Foto: AP/Scanpix
В странах Восточной Европы есть внутренние возможности для того, чтобы двигаться дальше, к более жестким режимам. Но сделать это мешают внешние ограничения. Субсидии ЕС, гарантии безопасности НАТО, экономические связи и вообще внятное видение желанного будущего — все это делает цену разрыва с Западом слишком высокой. Проще самим немного ужаться в авторитарных амбициях.

Статья была опубликована на сайте Carnegie.Ru.

"Путинизация Восточной Европы" стала чуть ли не главным выражением, которым описывают то, что происходит с этим регионом в последние годы. Теперь в этом подъеме национал-популистов можно усмотреть ранних предвестников Трампа и брекзита, но в случае Восточной Европы его по инерции продолжают списывать на дурной российский пример или даже на прямое вмешательство Кремля в восточноевропейскую политику. Однако дело тут скорее в том, что похожие проблемы породили похожие решения. А дальше уже внешние обстоятельства предопределили то, что, встав на путь к авторитаризму, Россия продвинулась по нему дальше, чем Восточная Европа.

Долгий путь к духовности

Страны Восточной Европы — это уставшие и очень разочарованные общества. Из-за географической близости они раньше других осознали свое отставание от Запада и уже несколько столетий безуспешно пытаются сформулировать, что же им такое нужно сделать, чтобы догнать развитые страны. Причем сформулировать общедоступно, чтобы могли понять как можно более широкие слои соотечественников.

В XIX веке самым надежным способом провести модернизацию в Восточной Европе считалось национальное строительство. Вот избавимся от гнета многонациональных империй, создадим отдельное независимое государство для нашего этноса и тогда быстро догоним Запад по уровню развития. Но в ХХ веке вера в модернизаторский потенциал этнического национализма стала слабеть. В ходе многочисленных экспериментов на практике выяснилось, что ни отделение, ни собирание земель предков, ни антиеврейские законы не обеспечивают жизнь как в Швейцарии.

Тогда в дело пошли другие, не менее формальные атрибуты модернизации, типа выплавки чугуна на душу населения не меньше, чем в Англии. Как и в случае с национальной независимостью, эти цели тоже были достигнуты, но счастья не принесли. Оказалось, что, пока страны Восточной Европы в ускоренном темпе проводили у себя индустриализацию, в развитом мире актуальными стали совсем другие вещи.

И опять начался поиск простого и понятного способа преодолеть отставание. В конце ХХ века пришло время веры в "возвращение в Европу" — как будто они когда-то там были. Гарантией модернизации стали считать переход к демократии, рыночные реформы и максимальную либерализацию экономических связей с Западом. Двойной гарантией — вступление в евроатлантические организации и особенно в Евросоюз.

Почти религиозная вера в "возвращение в Европу" как универсальное решение для всех возможных проблем до сих пор распространена в более отсталых частях региона, типа Западных Балкан или Украины. Но в основном государства Восточной Европы присоединились к ЕС (а некоторые и к еврозоне) достаточно давно, чтобы успеть массово разочароваться и в этом рецепте модернизации.

Как и в предыдущих случаях с национальным строительством или социалистической индустриализацией, это разочарование совсем не означает, что интеграция с Западом не стимулировала развитие стран Восточной Европы. Наоборот, можно взять любой социально-экономической показатель, и будет видно, что практически все государства региона за последние два десятилетия добились ощутимого прогресса. Но этого прогресса все равно недостаточно, чтобы удовлетворить завышенные ожидания населения.

После стольких неудачных экспериментов, после нескольких столетий, когда все усилия были направлены только на то, чтобы догнать Запад, обществам Восточной Европы уже недостаточно просто жить лучше, чем они жили раньше, им нужно жить не хуже, чем на Западе. Если после стольких лет старательного выполнения западных рекомендаций и тщательного копирования западных институтов жизнь все равно не стала как в Германии, то, возможно, продолжать стараться не имеет смысла. Возможно, лучше бросить это бесперспективное занятие и поискать утешения в каких-то других сферах — лучше всего нематериальных, потому что они хуже поддаются измерению, а значит, и отставание в них становится не таким очевидным.

