Foto: LETA

Каждый год 9 мая к Памятнику войнам-освободителям приходит не менее ста тысяч человек. При этом "война памятников" не останавливается: в этом году за снос монумента собрали 11 тысяч подписей, за сохранение — 23 тысячи. Историк Каспар Зеллис и политолог Юрис Розенвалдс по просьбе портала DELFI объясняют, как получилось, что монумент расколол население страны на два непримиримых лагеря, и пытаются ответить на вопрос — что с этим теперь делать.

"С начала 2000-х мы начали исследование социальной памяти в Латвии, — говорит доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института философии и социологии ЛУ Каспар Зеллис. — Одним из объектов наблюдений стало именно празднование 9 мая у памятника. Так что я там был много раз, а последние годы регулярно хожу".

Политолог, доктор философии, профессор факультета социальных наук ЛУ Юрис Розенвалдс следит за ситуацией вокруг памятника, но сам 9 мая в парк не ходит: "В массмедиа и соцсетях информации достаточно. Конечно, каждый видит происходящее с позиций своих внутренних установок, но, с учетом своего пограничного положения, понимаю, как мне кажется, мотивацию обеих сторон.

Мой отец латыш, мать — из "старых русских", так что я ходил в русскую школу. Моя русская тетя говорила про прибывших после войны "ах, эти русские!" — ей не нравилось, что они нарушали местные устои и не учили латышского. Муж тети был в войну отправлен в Германию, а после вернулся и попал в лагеря. Двоюродный брат мамы был призван в легион, дезертировал, прятался в лесах, с приходом советской власти был призван в армию и погиб под Джуксте. Куда его причислять? Сейчас моя семья — латышская".


Foto: F64

Каспар Зеллис (на фото): Сразу после строительства памятника в 1985 году советская власть пыталась устраивать там обязательные празднования. Но это не прижилось.

Во-первых, это было довольно новое место. К тому времени воинские соединения Латвии уже отмечали победу в разных местах. К примеру, в августе ветераны 130-го Латышского стрелкового корпуса приезжают почтить память боевых товарищей на мемориал в Виеталве, где в 1944 году с большими потерями форсировали речку Айвиексте. Для этих людей у рижского памятника не хватало исторического и эмоционального подтекста — там ведь никто не похоронен, нет братских могил, не было важных боев, о которых можно вспомнить.

Во-вторых, в 1985 году у людей появилось немало других забот, связанных с первыми веяниями перестройки. Историческая политика СССР уже стала намного эластичнее. Массы уже не получалось так просто мобилизовать ни на грандиозное строительство, ни и на масштабные парады. Это было не в духе эпохи. В 1987-88 годах началось возрождение контрпамяти — о том, что советская армия принесла не только свободу, но и повторную оккупацию.

В начале девяностых сюда в индивидуальном порядке приходили вспоминать погибших в войне. Лишь к концу XX века празднование стало массовым, а монумент начал превращаться в горячую точку противоречий латвийской культуры памяти.

Юрис Розенвалдс: И в 1990-е годы были люди, которые регулярно приходили к памятнику с цветами. Но то, что последние годы туда приходит 100-150 тысяч за день, говорит о тихом, но совершенно явном противостоянии в обществе. С одной стороны — "вот, они опять там собрались!". С другой — "пусть видят, что нас много!".

Ажиотаж вокруг Памятника освободителям рос по двум причинам. Во-первых, это результат неудачных попыток интегрировать общество административными методами: мол, как мы прикажем, такими вы и станете. Без обсуждений. Отношение коалиционных партий к русскоязычным строится по принципу, как будто бы их нет. Своим многотысячным сбором русскоязычные показывают: мы тут есть.

Вторая причина: Латвия находится в зоне влияния российского информационного пространства, а в современной России Победа в Великой Отечественной войне стала доминирующим фактором идентичности. Ощущение такое, что Путин сыграл в этой победе роль не меньшую, чем Сталин. На фоне первой причины сосед оказывает сильное влияние на часть русскоязычной общины.


Foto: LETA


Каспар Зеллис: В значительной мере сакрализация началась с ростом активности исторической политики России. Особенно с приходом к власти Путина, взявшего курс на возрождение брежневского подхода. А наши политики на это вовремя не отреагировали.

