клуб давал пять бесплатных напитков, и частенько случалось праздновать вместе с посетителями. Однажды ночью было очень много щедрых и веселых гостей, и в результате я основательно набрался, около четырех утра отправился домой на такси и по пути задремал. Когда мы прибыли на место, я расплатился и поплелся в сторону дома. У дверей, уже набирая код замка, вдруг понял, что на плечо не давит привычный вес сумки с объективами... Рюкзак, фотоаппарат, объективы, ноутбук - исчез весь мой профессиональный скарб. Адреналин сделал свое. За секунду протрезвев, я бросился обратно, но такси, конечно, уже уехало.
Я увидел, что на другой стороне улицы сидят молодые тайцы, которые потягивают пиво, болтают и смеются. Осознавая, что вся моя карьера зависит от одного этого такси, которое постепенно удаляется вглубь восьмимиллионного Бангкока, я подбежал к ним. Я, вспомнив несколько слово на местом языке (например, "сумка", "забыл" и "такси"), выразительно показывал на их мопеды. "Мне надо догнать это такси!" - продолжал я нервно уже по-английски. Повезло: они были довольно отзывчивыми, и несколько секунд спустя я уже был на колесах. Повернул ручку газа до отказа, вырулил на улицу и почти врезался в ехавшую навстречу машину. Это было мое такси... Шофер, увидев рюкзак, развернулся, чтобы отдать чужие вещи хозяину. Я бросился его целовать, давать чаевые (он со смехом отказался и, пожелав удачи, уехал). На эти деньги я купил еще несколько бутылок пива, и вместе с обоими мопедистами мы отпраздновали мою удачу.
Можно сказать, что это мелочь: один доверил мопед, второй не стал бежать с находкой в ломбард, а развернулся. Но для меня - в то время, когда каждый новый заказ открывал возможность улучшить технику и подняться на шаг выше - такая потеря означала бы финансовое падение, от которого пришлось бы восстанавливаться годами.
Здесь я привык бросать свои сумки с оборудованием стоимостью в несколько тысяч евро где попало - в пределах разумного, конечно. Потому что я знаю, что с ними ничего не случится. Наверное, мне еще и повезло. В прошлом году я вспомнил, что есть и другая реальность. Снимал в Португалии, и мое доверие к окружающим дало о себе знать: оставил багажник машины открытым на пару минут, и кто-то успел унести часть вещей. Наверное, так и есть - людям, которые выживают в трудных условиях, и доверять трудно. Остается только развивать свой внутренний "компас доверия", который позволяет замечать то трудно уловимое, но очень приятное чувство, когда на тебя смотрят не как на потенциальную дичь, а как на потенциального собеседника за бокалом пива в пять утра на окраине Бангкока.
С тех пор, как беда «усадила» меня в инвалидное кресло, прошло 20 лет. Большую часть этого времени я работала, но, чтобы вернуться к работе после горя, полностью меняющего жизнь, требуются время, силы и доверие.
После случившегося труднее всего смириться с тем, что ты больше никогда не будешь таким, как прежде. Нужно принять себя заново. Трудность тут заключается не только в физических осложнениях. Самое главное – восстановиться психологически. Убедить себя, что надо жить дальше. И только потом задумываешься – как именно. Это путь к эмоциональной стабилизации. Тут очень важно отношение окружающих, способность понять, как чувствует себя человек, который начинает все заново. Одна из сложнейших задач обычно – вернуться на работу. Но это и одно из важнейших достижений. Это не только финансовый вопрос. Мой опыт в работе с люди, имеющими физические или душевные нарушения, показывает, что существует огромное желание чувствовать себя полезным, быть в коллективе. Это ведь часть повседневности.