Одно дело, когда за линией от Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике средняя зарплата в пересчете на евро оказывается в несколько раз ниже, — с этим не поспоришь. А вот если выдвинуть на первый план верность заветам предков, или набожность, или аборты, или однополые браки, то тут уже что передовое, а что отсталое, становится вопросом дискуссионным. Тут при должном умении любую отсталость можно подать как выдающееся национальное достижение, ради сохранения которого ничего не жалко.

Единство метода

Опыт последних лет показывает, что даже самые успешные профессиональные правительства Восточной Европы все равно недостаточно успешны, чтобы соответствовать завышенным ожиданиям избирателей, и вытесняются национал-популистами. А дальше такие национал-популистские правительства, несмотря на свое демократическое происхождение, для удержания власти начинают использовать хорошо знакомые нам приемы, очень похожие на те, что использует российская власть.

Методы восточноевропейских и российских начальников часто бывают настолько одинаковыми, что порождают обвинения в том, что они друг у друга учатся, или друг друга копируют, или все вместе подражают одному Путину, но скорее тут просто похожие обстоятельства сами подсказывают похожие решения. Внедрение демократических процедур вопреки ожиданиям не принесло шведских зарплат — значит, люди не очень расстроятся, если некоторые из этих процедур уберут. Переход к открытой рыночной экономике не принес автоматического всеобщего процветания — значит, общество с радостью встретит рост государственного вмешательства. Перспектива догнать Запад по материальным показателям становится все более отдаленной и призрачной — значит, избиратели будут рады найти утешение в сфере нематериального, в национальном величии и духовности.

Как и российские власти, национал-популисты Восточной Европы совсем не стремятся к тому, чтобы построить страшные тоталитарные диктатуры из антиутопий. Наоборот, они рады сохранить как можно большую часть фасада цивилизованного демократического государства — достаточно просто выхолостить из институтов и процедур реальный смысл, чтобы они меньше угрожали действующей власти.

Первым делом обычно берутся за СМИ. В Польше Качиньского, Венгрии Орбана или Сербии Вучича из новостей по общественному телевидению про оппозиционный митинг вы можете узнать только то, что туда опять никто не пришел, зато вам во всех подробностях объяснят, насколько мудрым оказалось последнее решение правительства. Потому что национал-популисты Восточной Европы, несмотря на часто оппозиционное прошлое, полностью разделяют в этом вопросе подход Кремля: общественные СМИ не должны критиковать государство за его же деньги. Они должны быть под жестким контролем действующей власти и благожелательно разъяснять населению действия правительства.

Вопрос со слишком активными частными СМИ решают тоже хорошо известным в России методом спора хозяйствующих субъектов. Много лет премьер Словакии Роберт Фицо бойкотировал крупнейшую газету страны SME — за избыточную критичность. Но в 2014 году там удачно сменился собственник, а вслед за собственником — главный редактор с большей частью редакции, и бойкот закончился. Или легендарный сербский телеканал В92. Они умудрялись сохранять независимость даже в 1990-е при Милошевиче, вещали с конспиративных квартир. Но со сменой собственника и приходом к власти Вучича решили перестроиться с информационного вещания на развлекательное.

Тем не менее все эти ограничения совсем не означают, что в странах Восточной Европы или в России люди лишены свободного доступа к информации и не могут узнать о реальном положении дел в стране. И независимых, и оппозиционно настроенных СМИ хватает, о чем власти всегда с гордостью сообщают в ответ на критику. Ни Кремль, ни восточноевропейские национал-популисты не ставят перед собой цели получить тотальный контроль над медиа, исключить малейшую возможность того, что люди узнают что-нибудь нехорошее о властях, — это потребует слишком много сил и может спровоцировать серьезное недовольство и внутри страны, и за рубежом. Достаточно усилить собственный пропагандистский ресурс, ослабить оппозиционный и создать общую атмосферу самоцензуры.

