Foto: Reuters/Scanpix/LETA
Идея объединения является составной частью националистического пакета, от которого сейчас ни Сеул, ни Пхеньян отказаться не могут. Однако опросы показывают, что население Южной Кореи относится к ней все хуже. А в КНДР его боится элита, не только партийная, но и нарождающаяся северокорейская буржуазия. Единственный реальный сценарий — революционный, но он разрушителен для южнокорейской экономики.

27 апреля в маленьком пограничном поселке Пханмунчжом состоялась встреча глав двух корейских государств — президента Южной Кореи Мун Чжэ Ина и Высшего Руководителя КНДР Ким Чен Ына.

Сама по себе эта встреча не принесла конкретных результатов — от нее, впрочем, таких результатов никто особо и не ожидал, ибо встреча была не более чем разминкой перед настоящими переговорами, которые начнутся в ближайшие недели. Тем не менее, помимо обычного в таких случаях протокольно-дипломатического театра, были подписаны и очередные межкорейские документы. В них, как легко догадаться, говорилось о готовности сторон хранить мир на Корейском полуострове, а также об их желании двигаться к объединению страны.

Ничего необычного в последнем заявлении не было, хотя именно его с особой активностью стали цитировать в зарубежных СМИ. Подписанная в Пханмунчжоме декларация по своей риторике неотличима от деклараций 2000 и 2007 годов, не говоря уже о более ранних документах, которые подписывались в 1991 и совсем уж далеком 1972 году. Фраза о стремлении к объединению и готовности не покладая рук трудиться над достижением этой замечательной цели должна присутствовать в любом межкорейском документе — таковы установившиеся на Корейском полуострове правила политической игры, менять которые никто не собирается.

Каждый раз, когда Северная и Южная Корея начинают обмениваться широкими улыбками, спортивными делегациями и концертными группами, в российских и мировых СМИ увлеченно обсуждается тема "объединения Кореи", а иногда там даже появляются сообщения о том, что "корейские государства решили начать процесс объединения". Принятая в Корее риторика время от времени принимается за чистую монету даже серьезными людьми, поскольку эти люди не имеют особого представления о реальном положении дел на Корейском полуострове.

Слово, которое ласкает слух

Слово "объединение" имеет в современном корейском политическом словаре исключительно позитивные коннотации. Этот термин и на Юге, и на Севере используют для того, чтобы политкорректным образом описать контакты между двумя Кореями. Например, в составе южнокорейского правительства имеется Министерство объединения, которое, по сути, является просто "Министерством по вопросам отношений с КНДР". В Южной Корее научно-исследовательские институты, занимающиеся проблемами КНДР, активно используют слово "объединение" в своих названиях. Точно так же обстоят дела и на Севере. На северокорейском официальном жаргоне даже сотрудники северокорейской разведки, в поте лица своего трудящиеся на южнокорейской земле, именуются "работниками объединения".

Раскол страны, фактически случившийся в 1945 году и формально закрепленный тремя годами позднее, официально не признан ни на Севере, ни на Юге. И Конституция КНДР, и Конституция Республики Корея утверждают, что на всей территории Корейского полуострова имеется одно и только одно законное правительство. Как легко догадаться, по мнению Северной Кореи это правительство находится в Пхеньяне, а по мнению Южной — наоборот, в Сеуле. С точки зрения южнокорейского законодательства, КНДР является даже не "самопровозглашенной республикой", а "антигосударственной организацией". С точки зрения северокорейского правительства, все обстоит ровно наоборот: Южная Корея является территорией, оккупированной Соединенными Штатами, на которой действует марионеточный и не имеющий легитимности режим.

Обе стороны временами предпринимали весьма экзотические шаги, дабы продемонстрировать, что их власть распространяется на весь Корейский полуостров. В частности, по северокорейской Конституции, до 1972 года столицей КНДР официально был Сеул, в то время как Пхеньян тогда полагалось считать лишь временной ставкой северокорейского руководства. С другой стороны, президент Южной Кореи и по сей день назначает губернаторов в северокорейские провинции. Губернаторы эти, понятное дело, во вверенных им провинциях не появляются, но для размещения их офисов построено даже специальное здание на ближней окраине южнокорейской столицы.