В моей истории восстановления и возвращения на работу точно была своя доля удачи и своя доля упорства. Когда я попала в Apeirons, у меня уже был определенный опыт поисков работы. Я знала, как труден этот путь для человека, пережившего беду. Я освоила компьютер, прошла особые курсы и подготовилась к тому, чтобы возобновить работу. Это было время, когда неприспособленная среда вынуждала нас работать из дома, а это существенно уменьшает профессиональные возможности. Сегодня среда более упорядочена, человек в инвалидном кресле может попасть в здания и транспорт, но получить работу по-прежнему очень-очень трудно. Мои профессиональные будни связаны именно с оказанием поддержки таким людям в поисках работы. Могу сказать, что трудности часто вытекают из предрассудков и недоверия.
Вот наиболее характерные стереотипы, которые несколько лет назад были обнаружены в ходе исследования Правозащитного бюро: люди считают, что инвалиды работают меньше, чем другие коллеги, что не существует должностей, которые подходили бы инвалидам, что инвалидов нельзя брать на работу по соображениям безопасности. Отвечая на вопрос о главных психологических барьерах в общении с инвалидом в качестве потенциального коллеги, 59% респондентов отметили, что такой коллега мог бы повести себя неадекватно, а 51% сказали, что человек с инвалидностью на работе может стать угрозой для себя самого. Исследование показало, что такие предрассудки и психологические барьеры существенно уменьшаются, если человек имел опыт общения с людьми с какой-либо инвалидностью.
За последние 20 лет работы у меня накопился опыт в обработке данных социологических исследований, переводах и создании различных информативных материалов, оказании поддержки людям, попавшим в беду и ищущим работу, ищущим контакта – пути обратно к жизни. Прежде я была бухгалтером. Надо сказать, что многие другие истории, похожие на мою собственную, показывают, что человек должен быть готов начать карьеру с чистого листа. В совсем другой отрасли, других условиях и среде. Это вопрос о способности адаптироваться, который часто упирается в бесчувственность и непонимание общества. Тебе приходится постоянно доказывать, что ты такой же представитель общества, как и все остальные. Доверие помогает вернуться, а недоверие, скепсис могут загнать человека в депрессию на всю оставшуюся жизнь. Цена недоверия очень высока. И хотя у нас есть очень хорошие примеры – торговые сети, банки и другие предприятия, принимающие на работу людей с нарушениями движения, зрения, слуха, с психологическими нарушениями, - в целом в Латвии мы еще весьма далеки от понимающего и инклюзивного общества.
По-моему, ключ к изменениям следует искать в детстве – детском саду и школе. Система образования, когда «нормальные» дети учатся отдельно от тех, кто отличается, и формирует стену непонимания. Позднее проломить эту стену очень нелегко. Опыт других стран, например, Швеции, свидетельствует, что совместное обучение и игры создают условия, чтобы мы не воспринимали отличающихся от нас людей как потенциальную угрозу. Ведь в садике и школе растут будущие работодатели, от доверия которых будут зависеть судьбы многих. Люди, к которым жизнь была особенно сурова, на мой взгляд, заслужили равные условия не только на улице и в магазине, но и в профессиональной карьере.
«Карлос, тебе пора… Твой ход…». Я усиленно моргаю, пытаясь рассмотреть карты, но все сливается в тумане, я вижу только крупные объекты. Через мгновение я полностью лишаюсь зрения. Это уже пятый раз в течение одного дня. Я понимаю, что это уже не шутки. «Карлос, мы тебя ждем», - говорит Сергей. Вытаскиваю карту наощупь, кладу на стол. Ход сделан. Все обращаются к следующему игроку. Теперь я в безопасности, пока снова не наступит мой ход. Через минуту ко мне возвращается зрение, но я знаю, что это ненадолго. Приношу всем свои извинения, прошу разрешения выйти покурить. Встаю в надежде, что смогу выйти наружу, пока вижу хоть что-то.
Меня беспокоит, что спутники, возможно, заметили – со мной что-то неладно. Успокаиваю себя мыслью, что утром все будет хорошо, но в голове все вертится термин «высотная слепота», или altitude blindness. Вот уже несколько ночей мы провели на высоте более пяти километров. Организм у всех ведет себя странно. К счастью, у большинства членов группы симптомы высотной болезни не выражены.