Похожий подход применяется и к разделению властей. Как и Кремль, национал-популисты Восточной Европы не могут позволить себе открыто отказаться от этого принципа: подчинить судей министерству юстиции, а депутатов назначать решением политбюро правящей партии. Они довольствуются тем, что сдвигают баланс в сторону исполнительной власти. Причем сдвигают такими методами, которые сами по себе обычно не содержат ничего авторитарного — просто из всего массива мировой практики режимы выбирают именно те элементы, которые выгодны им в данный момент для удержания власти.

Например, вроде бы нет ничего страшного в том, что правительство Качиньского реформировало польский Конституционный суд так, что для принятия решения теперь требуется не простое большинство, а две трети. Все-таки это Конституционный суд, там важные вопросы решают, не лишним будет дополнительный фильтр в спорных случаях. Но все становится гораздо менее мило, когда оказывается, что две трети — это потому, что правящая партия успела назначить только пять из пятнадцати судей Конституционного суда, а десять остальных назначались еще предыдущими составами парламента.

Или когда правительство Орбана пытается снизить пенсионный возраст для судей с 70 лет до 62 — тоже вроде бы сплошной гуманизм, социальная ответственность и забота о гражданах. Но на деле нетрудно понять, что главная цель такой заботы — выкинуть из судебной системы как можно больше людей, попавших туда при предыдущих правительствах, и заменить их на более лояльных.

То же самое с избирательной системой. В нее не внедряют ничего диктаторского, просто постоянно переделывают так, чтобы было удобнее для действующей власти. Например, правящие болгарские правые, которым не нужна партия турецкого меньшинства в следующем парламенте, принимают решение ограничить количество избирательных участков за границей тридцатью пятью. Официально — потому что в бюджете и так мало денег. Реально — чтобы болгарские турки, оказавшиеся в день выборов в Турции у родственников или по работе, не могли проголосовать.

У хорватских правых противоположный подход. Они зарезервировали в парламенте отдельные места, куда депутаты избираются только голосами хорватов, живущих за границей. Хорватская диаспора очень националистична, поэтому эти места всегда достаются правым.

К подкручиванию системы госуправления в свою пользу часто добавляют не очень осмысленные, но зато эффектные жесты, которые должны продемонстрировать заботу правительства о максимально широких слоях населения. Орбан в Венгрии по-сталински снижает цены на электричество: на чуть-чуть, но зато касается всех. Качиньский в Польше обещает снизить пенсионный возраст и платить ежемесячно по 500 злотых (около $140) за каждого ребенка семьям, где двое детей и более. Фицо в Словакии вводит бесплатный проезд в поездах для детей, студентов, пенсионеров, вдов, других льготных категорий — в сумме почти половина населения.

Союз борцов с Соросом

Наконец, главное, что роднит российский режим с национал-популистами Восточной Европы, — это то, что все они убеждены в существовании мирового заговора против их страны. В их речах постоянно возникает какая-то загадочная заграница, которая все время строит им козни. И если в случае России еще понятно, что это США, а в случае Прибалтики — Россия, то кто такой страшный и зарубежный противостоит остальным странам Восточной Европы, догадаться совершенно невозможно. Тем более что сами национал-популисты предусмотрительно это не уточняют.

Это явно не Россия, потому что для Орбана или Фицо Москва близкий союзник. Это не США, потому что США со своим НАТО, наоборот, защитники Восточной Европы. Это даже не Брюссель, потому что все страны Восточной Европы против выхода из Евросоюза. Нет, это просто непонятная и враждебная заграница без дополнительных разъяснений, потому что если начать разъяснять, то страшилка сразу же станет уязвимой для опровержения. А так все как бы и без разъяснений понимают, о чем речь — не вчера родились.

По сути, избирателям предлагают самим, по собственному вкусу подобрать ингредиенты для этого коктейля заграничных угроз, которые, того гляди, разрушат их привычный и уютный мирок восточноевропейской деревни. Хотя для недогадливых есть, конечно, и подсказки — основные элементы тут мало отличаются от того, что российская госпропаганда описывает как ужасы Гейропы.

