Собственно, Советский Союз, особая советская цивилизация, советская субкультура — это именно его, Леонида Брежнева, время. Одновременно вегетарианское и жестокое, абсурдное и осмысленное, невыразимо скучное и бесконечно интересное.
Считается, что по своим человеческим качествам Брежнев был добрым и даже сентиментальным, простоватым человеком. При нем и в самом деле нужно было соблюдать неписаные правила игры — и можно было прожить свою жизнь спокойно, медленно двигаясь от зарплаты в 120 рублей к зарплате в 150, а от 150 можно было дорасти до более существенных доходов (инструктор ЦК КПСС получал 300). А вот несоблюдение правил игры заканчивалось плохо. Лагерями для не слишком резонансных фигур, высылкой из страны — для резонансных, вводом танков — для взбунтовавшихся стран-сателлитов.
Экономика брежневской эпохи — это экономика дефицита, равенства в нищете. И одновременно — неравенства в развитии регионов огромной страны. Именно тогда были заложены основы модели неравномерного развития, которая теперь называется "Москва и вся остальная Россия". Помимо двух столиц, несколько отдельной жизнью жили прибалтийские республики, обладавшие сильным аграрным сектором, что не меняло, впрочем, общей скверной картины.
Во второй половине 1960-х была предпринята слабая попытка начать реформы, предоставить предприятиям больше самостоятельности — ущербность экономической системы чувствовал прагматичный глава правительства Алексей Косыгин. Брежнев же, искренне считая, что никакие реформы не нужны, в дела Косыгина всерьез не вмешивался. И тем самым дал реформам сойти на нет как раз приблизительно к 1968 году — времени экономических и политических заморозков (Прага; постановка на поток диссидентских процессов; попытки ресталинизации; начало конца рупора либеральной интеллигенции журнала Александра Твардовского "Новый мир").
Та самая восьмая пятилетка, закончившаяся в 1970-м, была последней, показавшей реальный рост экономики. Потом начались проблемы. Советская экономика развалилась бы существенно раньше, если бы не нефть Самотлора. Она продлила существование СССР, но в этой самой нефти были потоплены любые попытки начать реформы. Страна погрузилась в наркотический дурман нефтедолларов — эпоху застоя и геронтократии, маразма власти и двоемыслия народа…
При всей своей простоватости и нелюбви к переменам Брежнев интуитивно догадывался, каким именно образом можно было объединить "новую историческую общность — советский народ". Нет, речь не идет о дешевом алкоголе, жутких плодово-ягодных напитках, на которых спивалась деревня, и портвейне под народным названием "пот, кровь и слезы товарища Альваро Куньяла (лидер португальской компартии. — А.К.)", которым давилась интеллигенция. И даже не о марксистско-ленинских заклинаниях, которыми руководители партии и правительства убаюкивали целую нацию: монотонные речи стали "саундтреком" эпохи. Главным нематериальным активом, которым Брежнев сплачивал страну, была память о войне — священная, непререкаемая, со своей, отлитой в бронзе, мифологией.
Первое, что сделал Брежнев, придя к власти — превратил в 1965 году День Победы, 9 мая, в выходной день, в главный праздник страны, замешенный не столько на официальном марксизме, сколько на патриотизме. Леонид Ильич знал правду о войне, но сознательно предпочитал правде мифологию, целый сериал легенд. В 1967 году либерально настроенные брежневские спичрайтеры включили в группу авторов речи по случаю открытия памятника на Сталинградском Мамаевом кургане писателя Константина Симонова. Два фронтовика — бывший политработник и легендарный фронтовой корреспондент — познакомившись, просидели друг с другом чуть ли не всю ночь. "Какой человек!", — с восторгом говорил Брежнев. Но в то же время попенял Симонову, который жаловался на то, что Главпур и Агитпроп не пускали в печать его военные дневники: "Кому нужна твоя правда? Рано еще". Мифологии, скреплявшей нацию, нужен был набор идеологически выдержанных легенд, а не правда о войне, которая могла подорвать самые основы брежневской Системы.
Брежнев — по крайней мере до той поры, пока он в середине 1970-х не превратился в немощного старика, умело удерживал строгий баланс аппаратных, политических и идеологических интересов. Группировку "железного Шурика", влиятельного бывшего главы КГБ Александра Шелепина, считавшего Брежнева переходной технической фигурой, он уничтожил быстро и безжалостно, вольно или невольно не дав начать процесс ресталинизации. В конце 1960-х—начале 1970-х генеральный секретарь, наблюдавший схватку либералов из "Нового мира", националистов из "Молодой гвардии" и охранителей-ортодоксов из "Октября", по сути дела не принял чью-либо сторону. Да, "Новый мир" Твардовского был разгромлен, но мощнейший удар был нанесен по неформальной так называемой "Русской партии" и даже по сталинистам. Александр Твардовский умер в 1971-м, так и не оправившись после поражения своего журнала. Но и бездарный Всеволод Кочетов, редактор охранительного "Октября" — покончил с собой в 1973-м…
Большинство же запомнило невинного и смешного доброго дедушку, бывшего большого почитателя быстрой езды, сигарет "Новость" с белым фильтром, а также охоты на кабанов и представительниц слабого пола, страсть как любившего награды-побрякушки и к концу жизни плохо артикулировавшего после инфарктов и инсультов.
…Году примерно в 1980-м мой брат гулял со своей совсем маленькой дочкой неподалеку от дачи Брежнева в Заречье (совхоз во всего нескольких километрах от Москвы по Сколковскому шоссе) и случайно наткнулся на готовый к отъезду лимузин генерального секретаря. В машине сидел с каменным выражением лица лично Леонид Ильич. Прогуливающемуся молодому папаше никто и не думал заламывать руки и прогонять: ну, гуляет дачник с дочкой, пусть и дальше гуляет — в этом смысле времена были человеколюбивые. "Иди, подари дедушке цветочек", — сказал брат моей племяннице. Леонид Ильич взял у девочки полевой цветок и — заплакал.
По такому — сентиментальному и безвредному — вождю и ностальгирует теперь бывшей советский, а ныне российский, народ. А на самом деле просто тоскует по своей молодости…