Ко мне выходят коллега Клинта с Сергеем, оба интересуются, как я себя чувствую. Прошу коллегу узнать у местных, можно ли из-за высотной болезни лишиться зрения. Пару часов назад я проверял содержание кислорода в крови – более чем. Клинта оставляет нас с Сергеем и возвращается внутрь, чтобы спросить у хозяев дома, слышали ли они что-либо о моих симптомах. Через приоткрытые двери доносится веселая болтовня из столовой. Люди общаются, сидя у печки, которую мы топим навозом яков. Двери закрываются, устанавливается полная тишина, мы растворяемся в темноте. Сергей сидит рядом, курит и молчит. Трудно выразить словами, как человек может тебя поддержать, просто сидя рядом, храня молчание. Но я верю, что именно так «работает» дружба.
На улице холодно, около минус двух. Я сижу в шортах и свитере. Я не мерзну, я наслаждаюсь. Гляжу в темноту и думаю о том, как хорошо, что я больше не теряю зрение. Потом понимаю, что в темноте все равно ничего не видно. Со временем глаза привыкают, мы можем разглядеть звезды, которые щедро рассыпаны по ночному небу. Думаю, что друзья и семья смотрят на эти же звезды, только на пять километров ниже. На мгновение замечаю, как согреваю руки тлеющим окурком. Я слежу за тем, как уголек угасает прямо на глазах.
Сергей в этот вечер тоже погружен в себя. Мы редко обмениваемся фразами. Он кладет руку мне на плечо и с улыбкой говорит, что все будет хорошо. Обычно это самая неуместная фраза, но если ее произносит человек, которому доверяешь на все сто, которому доверяешь собственную жизнь, с которым уже не впервой ходишь в горы, то это значит много. В ответ я улыбаюсь и понимаю, как много в такие моменты дает дружеская поддержка.
Коллега тем временем добралась до интернета и накопала исследования о людях, которые на большой высоте теряли зрение. Правда, обычно это случалось немного выше. По ее словам, ослепнуть можно полностью, тут есть, о чем беспокоиться. Меня нужно доставить в больницу, но единственный способ сделать это – вызвать спасательный вертолет. Я не могу оставить группу без руководителя. Про себя усмехаюсь – лучше уж слепой руководитель, чем вовсе никакого. Прошу никому не говорить о случившемся. Коллега снова оставляет нас одних. Я немного удивлен, что, несмотря на сложную ситуацию, я совершенно спокоен. Приходит в голову мысль, что, возможно, это просто усталость, ведь мы провели в горах уже несколько недель, и каждый второй день я тащу на себе два рюкзака. Жаловаться не на что, я сам так решил.
Вечер на исходе, я ложусь спать. Мы ночуем в двухместных комнатках, не больше восьми метров. Две кровати и маленькое окошко. Досадно, что я снова выбрал угловую комнату, температура здесь не выше двух градусов. Достаю из сумки газовую горелку, попробую натопить свой «дом», чтобы легче было «ополоснуться» и устроиться на ночлег. Уже вторую неделю мы «моемся» влажными салфетками и мокрыми полотенцами. При должных навыках получается вполне прилично. Чищу зубы, фильтрую воду. Я готов завернуться в свой пуховой спальный мешок. Все бы хорошо, если бы получилось заснуть. На высоте выше 3500 метров у меня с этим проблемы. Заснуть удается лишь несколько часов спустя.
Утро. Мы уже позавтракали овсянкой с медом и готовы отправляться в путь. У всех приподнятое настроение. Неудивительно, ведь мы уже достигли лагеря базы на Эвересте. Через несколько дней восхождения мы будем в Лукле, а дальше – перелет в Катманду.