В этой заграничной угрозе есть гнилая западная безнравственность в виде абортов, однополых браков, легализованной проституции и писающих сидя мужчин. Там страшные европейские директивы, по которым государственные органы опеки готовы забрать детей из нормальной семьи за подзатыльник и отдать на растерзание педофилам. Одновременно там мусульмане сбиваются в шариатские патрули и терроризируют окрестности, сжигая машины, дома и рождественские елки. Есть там, конечно, и масоны, и евреи, и транснациональные корпорации — все они жаждут напиться неиспорченной крови жителей Восточной Европы. А над всем этим адом царит Сорос с его бесконечными грязными миллиардами и всепроникающими неправительственными организациями.

Эти разрушительные силы апокалипсиса клубятся по периметру границ, надеясь прорваться внутрь не только России, а практически каждой страны Восточной Европы. Они действуют и через внешнее давление, и через "пятую колонну" внутри обороняющихся государств. Единственные, кто может удержать свои страны от краха, — это национал-популисты. Качиньский, когда блокировал ратификацию Лиссабонского договора, в специальном телеобращении к нации всерьез объяснял это тем, что договор может привести к легализации однополых браков, а это же конец Польши. Фицо строил свою последнюю избирательную кампанию на том, что только он может защитить Словакию от нашествия мусульманских орд — нашествие состоит из восьмисот сирийских беженцев, которых должна принять пятимиллионная Словакия по квотам ЕС.

Эти мнимые угрозы работают в Восточной Европе не хуже, чем в России. В Хорватии явка на референдуме о конституционном запрете однополых браков была почти такая же, как на референдуме о присоединении к ЕС (запрет поддержали 66%). Аналогичный референдум проводили в Словакии (тоже победил запрет), подписи о его проведении собирают в Румынии. Вопрос о специальном запрете гей-браков обсуждали в парламентах Венгрии и Польши, в Литве — закон о запрете гей-пропаганды. И это притом, что во всех упомянутых странах однополые браки и так не были разрешены. А уж борьба с исламским нашествием из-за обязательных квот на прием сирийских беженцев вообще стала главной темой политической жизни во всех странах Восточной Европы, которые успели вступить в ЕС. Хотя для этих государств речь идет всего о нескольких сотнях человек.

Уставшие и разочарованные жители Восточной Европы видят угрозу в любом нововведении, в любой неизвестности и готовы поддержать самых примитивных популистов, лишь бы те обещали сохранить их привычный провинциальный мир от ужасов прогресса и глобализации.

Тормоз для авторитаризма

Но если и базовые проблемы, и реакция на них в Восточной Европе и России настолько похожи, то почему восточноевропейские режимы не заходят в авторитарных тенденциях так далеко, как российский? Почему национал-популистские лидеры, вполне разделяющие картину мира российской власти, вынуждены вести себя гораздо сдержаннее и осторожнее, а политическая жизнь даже в самых проблемных странах Восточной Европы остается намного свободнее, чем в России?

Отчасти это, конечно, связано с более развитыми институтами, активным гражданским обществом и общей привычкой Восточной Европы к регулярной смене власти, — привычкой, которая отсутствует в России. Но силу демократических традиций Восточной Европы не стоит преувеличивать. Там ничуть не менее сильны и более органичны традиции националистического авторитаризма. В прошлом эти страны, разочаровавшись в демократических процедурах, уже заменяли их на сравнительно мягкие националистические диктатуры. Можно было бы повторить то же самое и сейчас.

Такой переход вряд ли вызвал бы серьезное сопротивление общества. Разочарованные восточные европейцы уже пожили с либеральными свободами и убедились, что автоматического скандинавского процветания от них не наступает. А сами по себе эти свободы их интересуют гораздо меньше. Национал-популисты это чувствуют и понимают, что могут не опасаться чисто политических протестов. Митинги за свободу СМИ или независимость судов, даже если собирают много людей, все равно слишком слабо волнуют большинство, чтобы создать властям серьезные проблемы. Другое дело — протест социальный, он действительно опасен, тут национал-популисты готовы идти на уступки, но они всегда умело отделяют социальные требования от политических.