В девяностых латвийская русскоязычная община пребывала в растерянности, ей не хватало мифов идентичности. Не с чем было себя в Латвии связывать. Официальная политическая память латвийской истории создавалась с опорой на историческую память латышей. Идентификацию других групп населения пустили на самотек. Места, которые ассоциируются с Российской империей, на роль сакральных мест для современной общины не годились. Их место занял Памятник воинам-освободителям. Российские процессы сакрализации Великой Победы все активнее привязывали 9 мая к социальной памяти русских Латвии.

Конечно, в демократическом обществе политикам не запретишь использовать историю для привлечения электората. В налогах и экономике ведь не каждый разбирается, а вот на тему, быть или не быть памятнику, у каждого есть свое мнение. Задача историков — создавать знания, которые помогают понять, какая сторона манипулирует историческим сознанием, а какая ведет себя более ответственно.

Юрис Розенвалдс (на фото): Было бы прекрасно, если бы политики могли договориться о том, что есть вещи, которые они не трогают. Но это вопрос компромисса, который в сегодняшней Латвии не очень вероятен. А так у нас — свобода слова. И политики это используют. Тот же Ушаков каждый раз приходит к памятнику. И имеет на то основания — это история и его семьи.

Наши политики не особо стараются преодолеть деление по этническому принципу. Это пытается делать "Согласие" и, отчасти, "Прогрессивные", которые делают упор на социально-экономические проблемы. Большинство латышских политиков русский электорат особо и не волнует — они подыгрывают страхам латышскоязычных избирателей… Вот едет человек на трамвае мимо памятника, видит толпу: кто такие, почему? И партии ему отвечают.

На мой взгляд, у здравомыслящей латышской части населения недоумение вызывают оба мероприятия — и 16 марта, и 9 мая. Скажем, я с пониманием отношусь к тем, кто вспоминает родственников, бывших в легионе, но не вижу оснований считать, что легионеры воевали за независимость Латвии. Значительная часть латышей чувствовала бы себя спокойнее, если бы обеих "горячих дат" на календаре не было.


Foto: LETA
Каспар Зеллис: Памятник Пушкину появился гораздо позже, когда Памятник воинам-освободителям уже закрепил свое новое значение. На мой взгляд, нужно было предложить русскоязычной общине еще в девяностых годах другой, подходящий для нее миф коллективной памяти, который помог бы ее "привязать" к Латвии, а не к России. Таким могло бы стать, к примеру, празднование 4 мая, как дня, когда жители Латвии всех национальностей получили независимость.

Надо признать, что 18 ноября для русскоязычной общины в большей или меньшей мере — просто выходной, когда можно отдохнуть и вечером посмотреть салют. В этом празднике для них нет эмоционального содержания, как для латышской общины. Не хотелось бы всех грести под одну гребенку, но большинству русскоязычных трудно идентифицировать себя с процессами, которые тут происходили до войны. Президент Валдис Затлерс пытался что-то сделать в этом ключе, но поезд уже ушел. С этой темой можно было работать в 1990-х — организовать праздник "за общим столом", объединяющие мероприятия и рассказы, которые не отталкивали бы русскую общину.

У 9 мая есть конкурирующий день 8 мая, когда окончание второй мировой празднует вся Европа и Латвия. Президент Андрис Берзиньш пытался сделать дату объединяющей, чтобы на Братское кладбище с цветами вместе шли красноармейцы и легионеры, поминая всех павших в войне… Но опять же, слишком поздно. В первый раз после призыва президента там были ветераны с обеих сторон, но эмоционального удовлетворения это никому не принесло. Конфронтирующие даты (9 мая и 16 марта) уже прижились.

Юрис Розенвалдс: Я против постановки вопроса, что памятник — символ русских в Латвии. Это воспоминание о войне, в которой на стороне антигитлеровской коалиции, кроме русских, участвовали и многие другие. В том числе больше 100 тысяч латышей. Этот памятник — противоречивый, но не чужеродный для всех.

Думаю, пройдет время, и, как во всей Европе, праздником для всех жителей Латвии станет 8 мая, когда в Карлсхорсте был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии. Но это не означает, что людей надо силой заставить забыть 9 мая.