Иду быстрым темпом, напевая Lemon tree. Жизненные невзгоды и «глюки» со здоровьем позабыты… Наслаждаюсь видами, радуюсь неописуемой красоте, которая царит буквально на каждом шагу. Гималаи – одно из моих любимых мест на этой планете. Вдруг ощущаю в голове необычную легкость. Все пропадает в тумане. Через пару секунд вижу лишь свет и несколько цветов. Немного снижаю темп, но продолжаю идти, пытаясь не споткнуться и не поскользнуться. Руки вытягиваю перед собой – так безопаснее падать. Мне нельзя останавливаться, иначе группа поймет, что я ничего не вижу. Еще через пару секунд я действительно слепну. В момент, когда кажется, что вариантов больше нет, и придется вызывать вертолет, чувствую, что подходит Сергей. Он берет меня за локоть и тихо говорит: «Все будет хорошо, никто ничего не замечает».
Такие мгновения слепоты наступали еще несколько раз. Понимая всю серьезность ситуации, мы с Сергеем помогали группе спуститься как можно быстрее. Мы понимали, что пока я на высоте, никаких улучшений не будет.
После этого восхождения я много размышлял о том, как все могло обернуться, если бы рядом не было Сергея. Интересно, что дружба и способность на кого-то положиться, проверяются именно в тяжелых условиях. В жаре и холоде закаляется не только сталь, но и дружба, доверие. Именно поэтому они обладают такой ценностью.
За свои девятнадцать с половиной прожитых за пределами Латвии лет (девять из них провела в Швеции) я бесчисленное количество раз убеждалась в том, насколько естественно можно вмешаться в разговор других пассажиров в метро, радостно воскликнув «Ты латыш!». Этого вполне хватает, чтобы затем начать общение, продолжив разговор обсуждением того, чем каждый из нас занимается в Швеции и что мы думаем о недавнем киновечере, проведенном местной общиной диаспоры. Возможно, наше обоюдное доверие основывается на относительном, по сравнению с остальной частью разнообразного общества Швеции, знакомстве друг с другом. Многим из тех, кто некоторое время жили за пределами Латвии или встретили «своих» в ходе путешествия, знакомо чувство сильной связи, основанное на том, что мы родом из одной маленькой страны, и что у нас так много общего. Если долго живешь не в Латвии, то такое доверие «своим» становится нормой и частью твоей личности. Возможно, это и объясняет тот факт, что живущих за пределами страны иногда называют большими патриотами.
Но что происходит, если с таким настроем на открытость мы возвращаемся жить в Латвию? Расскажу о роли, которую сыграло доверие, на моем личном опыте.
Когда пару лет назад начала задумываться о возвращении в Латвию, то долгое время изучала рынок труда, расписала все плюсы и минусы, чтобы решить – оставаться в Бельгии или вернуться на родину. Решающим моментом, склонившим к переезду, оказался обыденный разговор со знакомой, которая как раз недавно вернулась в Латвию. Какими бы рациональными существами мы ни были, человеческий контакт помогает быстрее возникнуть чувству доверия.
Переехала в Латвию в начале марта, в темное и промозглое время года. Прежде чем начать работать, первые несколько недель гуляла по улицам Риги, наблюдала за людьми и смущала их своей улыбкой. Внутреннее отношение действительно было таким же, как и за рубежом – что все они «свои», что хочется подойти, начать разговор или чем-то помочь. Я находила повод заговорить с людьми и на занятиях спортом, и на различных общественных мероприятиях, но с ходу добиться ответной открытости не получилось.
К счастью, в эти первые месяцы мне удалось найти других открытых людей, которые, как и я, находились в поисках ответного доверия – как оказалось, пару лет назад в Латвию вернулась многочисленная община молодых профессионалов. Вместе с этими реэмигрантами мы создали общество «С мировым опытом в Латвии», одной из целей которого было сформировать сеть людей, способствующую развитию культуры открытости и сотрудничества. Понемногу, от человека к человеку, эту идею доверия удалось перенести из зарубежной общины диаспоры в общину реэмигрантов, а затем привить и местной общественности. Доверие со стороны новых знакомых ко мне сформировалось примерно через год после возвращения в Латвию.
