Мой приятель Мишка Левит окончил Ленинградский университет, работал в институте морской геологии в Риге. Лето проводил на Чукотке, а потом весело рассказывал о своих тамошних джеклондоновских приключениях. Он был типичным геологом из советских фильмов — длинноволосый, бородатый, преданный своей профессии и несерьезный. Не припомню, чтобы кто-нибудь его называл полным именем — даже во вполне взрослые годы.
Главной его чертой была фантастическая невезучесть. В те годы у нашей компании был чудесный хутор недалеко от Аматы, где мы проводили кучу времени. От станции по лесу километров шесть — пройтись одно удовольствие.
Так вот, раза два или три в разгар новогоднего праздника, ближе к часу ночи, на пороге появлялся радостный Мишка с початой бутылкой портвейна — в городском пальто и туфлях, совсем не приспособленных для прогулок по зимнему лесу. Он приезжал с последним поездом, с которого еще можно было успеть, блуждал в темноте и вынужден был встречать Новый Год в одиночку под елкой. После этого лес волшебным образом расступался, и за полем горели огни нашего замечательного дома. Чтобы не найти на снегу знакомую дорогу, по которой до тебя прошли несколько десятков человек, точно надо было быть Мишкой.
Потом советская власть кончилась, и Мишка оказался совсем не приспособлен к капитализму. У него постоянно были грандиозные планы, и все рассказы сводились к тому, что не хватило ста латов, чтобы поехать туда, где просто надо было забрать несколько десятков тысяч. Семьи у него никогда не было, роскошная родительская квартира в особняке около парка Аркадия была заложена, и кредиторы пытались ею завладеть.
В своей науке он был авторитет, имел права эксперта и замечательную коллекцию минералов, но зарабатывать этим не получалось. Он уезжал по договору работать в какие-то экзотические страны, но там был жуткий климат и обманывали с заработком.
В конце концов Мишка уехал в Израиль — как всегда, получилось коряво. Есть программа волонтерства: можно приехать в эту страну и немного поработать без особого напряжения. При этом кормят и возят на экскурсии — деньги вообще не нужны. Все бы хорошо, но обратный билет покупать было не на что, и пришлось остаться.
В 2006 году я его там навестил — столь несчастливой эмиграции мне встречать не доводилось. Он лежал в больнице: попал под машину, что-то не заживало, ходил на костылях. Почему-то нельзя было получить инвалидность, жилья не было, иврита не знал. Помогали из Риги двоюродные брат и сестра — но сколько отсюда поможешь…
А четыре года спустя меня огорошил звонок — Мишка умер, его привезли в Ригу, сегодня похороны. Как же так — человеку чуть за шестьдесят, и болезнь у него вроде не смертельная, и Израиль такое социальное государство… Мишка в своей незадачливости оказался очень последователен.
Я в этот момент ехал домой — возвращался с лыжной прогулки. До похорон оставалось полчаса, можно было успеть, если быстро пересесть во встречный трамвай. Заявиться на кладбище в спортивной одежде с лыжами на плече?
В общем, я на похороны не пошел, и это было неправильно. Мишка бы в такой ситуации пошел, это точно.
Я был ошеломлен, когда узнал, что надутый латышский деятель с похожей фамилией — Мишкин брат по отцу. Человек, который мне сообщил эту новость, просил с Мишкой ее не обсуждать — он о своем столь успешном родственнике ничего слышать не хочет.
Это было взаимно: одна знакомая после публичного выступления Эгилса подошла к нему и сказала, что он очень похож на своего брата. "На этого…?" возмущенно ответил политик и отвернулся, дав понять, что аудиенция окончена. Девушка была ошеломлена: ей и в голову не приходило, что веселый обаятельный Мишка может у кого-то вызывать негативные чувства. Она просто хотела познакомить братьев.
Не думаю, что они поссорились — просто не было ничего общего. Латышская независимость отняла у Мишки любимую работу и любимую Чукотку, а Эгилс к этому приложил руку.
В конце 90-х я встретил Мишку с букетиком на традиционном митинге 4 июля около сожженной в это день 1941 года латышскими нацистами синагоги. Удивился — он никогда вроде не интересовался ни общественными делами, ни политикой. Оказывается, в том пожаре сгорела вся семья его отца.
Конечно, никто точно сказать не может. Историки вообще расходятся во мнениях, сколько народу там погибло. Но семья деда была религиозной, жила неподалеку. Для верующих людей естественно в трудные минуты искать спасения в храме. А после 4 июля никого из них никто не видел. Поэтому Мишкин отец был уверен, что они там погибли.
Сам Иона Моисеевич от семьи своих родителей оторвался — был левых взглядов, кажется, даже подпольщиком при Улманисе. Очень толковый инженер, он эвакуировался, работал конструктором на военном заводе — спасся один из всех Левитов.
Мир тесен — оказалось, что с этой семьей очень дружен мой коллега по рижской думе профессор Олег Щипцов. Давным-давно он влюбился, а избранница — иногородняя студентка — снимала комнату у Мишкиной мамы. Через короткое время молодые люди поженились и счастливо живут уже почти 55 лет. История тривиальная — необычно то, что квартирная хозяйка, которая в матери годилась своей жиличке, осталась ближайшей приятельницей Щипцовых на всю жизнь.
На днях мы встретились с Олегом Владимировичем, и он взахлеб рассказывал о Левитах. В начале их знакомства Иона уже ушел из семьи, уже и Эгилс был, и еще дети, но он часто приходил в гости к первой жене. Они были не только бывшими супругами, но и близкими товарищами еще с тех довоенных левых компаний.