Каспар Зеллис: С моей точки зрения — однозначно, нет. В этом случае место станет еще более сакральным. На самом деле, место уже в некоторой мере десакрализировано: зимой там проходит лыжная трасса, а летом люди бегают по дорожкам. Я и сам это делаю регулярно. И только раз в году случается… бумс!

Foto: LETA
По-моему, место надо сохранить, если оно так значимо для людей, которые действительно так сильно хотят прийти туда и почтить память своих близких. Ну почему у них не может быть такого места?! Ведь если бы они, как и легионеры, отправились в этот день с цветами к Памятнику Свободы, то недовольных было бы гораздо больше.

Юрис Розенвалдс: Мне вообще не нравится война с памятниками. Этот памятник надо не убирать, а привести в порядок и правильно интерпретировать: показать, что был героизм в борьбе с нацизмом, когда Советский Союз понес огромные жертвы, и была оккупация сталинским режимом. Придать новый смысл, который не отрицает старый, а дополняет его, отражает историю во всей противоречивости.

Тем же, кто хочет демонтировать, я бы напомнил поговорку "свято место пусто не бывает". И можно не сомневаться, что протесты будут. По сравнению с ними, волнения вокруг Бронзового солдата в Таллине покажутся детскими играми.


Foto: LETA

Каспар Зеллис: Большинство латышей, более 70%, действительно считают этот день началом повторной оккупации. В этом мнении отражена как этноцентричная историческая политика государства, так и и реальная история большинства латышских семей. Это одна из причин, почему ветераны латышской гвардии, воевавшей на стороне Советского союза, 9 мая особо не празднуют, и вспоминают погибших в Виетолве.

Для латышей остается вопрос: кого поминают собравшиеся у памятника, если реально там никто не похоронен? Но тут не надо забывать, что многие из этих людей приехали в Латвию после войны — им сложно выехать на места реальных захоронений, а многие даже и не знают, где погибли и похоронены их родные.

Надо понимать, что для поколения, которое пережило войну, а также для членов их семей воспоминания — очень травматичные и тяжелые. Для подрастающего же поколения представления о войне больше опираются на героизированные мифы, в которых уже нет ничего человечного. Таков и миф путинской власти о том, что "Россия во второй мировой победила Германию". Такое мифическое представление выгодно и для местных политиков с обеих сторон.

Юрис Розенвалдс: Думаю, что значительная часть латышей и русских (я бы назвал их "молчаливым большинством"), особенно люди образованные, понимают, что история не бывает черно-белой. Они осознают, что освобождение от нацизма важно и для латышей — вряд ли, в случае немецкой победы, у них были бы шансы на восстановление национальной независимости, а возможно, и на существование. В лучшем случае им светило онемечивание.

С другой стороны, вспомним Ялту 1945 года, когда союзники договорились о распределении сфер влияния в Европе. Именно это, похоже, хотел бы повторить Путин, чтобы в условной "Ялте 2.0" Запад признал: это ваше, мы туда не лезем, а это — наше. В этом смысле для стран Восточной Европы, и — даже в большей мере — для стран Балтии, 9 мая означает и оккупацию, которая продлилась более сорока лет.


Foto: DELFI Aculiecinieks
Каспар Зеллис: Выглядит красиво, но запоздало. Многое зависит от того, как люди воспринимают информацию и где ее получают. Невозможно по-другому расставить акценты в исторической политике, когда значительная часть русской аудитории по-прежнему живет в российском информационном поле, а некоторые считают своим президентом Владимира Путина. Надо выждать, когда сменится поколение…

Юрис Розенвалдс: Мне ближе предложение постепенно двигаться к общевропейской дате 8 мая, как Дню освобождения от нацизма. Похоже, что часть русскоязычной общины, которая больше ассоциирует себя с Европой, растет. В конце концов именно в Европу уезжают многие русские, а не в Россию. Для этих людей фанфарный лозунг "Можем повторить!" совершенно абсурден. Что повторить? 40 миллионов жертв? И все же 9 мая в ближайшее время для значительной части русскоязычных останется Днем победы. Поэтому вопрос в том, как постепенно разъяснять смысл событий 70-летней давности.