Сейчас то время, когда я ходила по улицам Риги с пугающей прохожих улыбкой, прошло. Но нельзя сказать, что я в какой-то мере разочаровалась в возможностях общества Латвии достичь совместного доверия. Наоборот.
Многочисленных похвал удостаивается созданная в Швеции модель доверия, которую иногда называют «северным золотом». Она выражается в высоком уровне доверия индивидуума к государственным учреждениям и процессам. Но приходилось замечать и то, что привычка шведского общества полностью полагаться на учреждения иногда приводит к уменьшению или даже искоренению человеческой привязанности. Начать разговор со шведом легко, но по-настоящему полагаться на тебя как на индивидуума (без какой-либо юридической, социальной или ведомственной защиты) он будет редко. Это как раз тот случай, когда маленький рынок и небольшое число жителей Латвии могут сыграть нам на руку – это многое упрощает, услуги можно оказывать без задействования неповоротливых процессов. Иногда именно возвращение из-за рубежа позволяет нам понять, как легко и быстро здесь можно записаться к парикмахеру или возобновить ID-карту. У маленькой страны может быть свой шарм, осознание своей среды и потенциальных партнеров для сотрудничества. А чем чаще образовывается чисто человеческая связь, тем чаще, я думаю, она приводит к большему обоюдному доверию.
И, хотя в Латвии доверие к себе мне пришлось завоевывать медленно, шаг за шагом, все равно верю, что у нас как жителей маленькой страны имеется уникальная модель доверия с потенциалом для развития. Каждый из нас может начать с того, что начнет замечать находящихся в поиске доверия людей. Чтобы начать разговор с чужим человеком, достаточно совсем незначительной причины. Но чтобы заручиться доверием, нужно узнать друг друга и наладить совместное понимание.
Сев вечером 8 апреля 2001 года в автобус Рига-Дундага, чтобы в одиночку отправиться в поход по лесам севера Курземе, я в определенной мере полагался на свою эмоциональную устойчивость. Основываясь на главном мотиве этой серии статей, мое тогдашнее состояние можно назвать и верой в себя – я был убежден, что смогу преодолеть любую, даже совершенно неприятную ситуацию. И в том, что удача будет на моей стороне.
В леса я отправился, чтобы собрать данные для атласа гнездящихся птиц Латвии – на тот момент это было моим любимым хобби. Ну что поделать, раз совы – птицы ночные. Прогноз погоды указывал на вероятность сильного ветра и дождя. Однако в итоге этот поход оказался одним из самых приятных в моей жизни. Стояло абсолютное безветрие, небо было ясным, да еще и полнолуние. Слышал филина, семерых мохноногих сычей, нескольких серых неясытей, а также - на тот момент это оказалось самым ранним для латвийской весны наблюдением – болотную коростель. Время от времени в направлении мыса Колки летели различные перелетные птицы, была слышна перекличка цапель. В общем, ночь выдалась очень поэтичной. Однако мой поход мог превратиться и в совершенную бессмыслицу, блуждание на протяжении всей ночи без каких-либо результатов, а то и вовсе – сон урывками на какой-нибудь автобусной остановке.