Впрочем, вся эта риторика уже давно не имеет никакого отношения к действительности. И на Севере, и на Юге по-прежнему есть силы, которые считают объединение страны актуальной, пусть и в перспективе, политической задачей. Однако в целом на Корейском полуострове все большее влияние имеет мнение о том, что объединение Севера и Юга является не только нежелательным, но и крайне опасным делом.

Тем не менее, как уже говорилось, клятвы в верности идеалу объединения остаются важной частью официальной риторики обоих корейских государств — в чем мы очередной раз убедились 27 апреля, во время саммита в Пханмунчжоме. Связано это в первую очередь с тем, что и на Севере, и на Юге большую роль в господствующей идеологии играет национализм. Корейский этнический национализм, разумеется, подразумевает, что все "люди корейской крови" должны жить в едином и единственном корейском государстве. Поэтому идея объединения является составной частью националистического идеологического пакета, от которого сейчас ни Сеул, ни Пхеньян отказаться не могут.

Тем не менее опросы общественного мнения показывают, что население Южной Кореи все хуже относится к идее объединения, причем чем моложе житель Юга, тем меньше энтузиазма он проявляет в отношении объединения. В частности, по данным проведенного Сеульским государственным университетом опроса, в 2016 году среди 20-летних южан объединение страны считали необходимым 36,7%, среди 40-летних так думало 54,2%, а среди 60-летних — 75,4%. Иначе говоря, среди 60-летних доля сторонников объединения в два раза выше, чем среди молодежи.

В КНДР по понятным причинам социологические опросы на такую тему проводиться не могут, однако, по имеющимся сведениям, можно предполагать, что особого энтузиазма по поводу создания единого государства не наблюдается и на Севере — по крайней мере, среди элиты.

Старики-энтузиасты и студенты скептики

Несколько упрощая картину, можно сказать: отношение к проблеме объединения в Южной Корее зависит в первую очередь от возраста. В первом приближении можно выделить три поколения южных корейцев, каждое из которых относится к объединению по-своему.

Первая группа включает в себя людей пожилых, которым сейчас уже сильно за 60 и которые родились в самом начале пятидесятых или раньше. Это люди в своем большинстве помнят (или хотя бы представляют по рассказам старших братьев и сестер) Корейскую войну и последовавшие за ней времена бедности и лишений. Помнят они и времена "южнокорейского экономического чуда", того стремительного рывка, который в 1960–1989 годах превратил одну из беднейших стран Азии в индустриальную державу мирового уровня. У многих из них есть родственники на Севере, а свое детство и юность они провели в стране, в которой память о существовании единого государства была еще свежа. С другой стороны, эти люди в своем большинстве искренне разделяли — да и поныне разделяют — идеологию агрессивного антикоммунизма, которая в 1948–1988 годах не только активно насаждалась сверху, но и пользовалась поддержкой снизу.

Для пожилых жителей Юга Северная Корея — это, безусловно, часть корейского государства, но это одновременно и территория, в которой у власти находятся зловещие "коммунистические бандиты", под гнетом которых страдают соплеменники. Для большинства этих людей единственным приемлемым сценарием является объединение страны по южнокорейской модели и под эгидой Сеула, хотя некоторые из них теоретически готовы обсуждать и какие-то компромиссные варианты. Однако и политическое влияние этих людей, и их доля в общей численности населения сейчас сокращается — по чисто биологическим причинам.

Вторая группа — это люди, условно говоря, среднего возраста, то есть те, кто родились примерно между 1955 и 1975 годами. Образованная и политически активная часть этого поколения училась в южнокорейских университетах в семидесятых и восьмидесятых, то есть во времена, когда радикальные левонационалистические группы доминировали в жизни крайне политизированных южнокорейских университетов. Многие из этих людей (по крайней мере, их наиболее образованная и социально активная часть) провели свою юность, активно штудируя запрещенную литературу — труды Маркса, Энгельса, Ленина, Мао Цзэдуна, Че Гевары и, конечно же, Ким Ир Сена. В молодые годы многие из них относились к Северной Корее положительно, иногда даже считая Северную Корею образцом для подражания, государством, где свободно и счастливо живут рабочие, крестьяне и прочие простые хорошие люди.