Конечно, усталость от одних и тех же лиц во главе страны неизбежно накапливается, да и на удовлетворение социально-экономических требований не всегда хватает ресурсов. Поэтому появление в Восточной Европе многолетней единоличной диктатуры, как в России, выглядит штукой маловероятной. Какая-то смена власти все равно неизбежна. Но сама по себе замена первых лиц или правящей партии совершенно не обязательно означает отказ от национал-популистской реакции. Лучший пример здесь — ситуация в Венгрии, где от падения популярности правящей FIDESZ больше всех выигрывает вроде как оппозиционный Jobbik, хотя принципиальных идеологических различий между этими партиями нет, только персональные.

То есть в странах Восточной Европы есть внутренние возможности для дальнейшего движения в сторону более жесткой российской модели. Мешают внешние ограничения. Эти страны слишком сильно интегрировались в развитый мир и поэтому не могут так запросто свернуть в популистский авторитаризм, даже если на него есть внутренний запрос. Тесные контакты с развитым миром создают то в одной, то в другой сфере неожиданные препятствия, которые не могут полностью остановить, но сильно тормозят авторитарные тенденции.

Восточноевропейские СМИ сейчас представляли бы печальное зрелище, если бы частные медиа там могли полагаться только на местные ресурсы. Но почти все страны Восточной Европы входят в единое экономическое пространство ЕС, благодаря чему владельцами многих СМИ оказываются не уязвимые местные олигархи, а западные корпорации. При желании перекупить неудобное издание можно и у них, как показал пример словацкой газеты SME, протесты коллектива тут не подействуют, но зачистка медийного пространства становится сложнее и хлопотнее.

Несмотря на разочарование в Евросоюзе, национал-популисты Восточной Европы не могут предложить своим избирателям полноценной альтернативы евроинтеграции. Они охотно играют на противостоянии с Брюсселем, но одновременно вынуждены уступать в самых острых вопросах, чтобы не доводить до полномасштабного разрыва.

Это требования Брюсселя заставили Орбана смягчить новый закон о СМИ. Это из-за критики Брюсселя Качиньский увяз в реформе Конституционного суда и не может перейти к перестройке под себя остальной судебной системы. Это перспектива присоединения к Евросоюзу заставляет Вучича договариваться с партиями албанского меньшинства, хотя мог бы объявить их внутренними врагами, как он уже делал это в 1990-е. А ситуация на словацко-венгерской, польско-литовской, словенско-хорватской и других границах была бы несравнимо напряженнее, если бы все эти страны не входили в одно и то же НАТО.

Странам Восточной Европы есть что терять в случае отказа от интеграции в развитый мир. Это и субсидии из бюджета Евросоюза, и натовские гарантии безопасности, и многочисленные экономические связи с Западом, и главное — внятное, проработанное видение собственного желанного будущего, пускай оно вряд ли когда-нибудь наступит. Пожертвовать всем этим — слишком высокая цена даже для безответственных национал-популистов. Проще набирать популярность на критике этой стратегии, но не менять ее базовых принципов, даже оказавшись у власти и имея для этого все необходимые полномочия.

Типичный путь национал-популиста в Восточной Европе — прийти к власти на обещаниях в корне пересмотреть отношения с ЕС, а потом заняться совершенно другими вопросами. Потому что взаимоотношения с Западом стали настолько базовым, системообразующим элементом в странах Восточной Европы, что пересматривать их слишком сложно, слишком рискованно, нечего дать взамен. Проще оставить как есть и самим немного ужаться в авторитарных амбициях.

Государства Восточной Европы не построили у себя таких же жестких режимов, как российский, не из-за особых исторических традиций, не из-за регулярной сменяемости власти, демократических процедур и активного гражданского общества. И тем более не из-за того, что их не привлекает национал-популистская реакция, — наоборот, она их очень даже привлекает. Главной и самой надежной защитой от сползания в авторитаризм для Восточной Европы стала высокая степень интеграции в развитый мир. Эта интеграция совсем не гарантирует того, что эти страны в ближайшем будущем или вообще когда-нибудь догонят Запад по уровню жизни. Но зато она приносит предсказуемость и стабильность.

Другие материалы Карнеги

Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!