Опыт показывает, что природа Латвии заслужила доверие к себе. Из множества походов, совершенных мной, лишь несколько оказались разочарованием. Когда физические испытания становятся экстремальными, природа проявляет способность разрушить вашу уверенность в том, что путешествие должно вызывать положительные эмоции. В мае 2006 года я отправился на велосипеде вдоль границы с Эстонией и Россией – от Валки до Лудзы. На третье утро, после сурового первого дня и более 150 проделанных за следующий день километров (в том числе более 100 км по грунтовым дорогам), я удивлялся в лесу под Карсавой, почему мох так интересно хрустит под моими босыми ногами. Имея на себе минимум одежды, босиком, на рассвете я вылез из палатки, чтобы потянуться. Доехав чуть позже до самой Карсавы, удивлялся, почему люди так кутаются в пальто. И лишь в момент, когда я остановился, чтобы ответить на телефонный звонок от мамы и сообщить, что жив-здоров, вдруг почувствовал жуткий холод. Только тогда я понял, что прошлой ночью наступили сильные заморозки. Конечно, если бы стало так холодно, что мои здоровье и жизнь оказались под угрозой, подсознание «включило» бы органы чувств, притупленные чрезмерной нагрузкой за прошлые дни. Но оно позволило мне насладиться наивной простотой восприятия, не дав мозгу задать элементарный вопрос, почему мох так странно хрустит.
Привычка слишком полагаться на себя может привести к печальным результатам. Помню рассказ очень опытного орнитолога Мариса Страздса о том, как он однажды основательно увяз в болоте – позволив себе сослаться на свою подготовку, чтобы залезть в дремучие дебри. Если бы рядом не оказалось небольшой сосенки, при помощи которой ему удалось вытащить себя из трясины, ситуация могла бы закончиться не слишком хорошо. В Латвии у меня таких ситуаций не было, однако в Австрии однажды получил урок, что не стоит карабкаться по скалам без соответствующей экипировки и необходимого опыта. На спуске с не слишком высокой, но весьма отвесной горы я заблудился и ударился о склон. Страх высоты испарился, а стресс от осознания того, что спуск может и не задаться, вызвал у меня глубоко иррациональное стремление спрыгнуть со скалы вниз. Так что не забирайтесь в горы в одиночку и без опыта – нестандартные ситуации могут сыграть злые шутки с вашим сознанием.
Природа Латвии сравнительно безопасна и дружелюбна к человеку. Может быть, то, что наши предки жили здесь (или немного в сторону юга) на протяжении тысяч лет, изменило наш генетический код, в том числе и психику, подстроив их под условия выживания в таких условиях. В том, что в генах жителей разных регионов мира прописана приспосабливаемость к «родной» интенсивности свечения солнца и другим особенностям природы, сомнений нет.
Также нет сомнений в том, что опыт длительных одиночных путешествий подготавливает человека к самым различным ситуациям, делает его эмоционально устойчивым и способным доверяться самому себе.
Если же речь идет о способности доверять людям, то опыт путешествий на лоне природы сформировал во мне двойственное ощущение. Он показал мне, что, скорее, город является тем самым местом, где можно научиться доверять людям, где это доверие имеет под собой основу. Это может показаться странным, ведь в городе, казалось бы, так много чужаков, кругом царит анонимность и процветают различные пороки. Сельская местность, наоборот, считается местом, где приумножается добродетель народа, итд. Но мой опыт говорит о другом.
Да, на улице мы в основном находимся в анонимной среде, но подавляющее число благоприятных – или, как минимум, безвредных – ежедневных контактов наглядно говорит о том, что доверие между людьми возможно. Например, поток маленьких, основанных на уважении друг к другу реверансов в исполнении автоводителей. Цивилизация основана на ритуале. За много лет своей жизни в Риге я уже давно не сталкивался с неприятными ситуациями на улице, хотя прошел мимо многих тысяч человек.
В сельской местности вероятность, что случайная встреча двух людей может перерасти в неприятное событие, намного выше. Однажды под Скривери шли мимо какого-то хозяйства, причем на удалении как минимум пары сотен метров, так что о вторжении на частную территорию не могло быть и речи. Внезапно из дома раздались громкие ругательства и обещание пристрелить. Переговорив со встревоженным хозяином и разъяснив причину нашего появления, ситуацию удалось разрешить. Однако ощущения были неприятные. Причем вероятность недружественной встречи зачастую объявляется уже заранее. Наши леса и села полны знаков «Частная собственность». Окей, это звучит достаточно безобидно, но мне встречались и надписи, содержащие явные угрозы. В Швеции, для сравнения, запрещено, ограничивать перемещение людей на природе, за исключением обрабатываемой земли и личного жизненного пространства.