События девяностых и двухтысячных привели к тому, что былые бунтари в своем подавляющем большинстве сильно разочаровались в Северной Корее. Особое влияние на них оказал распад социалистического лагеря, равно как и массовый голод в Северной Корее в 1996–1999 годах. Дополнительный удар нанесла и передача власти в КНДР по наследству. В молодые годы многие из студенческих радикалов не очень верили рассказам официальной печати о нищете в КНДР и семейно-династическом характере власти в Северной Корее, но сейчас сомнений в этом у них не осталось.

В то же время не следует считать, что нынешние пятидесятилетние полностью отказались от своих былых идей. К Северной Корее они могут сейчас относиться критически, однако и к либерально-рыночной экономике, и к Соединенным Штатам отношение у них совсем не безоблачное. Именно из этих людей, кстати, в основном и состоит окружение нынешнего президента страны Мун Чжэ Ина.

Многие из представителей среднего поколения по-прежнему верят в необходимость объединения. В идеологии южнокорейского студенческого движения 1980–1995 годов с радикально левой риторикой сочетался и сильный националистический компонент. Представители среднего поколения по-прежнему надеются на какое-то компромиссное дипломатическое решение, которое чудесным образом приведет к созданию на Корейском полуострове единого государства — возможно, конфедеративного по своему устройству. Одни подразумевают, что по своему политическому и социальному устройству такое государство будет гибридом между Севером и Югом, а другие предпочитают формулу "одна страна — две системы".

Если же говорить о тех, кому сейчас меньше 40–45 лет, то есть о тех, кто родился позже 1970–1975 годов, то их отношение к Северной Корее можно описать как смесь враждебности и равнодушия, слегка приправленного высокомерно-иронической усмешкой. Эти люди, к числу которых относится и большинство нынешних студентов, обычно не ощущают личной связи с Севером. У некоторых из них, конечно, есть родственники на Севере, но об этих родственниках они могут что-то знать по пожелтевшим фотографиям и по рассказам бабушек. По своему укладу жизни молодые южнокорейцы куда ближе к своим французским или немецким сверстникам, чем к северокорейской молодежи. В отличие от своих родителей эти люди в молодые годы не читали нелегальных изданий Ким Ир Сена, Маркса и Мао. Многие, если не большинство из них, придерживаются взглядов социал-демократического толка и обычно голосуют за левоцентристские партии. Однако в этом своем варианте левые взгляды не означают никаких симпатий к Северу.

Младшее поколение жителей Юга, в которое, напомним, входят почти все, кому сейчас меньше 40–45 лет, относится к Северу просто как к очень бедной стране, управляемой каким-то странным и отчасти смешным образом. Тот факт, что население этой бедной и странной страны тоже говорит на корейском языке, воспринимается ими скорее как исторический парадокс. Однако и молодое поколение с самого раннего возраста росло под влиянием пропаганды объединения, так что напрямую бросить вызов этой идее очень трудно: такой вызов мог бы стать вызовом корейскому националистическому мышлению, которое характерно и для молодежи (впрочем, в меньшей степени, чем для старших поколений).

Поэтому скептики нашли в общем безопасный вариант выхода из этого положения. Не желая напрямую отрицать необходимость объединения как политической цели, молодые жители Юга обычно говорят, что объединение страны, конечно же, необходимо, но оно не должно осуществляться с излишней поспешностью, к нему нужно готовиться основательно и не спеша. Такой поворот логики позволяет исключить вопрос объединения из актуальной повестки дня и отложить его на неопределенное будущее, не бросая в то же время прямого вызова идеологии этнического национализма.

Это отношение как-то хорошо сформулировал один мой южнокорейский знакомый: "Какое объединение? И главное, зачем? Мне оно не нужно. Я несколько раз бывал в Кэсонской промышленной зоне, да и в Пхеньяне один раз побывал. Это — не наша страна. Они там и говорят по-другому, и думают по-другому. Они там даже выглядят иначе. Я вам вот что скажу. Они там везде понаписали, что счастливо живут под мудрым руководством Вождей. Вот пусть себе и живут там счастливо, наслаждаются. А объединение — лет через сто, не раньше. Двести — тоже ничего".

