Первое пришло поздним вечером 18-го. Второе — в четыре утра 19-го. Еще одно — несколько часов спустя… По мере продвижения на юг число торпедных атак нацистов возрастало: радиограммы поступали от берегов Арубы, Тринидада, Голландской Гайаны, Кубы и Сент-Томаса. Но "Эверасма" словно пользовалась кредитом удачи: до "первого звоночка" — столкновения с неопознанной субмариной вечером 27 февраля — экипаж не видел ни одной подлодки.
"Первый звоночек" стал последним: весь отпущенный латвийскому пароходу запас везения разом исчерпал успешный таран. Два часа после него капитан вел "Эверасму" противолодочным зигзагом, а потом "приказал старшему механику выжать из машины все, до последнего оборота". Пароход вернулся на прямой курс.
В 4:30 утра 28 февраля 1942 года, "вскоре после захода луны и незадолго до восхода солнца, две торпеды попали в нас — под угольными бункерами, и прямо под мостиком, — гласит отчет капитана Перконса. — Взрывы были столь сильны, что сорвали часть палубы и трюмные люки и разрушили надстройку… Электричество полностью отключилось".
В предрассветном сумраке капитану предстояло спасти 33 человека команды — хотя бы и ценой собственной жизни. "Капитан сходит с корабля последним" — не просто фраза. Это квинтэссенция морского долга: капитан в ответе за все.
Капитан и штурман спасают команду
Сразу же после взрывов торпед капитан Перконс бросился в радиорубку. Там радист-американец Фредерик Харпер отчаянно стучит ключом: три точки — три тире — три точки, три точки — три тире-три точки, S-O-S, S-O-S, S-O-S. Международный сигнал бедствия, сокращение от английского "спасите наши души".
Проформа: надежды на помощь нет. На "Эверасме" знают, что флот союзников не "закрывает" этот район, береговая авиация здесь почти не появляется, а грузовые суда избегают торпедированных собратьев как огня, потому что очень часто фашистские подлодки расстреливают первый корабль и используют его как подсадную утку: затаившись неподалеку, охотятся уже на спасателей.
Капитан вернулся на вздыбившуюся палубу. Там стармех Волкович командовал размещением моряков в спасательных лодках.
"Я осмотрел шлюпки, чтобы увериться, что никто не оставлен на борту… Старший механик кричал мне, призывая спуститься в шлюпку", — докладывал капитан Перконс. Капитан, однако, вернулся во внутренние отсеки, чтобы забрать судовые документы, но "внутри все было искорежено" и царила кромешная тьма. Глухой гул волн смешивался с гораздо более зловещими звуками: звонким шумом врывающейся в пробоины воды и стонами разрушающегося корпуса парохода.
Спустить шлюпки как полагается, на канатах, никак не удавалось. "Эверасма" сильно накренилась на противоположный борт, и длины шлюпбалок не хватало. Заваливаясь набок, пароход поднимал все выше от поверхности воды шлюпку с моряками. Видимо, их всех спас штурман Николай Якимович. Он перерубил канаты топором. Еще минута, и было бы поздно.
Шлюпка рухнула в воду. У парохода ее удерживал только веревочный трап. Капитан и стармех остались на палубе. Крен был таким, что стоять было уже почти невозможно.
"Старший мехник [Вольдемар Волкович] вновь позвал меня, — напишет потом капитан. — Я схватил стюардессу [Елену Барановскую], которая в панике [цеплялась за] шлюпочную палубу. Хотя старший механик помогал мне опускать стюардессу по [веревочному] трапу в шлюпку, она сорвалась и сильно расшиблась. Я приказал стармеху спуститься в шлюпку самому, и когда он исчез за бортом, я еще раз огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто не остался на борту… Затем я сам начал спускаться по трапу… Сильное волнение относило шлюпку от судна, она плясала на волнах подо мной, и лестницу било о борт".
Один из таких толчков швыряет немолодого уже — 59 лет, из них 36 в море — капитана Перконса на корпус судна. Ударившись о шершавую сталь всем телом, капитан получил тяжелые ушибы и повредил колено. От боли он разжимает руки и падает — к счастью, в шлюпку.
И тут в нескольких метрах над головами моряков разрывается первый снаряд. Субмарина всплыла и расстреливает "Эверасму" прямой наводкой.
Продолжение следует