Город в этом случае выглядит относительно спокойной в плане эмоциональности средой. Анонимность – не такое уж и зло. Значительная часть жертв насилия пострадала от рук своих знакомых.
Встречаются и гротескные, граничащие с абсурдом ситуации. Например, в июне 2000 года довелось гулять по северной части Алуксненского района. На тот момент мы еще не были в Евросоюзе – соответственно, и не в Шенгенской зоне. Где-то в недрах законов упоминалось, что, находясь ближе двух километров к эстонской или литовской границе, необходимо иметь при себе паспорт. В действительности же эта граница и тогда, и сейчас столь незаметна, что я случайно перешел ее. Из-за отсутствия паспорта меня отвезли в отделение погранохраны, где вручили бумагу о применении административного наказания – предупреждения, основанном на подозрении, что я пытался изучить состояние дорог в приграничной зоне. С точки зрения национальной безопасности – бессмысленный акт, для окрестностей с небольшим числом жителей являющийся скорее ритуалом недоверия, однако производившие эту процедуру люди делали это с огромным удовольствием.
Сельская местность не имеет ничего общего с романтическими представлениями возвышенных олухов, полагающих, что село является своего рода концентратом духовности латышского народа. Может, когда-то так и было. Когда-то наши предки жили в гармонии с природой, объединяя это с общением с окружающими людьми. Когда-то сеть небольших хозяйств покрывала всю Латвию. Помню из детства эти хозяйства – хоть тогда их уже было меньше, все равно эта сеть была жива. Сейчас от нее остались лишь рваные кусочки.
Связанные с природой путешествия привили мне эмоциональную стойкость и позволили понять, как действует цивилизация. В одиночестве можно научиться полагаться на себя. Научиться полагаться на других можно в обществе.
Три года назад, когда я впервые была в положении, мы начали заранее планировать, где и как лучше организовать роды, создав благоприятные условия и для моего здоровья, и для здоровья ребенка. Важным условием было и то, чтобы новые шаги в жизни не помешали нашему бизнесу. Были и другие, связанные с логистикой причины. В итоге приняли решение, что рожать буду в Агадире, Марокко.
Проведя лето в Латвии, где за моим состоянием следили врачи, вернулись в Марокко. Я провела много времени, изучая самые различные отзывы, мнения, советы относительно родов за рубежом. Создала даже список докторов и акушерок, с которыми хотела бы познакомиться. Так как совершенно свободно говорить на используемом в Марокко арабском языке пока не получается, одним из главных условий была возможность общаться на английском. Также мы хотели, чтобы образовалось чувство доверия - вне зависимости от пола и возраста врача. Правда, стоит признаться, что докторов-женщин было весьма мало. Изучили список, назначили встречи и отправились вместе с мужем знакомиться.
Шло по-разному… Иногда казалось, что мы взялись за невыполнимую миссию… В нашем списке были доктора, которых мы внесли из-за их знания языка и положительных отзывов от марокканских и приезжих женщин. Все эти доктора первым делом спрашивали: «Чем могу помочь?». Тогда я показывала на свой уже округлившийся животик и говорила, что мы хотим рожать здесь, в Марокко. В этот момент 90% докторов скрещивали руки на груди и откидывались на спинку кресла. Этот язык тела наглядно демонстрировал незаинтересованность, закрытость, отсутствие шансов на доверие и сотрудничество.