Объединение как экономическая катастрофа

В начале 2014 года на встрече с журналистами тогдашний президент Южной Кореи Пак Кын Хе произнесла фразу, которую потом повторяли многие: "Объединение — это большая удача" (она, впрочем, употребила разговорный термин, который, пожалуй, лучше было бы перевести как "большая пруха"). Подразумевалось, что объединенная Корея станет экономически и политически серьезной силой, чуть ли не великой державой.

Надо сказать, что Пак Кын Хе, дочь диктатора и, одновременно, отца "корейского экономического чуда" Пак Чон Хи, несмотря на свой относительно молодой возраст, по своим политическим воззрениям относилась к старшему поколению, то есть к тем, кому сейчас около 70. Эти люди действительно всю жизнь мечтали об освобождении Севера от "кровавой красной клики" и в своем большинстве и поныне сохранили уверенность в том, что объединение принесет стране мощь и процветание. Как уже говорилось, далеко не все корейцы разделяют это убеждение.

На настроения в сеульской элите большое влияние оказал непростой опыт Германии, которую в Южной Корее всегда воспринимали как аналог разделенной Кореи. Объединение Германии, как известно, стоило дорого и было очень болезненным. Это обстоятельство подвигло корейских специалистов на то, чтобы подсчитать, во сколько может обойтись Корее объединение.

Стартовые условия объединения в Корее куда хуже, чем в Германии конца восьмидесятых. Если верить оптимистам, то по уровню ВВП на душу населения Южная Корея превосходит Северную в 14 раз, а если верить пессимистам, то разрыв этот является чуть ли не 30-кратным. Даже если поверить оптимистам, все равно обнаружится, что разрыв в уровне ВВП на душу населения, ныне существующий между двумя корейскими государствами, является самым большим в мире разрывом между двумя странами, имеющими общую сухопутную границу. Для сравнения, разрыв в уровне ВВП на душу населения между Восточной и Западной Германией в 1989 году был всего лишь двух- или, от силы, трехкратным.

На протяжении последних 25 лет южнокорейские и западные экономисты неоднократно пытались оценить стоимость объединения — то есть стоимость вытягивания Северной Кореи на уровень экономического развития, сравнимый (не равный, а просто сравнимый!) с уровнем Юга. Эти оценки дали самые неутешительные результаты. Стоимость объединения оценивается в астрономические суммы — от половины до пяти годовых ВВП Южной Кореи. Вдобавок опыт общения с северокорейскими беженцами, каковых сейчас на Юге более тридцати тысяч, наглядно показал, что в культурном и социальном отношении жители двух корейских государств отличаются друг от друга гораздо больше, чем говорят националисты.

Иногда утверждается, что объединение даст Южной Корее (точнее, южнокорейским экономическим элитам) доступ к северокорейским запасам полезных ископаемых и к дешевой рабочей силе. Увы, эти утверждения при более детальном рассмотрении не выдерживают критики. Северная Корея действительно обладает определенными запасами полезных ископаемых, но эти запасы трудно назвать рекордными и уникальными, так что южнокорейские фирмы могут обнаружить, что им куда проще покупать сырье на международном рынке.

Не так просто обстоят дела и с якобы "дешевой" северокорейской рабочей силой. В том случае, если Север и Юг станут одним государством, с общим трудовым законодательством и единым рынком труда, северокорейская рабочая сила основательно подорожает. Учитывая низкую производительность труда северокорейских рабочих (результат их недостаточной образовательной подготовки и иного профессионального опыта), вполне может получиться, что северокорейская рабочая сила в итоге окажется даже дороже, чем рабочая сила Юга.

Осознание всех этих обстоятельств привело к тому, что южнокорейская политическая и экономическая элита стала относиться к перспективам объединения без особого интереса. Впрочем, ее взгляды разделяются и большинством населения, в первую очередь молодежью, которая понимает, что астрономическая стоимость объединения будет финансироваться в первую очередь из карманов южнокорейских налогоплательщиков, то есть из их карманов.

