В последний раз отец Сергей и два сына – Андрей и Георгий Осокины - встречались на сцене более года назад. Да и в жизни они видят друг друга все реже – их концертный график выстроен на годы вперед. 30 июля династия Осокиных воссоединится в зале Dzintari, чтобы исполнить произведения Чайковского, Листа и Рахманинова. На сцене будут стоять три рояля, на которых такие похожие и такие разные пианисты сыграют в разных комбинациях, а во втором отделении – еще и с оркестром.
- Сергей, вы родились в семье инженеров. Как получилось, что вы решили стать пианистом, в то время, как ваш младший брат Саша – получил инженерное образование?
Сергей: - В профессии пианиста сначала всегда идет желание родителей – мы же начинаем с 5-6 лет. Наши папа с мамой были большими ценителями и знатоками хорошей музыки, не удивительно, что нас обоих (с разницей в 10 лет) отдавали в музыкальную школу. Ну а потом все решает практика. Через два-четыре года становится понятным, нравится ребенку играть или не нравится – тут Александр решил иначе, чем я.
Впрочем, и потом класса до 8-10-го неясно, станет ли музыка для начинающего пианиста профессией. Но к окончанию школы им. Дарзиня я точно знал, что хочу продолжать, и отправился в Московскую консерваторию…
- Многие помнят судьбу Полины Осетинской – воспитанной отцом-пианистом и извергом девочки-вундеркинда, на концерты которой приезжали меломаны со всего мира, а в 13 лет у нее случился нервный срыв… Как родителям не переусердствовать со своими амбициями, вовлекая детей в мир прекрасного?
Сергей: - Это очень серьезный вопрос. На начальном этапе решают родители, ведь ребенку не всегда приятно подолгу заниматься "черной работой", которая в нашей профессии необходима. Тут важно, чтобы родители прислушивались к своему сыну или дочке и советовались с педагогами, а не шли тараном. И все равно любое их решение может быть ошибочным. Мы с женой – пианисты, поэтому могли оценить способности Андрея и Георгия более профессионально... Но мы совершенно не загадывали заранее, что наши дети ДОЛЖНЫ стать пианистами. Так получилось.
Андрей: - Надо признаться, что я довольно охотно и сразу включился в процесс, который был для меня совершенно естественным. При этом у меня была и масса других увлечений, в которых никто не отказывал. Я неплохо играл в шахматы - даже получил кандидата в мастера спорта и ездил на чемпионаты Европы, играл в теннис...
Постепенно музыка сама все вытеснила. Классу к шестому-седьмому я почувствовал прогресс от самостоятельных занятий, и меня стали охватывать приливы невероятного счастья, когда получалось. Для подростка это была возможность рано почувствовать себя взрослым.
"Уроки с отцом всегда были невероятно интересными: мы обсуждали произведение, жизнь композитора, старались понять, что откуда взялось – это также увлекательно, как разгадывать детектив..."
- А как же воспитание настоящего мужчины? Драки за честь и достоинство, футбол во дворе… Или береги пальцы смолоду?
Андрей: - Случалось мне и драться. Но не особо сурово. Помню, мне очень нравилось играть в баскетбол, но в последних классах школы к нам пришел профессиональный баскетболист, и я с ужасом обнаружил, что у него три пальца перевязаны, два сломаны – я с ясностью осознал, что это опасно… С другой стороны, пианист должен тренировать выносливость и силу рук. Нельзя относиться к телу, как к хрустальной вазе. Это может перейти в фобию.
- Вам застраховать руки не предлагали?
- Такие предложения уже поступали от организаторов концертов и агентов в Европе, но я не отнесся к этому серьезно.
- На рояле в Латвии играют тысячи, сольные концерты по всему миру дают единицы. Не было опасения, что не получится выбиться?
Андрей: - Нет. Популярность нашего инструмента объяснима – он самый простой для начинающих: положил руки – уже звучит. На скрипке надо несколько лет работать до первого приличного звука... Конечно, непросто признать, что ты потратил столько лет, а успеха не добился. На мой взгляд, тут главное – очень сильная любовь к музыке. Если она есть, то что бы ни случилось, ты все равно можешь быть счастлив, просто играя на рояле. Можно не быть солистом и найти другую форму получения наслаждения от игры: играть в ансамбле, быть концертмейстером, педагогом или даже сделать рояль своим хобби. Но если моторчика нет, то надо бежать из профессии, искать то, что тебе интересно.
