Правда, на большой и многонациональной Украине под раздачу попали еще и венгры с румынами, компактно проживающие кое-где в селах Закарпатья и Буковины — но понятно же, что не ради этих периферийных пейзан, к тому же родственных гражданам вожделенного Евросоюза, тамошняя реформа затевалась.
Так вот, обсуждали в Риге два министра в основном как раз перевод школ в обеих странах исключительно на государственный язык. Делились опытом. Думали — цитирую Шадурскиса — "как мы можем помочь друг другу".
Министры занимаются не просто одним делом, но и в очень похожих условиях. И Латвия, и Украина на деле — типично, эталонно билингвальные страны. В Латвии русский родной для примерно трети населения, на Украине, по разным данным, от трети до без малого половины. При этом в обеих странах русский не является государственным, изгнан или последовательно изгоняется из всех официальных сфер. И, конечно, из образования. Для чего в обеих странах проводятся те самые реформы, о которых содержательно поговорили давеча два министра.
И что очень важно: как в Латвии, так и на Украине все это происходит при почти полном непротивлении местных русскоязычных. Протестная акция 14 декабря наше христианское смирение проиллюстрировала великолепно. Потому что как ни оценивай ее итоги (все-таки мало народу пришло или относительно много? стоит ли воспринимать всерьез слова про референдум об автономии школ нацменьшинств — или только хмыкать?), совершенно ясно одно: реформу ей не остановить. Акциями такой численности, такого характера, с таким составом участников невозможно добиться НИ-ЧЕ-ГО.
Я констатирую это без малейшего злорадства. Наоборот, с чувством горечи и унижения. Но это очевидный факт. Очевидный всем — и в первую очередь Шадурскису и всему правительству.
Нас, русскоязычных, в Латвии — треть населения. В момент распада СССР было еще больше. В республиках Югославии подобное соотношение национальностей привело к жесточайшей войне. В Латвии, где новое государство тоже строилось на фундаменте национализма, не было даже разбитых витрин.
На Украине — то же самое. Я не говорю сейчас о Крыме и Донбассе: как ни оценивай происходившее там, никуда не деться от факта, что в Крыму были вежливые люди, а в Донбассе господа Стрелков, Бородай, Павлов-Моторола и многие другие с совсем не украинским гражданством. То есть там эксперимент не был чистым.
А чистым он был, например, в моем родном городе Николаеве. Где в детстве я проводил все три каникулярных месяца много лет подряд. Так вот, украинский язык я за все это время слышал там только в трамвае при объявлении остановок: "Шановнi пассажири, наступна зупинка "Будинок культури будiвельникiв".
И вот в этом самом некогда абсолютно русском городе давным-давно нет ни одной русской школы. Только украинские. В которых Пушкина изучают всего несколько произведений. В переводах на государственный.
И город давно уже не моноязычный — потому что активно ассимилируемая молодежь все больше переходит на мову.
Разница между Латвией и Украиной в том, что у нас занимаются не столько последовательной ассимиляцией русскоязычных, сколько их унижением. Без цели и программы, ради самого процесса. Ради удовольствия. А на Украине — да: там их целенаправленно превращают в украинцев.
И главное — успешно превращают.
В детстве из окна дедовской квартиры в Николаеве я видел огромный памятник Ленину на площади его же имени. Последние три года его там, разумеется, нет. И снесли Ильича, с визгом и улюлюканьем, вовсе не заезжие львовские "правосеки" — нет, именно николаевцы, в основном русскоязычные. Те, которые всего парой лет раньше голосовали — ну, или их родители голосовали — за пророссийскую "Партию регионов". Зато теперь они почти поголовно о России говорят — в основном по-русски — лишь с матерными эпитетами.
Да что там Николаев! В Донбассе, в том самом Донбассе, который в мае 2011-го проголосовал за суверенитет ДНР, сейчас многие — возможно, большинство! — последними словами кроют "государство-агрессора". Не на тех, разумеется, территориях, которые остались к востоку от линии фронта — а на тех, которые успели отбить ВСУ. То есть в мае 2014-го люди еще ассоциировали себя скорее с Россией, чем с "майданной" Украиной, а уже осенью того же года сделались яростными украинскими патриотами. Пока властью были Стрелков и прочая ДНР, они были скорее русскими, когда пришли ВСУ стали — искренне стали, что самое важное! — украинцами.
Как такое может быть? А очень просто. Это значит, что у людей нет четкой национальной самоидентификации. Нет четких убеждений. Вместо них — телепропаганда. Когда по телевизору российский Первый канал, они — русские. Когда российское ТВ вырубают и врубают украинское, они — украинцы.
Это не значит, что они плохие или глупые — точней, не значит, что они хуже или глупей других. Просто у них нет национального чувства. У львовского "правосека" оно есть, было всегда, оно и повело его на два Майдана под дубинки "Беркута". А у русскоязычных — нет. Потому он за свою "Партию регионов" ни на какие площади, ни под какие дубинки никогда не выходил.
Так вот, у латвийских русскоязычных тоже нет национального чувства. Потому они — мы — и не выходим в сколько-нибудь серьезном количестве не то что на майданы под "демократизаторы", а даже на мирные и совершенно безопасные митинги.
Я уверен, что его, чувства, нет и у подавляющего большинства российских русских. Уверен, что большинству русских в разных странах на деле не дорог тот факт, что они русские. Но сейчас речь именно о нас, здешних.
Сербов и боснийцев их национальное чувство заставляло убивать и насиловать друг друга десятками тысяч. Украинцев оно заставляло лезть под пули и швыряться "коктейлем Молотова".
Зато мы все живы. А многие — вполне благополучны. Без гражданства (потом, кто хотел, попросил по новой), без своего официального языка, без своих школ — теперь совсем. Без национального достоинства — потому что униженный человек лишается достоинства. Без убеждений — потому что убеждения чего-то стоят лишь тогда, когда человек готов ради них идти на жертвы. Но — и без взятого на душу греха.
Ведь национализм заставляет унижать и убивать других. Жечь заживо и избивать полуобгоревших, как в Одессе. Расстреливать тысячами, как в Сребренице. И если жечь и расстреливать он заставляет не всех и не всегда, то унижать — прямо или косвенно, так или иначе — всех и всегда.
У нас изначально, еще на рубеже восьмидесятых и девяностых, был очень скверный выбор: ответить злом на зло, или унижаться. Мы выбрали второе — даже если не отдавали себя в этом отчета. Давно выбрали, и теперь уже поздно что-то менять. Да никто всерьез и не пытается.
Жалею ли я о сделанном нами всеми выборе? Нет, конечно, — потому что за другой выбор, возможно, пришлось бы платить не только своим здоровьем или жизнью, но здоровьем или жизнью близких. И довольная улыбочка министра Шадурскиса по телевизору — далеко не худшая этому альтернатива. Хотя, конечно, тошнит.