Партократ и теневики в одной лодке

О северокорейском отношении к вопросам объединения судить достаточно сложно. Однако, объективно говоря, у северокорейской элиты нет никаких оснований для того, чтобы мечтать о слиянии в объятиях с южнокорейскими "братьями и сестрами". Объединение страны, пусть и в форме мягкой конфедерации, приведет к тому, что в Северной Корее начнет распространяться информация о процветании Юга — процветании, совершенно невероятном по меркам северокорейского простонародья. Информация эта по сути своей является политически дестабилизирующей, и ее распространение может спровоцировать массовое недовольство в стране. Это недовольство, скорее всего, будет направлено против северокорейской элиты.

Вдобавок, даже если волнений и возможной революции на Севере удастся избежать, северокорейская элита отлично понимает слабость своих позиций в подобном гипотетическом конфедеративном союзе. Несмотря на то что в последнее время северокорейская экономика показывала неплохие результаты, отставание от Юга остается огромным, так что союз с Югом будет катастрофически неравным.

В последние два десятилетия большую роль в северокорейской экономике играет новая буржуазия, класс предпринимателей, возникший в 1990-х годах в результате полустихийного распада государственной экономики советского образца. Сейчас северокорейская экономика во многом является частной, причем в годы правления Ким Чен Ына процесс приватизации ускорился –теперь новой буржуазии помогают сверху, без особой огласки проводя реформы, похожие на преобразования в Китае 1980-х годов, и помогая теневой экономике, так сказать, "выходить из тени".

Однако молодая северокорейская буржуазия тоже едва ли мечтает об объединении. В том случае, если северокорейские владельцы обувных мастерских, траулеров и угольных шахт окажутся на одном рынке с южнокорейцами, шансов конкурировать с южнокорейскими гигантами-чэболь у них нет совсем, и, как приходилось убедиться автору этих строк, многие из них это обстоятельство вполне осознают. Поэтому новая северокорейская буржуазия, при всей своей нелюбви к старой партийно-силовой номенклатурной элите, все равно понимает: и "партократы", и "теневики" находятся в одной лодке, которую в их общих интересах лучше было бы не раскачивать.

Революционное объединение и его опасности

Все сказанное выше не означает, что объединение Кореи невозможно как таковое. Оно вполне возможно, но единственный реалистичный сценарий объединения Кореи не имеет ничего общего с той благостной картиной мирного и постепенного процесса, о котором сейчас можно только и говорить в южнокорейских (да и северокорейских) СМИ. Объединение может стать только результатом революции, то есть, в общем, оно будет похожим на тот вариант, который был осуществлен в Германии. Речь идет о падении северокорейского режима, за которым последует объединение страны, на практике являющееся поглощением Севера богатым Югом.

В случае с Северной Кореей было бы наивным рассчитывать на то, что возможная революция там будет бескровной и, как говорили в Восточной Европе, "бархатной": у северокорейской элиты нет выхода, у нее мало шансов вписаться в новый режим, так что она будет драться. Понятно и то, что поглощение Севера Югом окажется чрезвычайно болезненным и дорогостоящим и с большей долей вероятности превратится в экономическую и социальную катастрофу для Юга.

Едва ли подобный поворот событий вызовет радость и на Севере. Скорее всего, после объединения уровень жизни в Северной Корее ощутимо возрастет. Однако послереволюционный энтузиазм скоро стихнет и, как не раз бывало в истории, даст дорогу разочарованиям. Северокорейцы, став гражданами единого государства, довольно быстро привыкнут к новому — заметно более высокому — уровню жизни, к возможности каждый день есть чистый рис, а не опостылевшую кукурузу. Однако, привыкнув к новой жизни, они обнаружат, что в единой стране они оказались гражданами второго сорта и что, скорее всего, не только они, но и их дети будут жить существенно хуже, чем их южные братья и сестры. Понятно, что результатом этого станет недовольство объединением даже в тех слоях, которые поначалу, скорее всего, будут его активно приветствовать и даже, возможно, сражаться за него.

Тем не менее такой поворот является возможным, так что его нельзя исключать и к нему следует готовиться. Однако ни о каком мирном и постепенном объединении страны ни сейчас, ни в обозримом будущем не может быть и речи. Вопреки закостеневшей риторике, объединения сейчас не хочет никто — кроме разве что части северокорейских низов, мнение которых никому не интересно и ни на что не влияет — по крайней мере, пока.

Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!