Foto: LETA
Каспар Зеллис: Проблемы с разной исторической памятью разных поколений — неизбежны. Главная проблема, что в память нового поколения — русских и латышей — не переносятся травматичные страницы войны. Для них она превращается в такую героическую борьбу белого с черным — примерно как в американских боевиках. За героизмом не видны страдание и жертвы, которые принесла война.

Начинать надо с политики образования. На уроках истории меньше внимания уделять правильности одной или второй версии, одной или другой стороны, а побольше обсуждать события через призму индивидуального человеческого взгляда. Смотреть на войну не как на идеологическую категорию, а как на катастрофу дегуманизации ХХ века. Если удастся говорить о войне в таких категориях, изменится и отношение к этим датам и их символам.

Юрис Розенвалдс: Тут очень позитивный пример — Германия. Грамотные разъяснения для нового поколения того, к чему привел нацизм, позволило создать другую страну. Это не значит, что там тишь да благодать, новые радикалы есть, но отношение к ним, как к маргиналам.

Если вернуться к нашей молодежи, то историческая память в значительной мере формируется в коммуникации и обсуждении, а не насаждается сверху. В этом смысле я критически отношусь к школьной реформе, которая порождает "латышские латышские" и "латышские русские" школы. Молодые люди должны коммуницировать между собой в малых группах.

Сказав А, политики должны были сказать и Б — сформировать единую систему образования, в рамках которой в любой школе представители меньшинства имеют возможность изучать родной язык и культуру, а также получать необходимую поддержку в обучении на неродном языке. Но наши политики побоялись, что против такой реформы будут и латышские родители — их электорат. В итоге я, к сожалению, вижу большую возможность для превращения бывших билингвальных школ в гетто, превращения их в очаги глухого недовольства.

Насчет уважения исторической памяти русских родителей… Это вопрос политики государства. На чем основано образование — на латышскости или латвийскости? Посмотрим на Эстонию. Да, там проблем хватает. Особенно сейчас, с приходом к власти EKRE. Но там ведущие политики время от времени совершают символические жесты в отношении русскоязычного меньшинства — дань уважения. Возможно ли представить, чтобы официальное празднование 18 ноября провели в Рижском русском театре? А Ильвес один год так и сделал. Еще пример — Кальюлайд, которая месяц прожила в Нарве, где лишь 6% эстонцев, и общалась на улицах с местными жителями. Это не значит, что эстонцы стали менее национально озабоченными, но так государство показывает русскоязычным: вы — наши, мы хотим понять ваши заботы.

И надо не забывать историю, что без поддержки одной части русскоязычных и нейтралитета другой, восстановление латвийской независимости вряд ли было бы возможным. В референдумах начала 1991 года за независимость у нас проголосовало на 12% больше, чем удельный вес латышей. В Эстонии это было плюс 2 процента, а в Литве — минус 1 процент.


Каспар Зеллис: Надо как можно чаще рассматривать войну с позиций гуманизма, разъяснять, насколько она была ужасна и как много отняла у всех. У русских есть большое основание для таких объяснений — этот народ перенес кошмарные потери. Если мы осознаем, что война — это ужасно, что этого никогда нельзя больше допустить, тогда уже не будет так важно, когда и где мы ходим 16 марта или 9 мая. Главное осознать, что мы это делаем с важной целью, чтобы не было войны.

Юрис Розенвалдс: Ничто не меняется так долго, как идентичность и историческая память. Это надо делать крайне деликатно. Но, как говорил актер Эдгар Лиепиньш: "Vajag tik’ rakt!" ("Надо копать!") Кое-что возможно уже сейчас. Во-первых, очень корректно решить вопрос памятника. Раз уж предложение поступило, собрано 10 000 голосов — дать ответ.

Начнем с того, что у нас есть взаимные обязательства с Россией. Международные (подчеркиваю, не только российские) последствия их нарушения можно прогнозировать.

Памятнику воинам-освободителям надо придать новый смысл, но сохранить. Насколько я могу судить, эксперты по памятникам и МИД Латвии мыслят в этом же ключе. Все надо делать постепенно. Но уже сейчас четко сказать на самом высоком уровне: "Сносить не будем никогда!". Памятник — это символ противоречивой истории и часть культурного наследия Латвии.

Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!