В ходе одного из визитов создалось впечатление, что мы случайно раскрыли некую тайну, о которой доктор молчал на протяжении долгих лет. Пока сидели в очереди к врачу, сказала мужу, что этот доктор – не марокканец, если судить по его внешности и уровню владения английским языком. Когда зашли в кабинет, атмосфера сперва была очень доброжелательной. Без задней мысли спросила, действительно ли он родился и вырос в Марокко. Немного смутившись, он резко заявил – да, достаточно ведь посмотреть на его имя (Abdeallah). Я посмеялась над собой и ответила, что в наше время сменить имя – дело несложное. Пояснила, что его английский мне кажется очень хорошим, непохожим на Moroccan English. Эта фраза доктора почему-то очень сильно задела – он в буквальном смысле слова начал дрожать, а в уголках губ показалась пена. Врач постарался как можно быстрее завершить наш разговор, трижды подчеркнув, какие процедуры сколько стоят, и что при наличии вопросов можно звонить или записываться на прием. Выглядело, словно мы раскрыли личность преступника, который 40 лет назад был в розыске во Франции, сбежал в Марокко, сменил имя, открыл частную клинику и живет припеваючи. И тут однажды в его кабинет входят двое европейцев, начинают его расспрашивать о том, кто он такой и откуда…
Отчасти все это можно понять, ведь авторитет врача основывается на опыте и рассказах пациентов. И они свидетельствуют, что в случае с белыми европейцами, если что-то в ходе родов пойдет не так, те заведут судебные тяжбы, что грозит закрытием частной клиники. Поэтому врач решает уже с самого начала вежливо отказать. В глаза, конечно, никто не говорил, что не хочет сотрудничать, но поведение врачей об этом наглядно свидетельствовало.
Мой список медицинских специалистов уже подходил к концу, а найти доктора, которому я могла бы доверится, все еще не удалось. Не было врача, в отношении которого я могла сказать – да, у меня есть чувство уверенности, мне приятно находиться рядом с ним, я согласна рожать под его присмотром. Даже близко такого не было. По пути на прием к последнему из докторов говорили с мужем, что, если и этот не подойдет, то хотя бы еще есть время вернуться в Латвию.
Когда мы вошли в кабинет, первое впечатление было положительным, светлым. Он встретил нас, пожал руку. Последовал вопрос, как он может нам помочь. Пояснили, что ждем ребенка, должен появиться на свет в конце ноябре. Доктор поздравил нас с радостным событием и добавил: «Вы будете хорошими родителями». И все эти условно «малые вещи» привели к ощущению легкости между нами, вызвали улыбку. Переглянулись с мужем, и я тихонько сказала, что пока что этот врач мне очень нравится. Доктор задавал нам вопросы, а не мы навязывали ему «свою ситуацию». Да, его английский язык не был на уровне, но он решил проблему, скачав на телефон приложение, которое использовал в качестве переводчика. Еще одна мелочь, которая в сумме с остальными создала ощущение доверия и стремления сотрудничать. Человек был заинтересован, его действительно интересовало, как я себя чувствую, как мы себя чувствуем в роли будущих родителей. И именно это освободило нас от волнения и тревоги, сформировало чувство доверия.
И до сих пор мы благодарны этому врачу – все прошло гладко. Было несколько встреч, в ходе которых даже создалось ощущение, что мы с доктором давно знакомы. Ребенок родился здоровеньким. Вопросов о том, где и под чьим присмотром рожать второго ребенка, у нас уже не было – мы доверяли своему доктору. Даже сейчас, если находимся неподалеку от клиники, заходим поздороваться. Этот врач стал хорошим другом и для наших детей.
Вот так эти «малые вещи» создают общую картину доверия. Нужно прислушиваться к себе, к своим ощущениям и стараться сделать правильный выбор. Это наша история о доверии. И мы очень благодарны за этот опыт!
Поделитесь с нами своей историей о том, почему важно доверие, или наоборот - о том, какие непрогнозируемые последствия могут быть у доверия.
Присылайте свои истории на электронную почту uzticesanas@delfi.lv до 8 января 2019 года. Желательно, чтобы объем текста не превышал 5000 знаков.
Лучшие истории или их фрагменты мы опубликуем в сборном материале серии. В нем же будут собраны самые яркие моменты из уже опубликованных на DELFI статей.