Не совсем обычно: влюбленный студент является на свидание — и при этом находит время философствовать на кухне с бывшим мужем квартирной хозяйки. Который забежал вроде на минутку — даже шляпу не снимает — а все рассказывает что-то. С другой стороны: на невесту еще насмотришься — а много ли интересных людей предстоит в жизни встретить?
В 1972 году Иона Моисеевич с новой семьей уехал по израильской визе, но на самом деле в Германию. Эгилс переходил в последний класс. Семья жила в тесной коммуналке, а соседями были дедушка и бабушка моего знакомого — я же говорю, что мир тесен. Он хорошо помнит вежливого мальчика, своего ровесника, который учился в латышской школе, но свободно говорил по-русски.
Старший Левит в Германии прижился плохо, из семьи ушел. Часто писал бывшей супруге, даже подумывал о возвращении. Эмиграция — дело непростое.
Согласитесь, что все описанное выше позволяет по-новому взглянуть на Эгилса Левитса. Я его никогда в жизни не видел, но есть что-то странное, что при таком происхождении наш герой стал типичным латышским политиком.
Причем надо отдать должное — юрист он совершенно гениальный. Была бы в этой науке премия типа Нобелевской — давать больше некому. Открытий у него как минимум три.
Юриспруденция, как известно, базируется на принципе "Пусть рушится мир, но торжествует закон!". Если где-то что-то нарушено, то задача юристов все вернуть на место. При этом, однако, они по крайней мере не покушаются на биологические законы природы. Например, если произошло убийство, то надо наказать виновного и заставить его платить компенсацию безутешным родным. Но все же не выкопать труп и не сказать ему — братец, живи дальше, твоя смерть незаконна.
А Левитс провернул именно такую комбинацию — объявил покойную первую республику вечно живой, ввел эту конструкцию в национальное законодательство, заставил признать на международном уровне.
Все это делалось с конкретной целью — не дать гражданство тем, кто приехал в страну после 1940 года, а со временем и просто выдавить их на Родину, в СССР. Но вот незадача — СССР распался, выдворять некуда. Значит, объявляем их негражданами. А как же Конвенция о сокращении числа апатридов, которую Латвия подписала? А никак, потому что неграждане не есть апатриды — и нечего прикидываться, что вы знаете латынь и переводите термин. Апатриды не имеют гражданства вообще, а неграждане не имеют конкретно латвийского гражданства. Они неграждане только Латвии, а не всего мира — понятно? Новая, доселе неизвестная науке категория людей. Раньше наивные юристы считали, что можно либо иметь гражданство, либо не иметь его. Оказалось, что дано и третье.
И наконец, еще достижение — преамбула Конституции. Есть Сатверсме, в которую отцы-основатели, чтоб им пусто было, ввели механизмы, затрудняющие изменение ее ключевых статей. А что делать, чтобы эти механизмы обойти, и вместо либеральной Конституции получить националистическую? А просто написать к Конституции предисловие, которое ее перечеркивает! Разве где-то сказано, что нельзя к документу преамбулу сочинить через 92 года после его принятия?
Помните, в политической жизни Латвии в начале независимости большую роль играли маститые профессора-правоведы: Бишерс, Боярс, Плотниекс, Эндзиньш. И всех их легко заткнул за пояс едва перешагнувший порог тридцатилетия немецкий юрист! Старики бы до такого никогда не додумались.
Представляю себе, какой удачей для Эгилса была Атмода. Быть немецким адвокатом — работа денежная, но скучная. Примерно, как геологом в Латвии — ну нет у нас Чукотки… И вдруг судьба подарила Эгилсу возможность из немца стать латышом — и творить чудеса во благо своей новой нации. Кстати, немецкой крови в нем ровно столько, сколько латышской — по четверти.
Родина щедро расплатилась с юристом-новатором. Он уже побывал и министром, и послом в нескольких странах, и судьей в разных международных судах. А теперь хочет стать президентом, и мне это странно.
Юрист, при всем уважении к этой профессии, — работник сферы обслуживания. Мы же не можем себе представить, что адвокат, раз за разом спасающий от тюрьмы какого-нибудь Аль Капоне, в один прекрасный день скажет шефу — ну все, дорогой, теперь мафией командовать буду я! А Левитс неутомимо рвется в президенты — и в 2007 году шла речь о его кандидатуре, и сейчас дело дошло до выдвижения.
Еще удивительнее, что он решил опираться на крайних националистов. Неужели не понимает, что с его внешностью и фамилией это выглядит не совсем естественно? Неужели не задумывается о трагической судьбе своего деда, которого заживо сожгли представители именно этого течения? У преступников, конечно, нет национальности — но политические убеждения-то есть!
Он бездумно изрекает в "Латвияс Авизе" националистические банальности. "Нас объединяют хорошие и плохие исторические переживания. Каждая семья знает рассказ о произошедшем во время оккупации, каждая семья должна знать и историю своего рода во время первой независимости. Знаем, что с нами произошло, и это объединяющий рассказ, который держит нацию вместе".
Интересно, что он имеет в виду? Что в первой республике жилось так, что отцу пришлось против нее бороться в подполье? Что если бы не "оккупация", то ему и на свет появиться не пришлось бы — отец погиб бы вместе со всей своей семьей, бежать было бы некуда? Что несчастный Мишка, умерший на чужбине, часть его рода, о котором он знать не хочет?
Понятно, что у человека смешанного происхождения есть проблемы — особенно, если в истории народы конфликтовали. Понятно, что человек имеет право выбирать себе национальность. Но если уж ты взялся говорить о нации, истории и судьбе — не забывай никого из своих предков.
Никто из нас не сторож брату своему. Взрослые люди заботятся о тех, о ком считают нужным — если закон не требует другого. Политика вообще трудно представима без цинизма. Но у Левитса этот цинизм уж совсем запредельный. Или все же ограниченность?