Редкая книга по истории Латвии, написанная в 2011 году латышским экспатом, но без клише и идеологической подоплеки, не закрывающая глаза на трудности и негативные моменты — падение уровня жизни, эмиграцию, рост числа самоубийств, этническую разобщенность. Не удивительно, что серьезное московское издание "Весь мир" решило перевести ее на русский язык раньше, чем латышские издатели. Впрочем, как утверждает автор, латышский перевод — в процессе.
"Плакансу удается сохранить сугубо личное восприятие Балтии (прежде всего, конечно, Латвии), как земли своих родителей и предков… — пишет главный редактор московского издательства "Весь мир" Олег Зимарин. — В то же время он сохраняет столь важную для ученого доброжелательную отстраненность, позволяющую судить обо всем с дистанции, стремиться к объективности изложения. Автор не обходит острых вопросов, обсуждаемых историками, но показывает разные точки зрения, присутствующие в историографии, и выступает против политизации различных интерпретаций прошлого".
На своей первой в жизни встрече с читателями в книжном кафе Polaris Андрейс Плаканс рассказал, как его семья, в числе 165 тысяч жителей Латвии, бежала с родины в 1944 году, не дожидаясь развязки войны. Плакансы оказалась в лагере беженцев в Германии, среди семи миллионов таких же скитальцев со всей Восточной Европы. Плаканс честно признался, что, хотя его семье приходилось несладко, для 11-летнего мальчишки и двух его братьев такая походная жизнь казалась увлекательным приключением — чем-то вроде игры в индейцев.
Профессор рассказал, как непросто его семье было сохранить латышский язык: "Язык в диаспорах никогда не сохраняется целиком. Каждое следующее поколение перенимает лишь часть. И даже первое поколение со временем его начинает терять. Когда мы приехали в США, родители настаивали, чтобы мы дома говорили по-латышски, но мы с братом часто жульничали. Я рос, учился и работал в англоязычной среде, которая выталкивала латышский из моей головы. Сейчас я могу общаться с латышскими коллегами, но мы чувствуем, что мой язык — не тот, на котором говорят здесь".
Получив убежище в штате Айова, где собралось около 500 латышей, семья Плаканса так и не смогла восстановить социальный статус, бывший у родителей на родине. Если в Латвии мама Андрейса была учителем основной школы, а отец имел магистерскую степень в экономике, то в США отец поначалу разносил продукты из магазина для состоятельных покупателей, а позже резал линолеум, мама убирала дома, а потом работала на производстве мороженого. Отцу удалось закончить курсы и восстановить лицензию бухгалтера, мама не смогла вернуться в профессию. Зато им удалось вырастить трех сыновей, которые добились успеха.
Плаканс получил докторскую степень профессора истории в Гарвардском университете, где специализируется на истории стран Балтийского побережья. За время своей научной карьеры опубликовал около семи книг. "Краткую историю стран Балтии", написанную в 2011 году по заказу Кембриджского издательства, профессор посвятил своим внукам — Имону и Александру.
"Их имена говорят о многом. Первый был назван в честь одного из основателей Ирландской республики Имона де Валера — он родился в семье моей дочери, объединяющей ирландские, шотландские и латышские традиции. Второй внук унаследовал одно из имен от моей мамы Александры, рожденной в 1905 году в Валмиере — тогда было модно давать детям имена членов императорской семьи. Среди моих родственников были и Николаи. Когда я писал эту историю, держал в уме задачу: как я объясню своим внукам, откуда я, если они спросят?"
Портал Delfi публикует отрывки из беседы с читателями.
Куда бежали латыши. Я оцениваю число беженцев 40-х годов в 170 тысяч. Большинство латышей из лагеря в Германии отправились в США или Канаду, какое-то число — в Австралию, немного — в Латинскую Америку, около 5000 перебрались через море в Швецию. В итоге латвийская диаспора охватила 4 континента, 12-15 стран. Самые крупные центры латышской культуры сформировались в США, Швеции и Австралии. Их цель — сохранить язык и культуру, насколько это было возможно. Сейчас занят написанием обстоятельного труда о судьбах 170 тысяч латышских беженцев после второй мировой.
Повторяется ли история и "говорит" ли о будущем. Как историк, я очень старался не скатываться к прогнозам, что будет. Знания истории, независимо от их глубины, позволяют что-то понять в будущем, но за время истории было так много резких поворотов, которых никто не ожидал и не мог предсказать, что, если начать предсказывать, можно легко вляпаться.
Чему учат ошибки прошлого. Лучшее, что историки могут донести читающей публике, это мысль, что прошлое — не игрушка в руках политиков. Как историк с 37-летним опытом, я убежден, что обсуждение прошлого надо устраивать в виде интересных вопросов, на которые надо искать ответы в прошлом. Главная задача моей профессии — понять, почему определенные события свершались, а не давать им моральные оценки.
Можно ли пересматривать историю. История меняется, и это нормально. Хотя, отношение к этому было разным. Помню, когда в США афроамериканцы пытались протолкнуть свою версию истории страны, в газетах появилась статья с заголовком "Наша история уже не такая, как раньше". Сегодня термин "пересмотр" уже не является ругательным. У меня не будет возражений, если кто-то прочтет мою книгу, переосмыслит и создаст другую историю этого региона, о чем я упомянул в предисловии.
Волны эмиграции. Первая волна эмиграции из Латвии была связана с наличием принуждения, вторая — с появлением свободы. Между этими мигрантами нет антагонизма, но они и не особо стремятся контактировать между собой (за исключением Стокгольма), потому что у них разный опыт.
Изменение отношений между русскими и латышами. Об этом я подробно написал в своей книге. Отношения менялись. Эти изменения в 20-м веке выросли из того факта, что латышское самосознание сформировалось до того, что латыши захотели свое национальное государство. После 1918 года отношения латышей и русских менялись в зависимости от того, было на тот момент у латышей свое государство или нет. Если нет, то по какой причине. Также я описываю и сложности интеграции после 1991 года, когда латвийское государство было восстановлено — именно восстановлено, а не заново создано!
Оккупация или аннексия. Мне хорошо знакомы мнения разных сторон на эту тему. (Плаканс приводит в книге и официальную позицию российского МИД, сформулированную в 2005 году, что "для правовой оценки ситуации в Прибалтике в конце 30-х прошлого века термин оккупация не может быть использован, поскольку между СССР и республиками Прибалтики не было состояния войны, а ввод войск осуществлялся на добровольной основе, — прим. ред.). Но у всех моих западных коллег, которые пишут по-английски и исследовали вторую мировую и десятилетие после нее, нет сомнений в том, что тут применим только термин "оккупация".
Влияние политиков на историю. Раньше историки считали, что историю делают отдельные выдающиеся личности — политики, лидеры, короли… Но такой взгляд на прошлое стал меняться в 30-х годах прошлого века, когда во Франции появилось издание "Аннал" Блока и Февра — это другое видение прошлого. Они считали, что прошлое, в частности Франции, создавали не только короли, королевы и выдающиеся люди, а народные массы, земля, долгоиграющая инфраструктура — все, что играло роль в прошлом, то его и создавало. Побочным продуктом этой смены мнений стало создание социальной истории, которая делает упор на общество. Иными словами, история — это действия не только власть имущих, но и власть неимущих. Мне очень близка такая трактовка.
Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!