- Мама и тренер теннисистки Алены Остапенко рассказывала, что другие ее воспитанники поначалу ревновали тренера к дочери, но постепенно признали объективное лидерство Алены. Было ли что-то подобное у вас, Сергей? Ведь среди ваших учеников, кроме сыновей, есть такие признанные пианисты, как Вестард и Аурелия Шимкус, Арта Арницане, Ольга Егунова…
Сергей: - Возможно, некая степень ревности была и будет, но у мира искусства есть существенное отличие от спорта. Да, у нас тоже есть конкурсы и состязания, где кто-то побеждает кого-то, но наша профессия все же не предполагает жесткого спортивного соперничества: одно хорошее исполнение не побеждает другое хорошее - они вполне могут сосуществовать рядом.
- В отличие от других учеников, ваши сыновья могут рассчитывать на вас, как на педагога, еще и дома…
То есть мы разделили семью и профессию. Хотя, обсуждать музыку можем сколько и где угодно.
Андрей: - Для меня это разделение было понятно с самого начала: когда я в раннем классе опоздал на урок к отцу, мне сделали строгое замечание, дав понять, что я не к папе опоздал на встречу, а к педагогу на урок. Все серьезно. Хотя, до общения на "вы" не дошли. (Смеется.)
С другой стороны, если в одном классе собирается много талантливых и фанатично преданных одному делу учеников – это здорово! Это дает импульс для состязательности, увеличивает мотивацию - остальные к ним подтягиваются... Я всегда рад, когда у моих ровесников здорово получается сыграть концерт – это меня лишь подстегивает на новые свершения… Гораздо труднее заниматься музыкой, когда у твоих одноклассников совсем иные интересы – они искренне не понимают, зачем шесть часов корпеть над инструментом и что-то там учить.
- Легко ли вам было сменить педагога-отца на другого педагога?
Андрей: - Это было непросто. Когда я уехал учиться в Лондон, все равно продолжал играть отцу, часто летая туда и обратно. Для меня всегда было важно его мнение, чтобы не уйти куда-то совсем не туда. Я взял за правило, брать от каждого педагога только лучшее, то, что созвучно мне, и всегда проявлять инициативу, а не слепо следовать указаниям.
Например, у моего преподавателя в Королевской академии Хэмиша Милна – очень талантливого пианиста – был совершенно иной подход к фортепиано, чем у папы. И это меня обогатило. Единственное, мне всегда было важно, чтобы у педагога были большие кисти рук – не потому, что маленькие хуже, но это иной контакт с инструментом.
– Вы чувствуете жаркое дыхание в спину со стороны младшего брата Георгия? Есть ли у вас некое распределения авторов и жанров?
Андрей: - Некое распределение есть: после победы на конкурсе Шопена Георгий много играет этого композитора. Но ничего строгого. Тут опять же действует правило, что одно хорошее исполнение не мешает другому. Одному нравятся розы, другому – лилии. Я рано принял брата, как самостоятельную личность и профессионала. Его карьера вызывает у меня только радость. Из-за бесконечных разъездов мы не так много видимся, как хотелось бы, поэтому я очень ценю такие концерты, как "Три Осокина в Юрмале", и наше с Георгием прошлогоднее совместное выступление в Берлине, когда мы исполняли концерты Рахманинова – я 2-й концерт, он – 3-й. Мне всегда интересно слушать, как он находит свою интерпретацию.
Сергей: - Главное, вместе мы или по отдельности играем, но мы всегда стараемся играть только ОЧЕНЬ хорошую музыку. Только великих композиторов. Среднюю стараемся не играть.
- Недавно латышский композитор Артур Маскатс написал музыку специально для Андрея – какие это вызывало чувства?
Андрей: - Пьесу "Казбеги: Цминда-Самеба" Маскатс написал под впечатлением от своих путешествий в Грузию. Название произведению дала церковь в Грузии на вершине горы, которую описывал еще Пушкин. Это было первое произведение композитора для фортепиано соло. Играть новую музыку – особая ответственность, ведь именно от тебя зависит, будут ли считать этот опус композитора удачным или нет. С другой стороны, это уникальная возможность разбирать произведение вместе с автором, который может объяснить свое видение. Я очень ему благодарен!
– Если скрипач достает свою скрипку Страдивари и взмахивает смычком, примерно представляя результат, то пианист каждый раз вступает в контакт с НЛО – неизведанным роялем. Денис Мацуев утверждал в интервью, что для него рояль - существо женского пола, с которым он всякий раз проходит все стадии, от ухаживания до страсти. А как у вас?
Андрей: - Поначалу мне эти контакты с новым давались нелегко, а потом я понял, что это вроде правил игры – всегда будет так, а значит, надо с этим обстоятельством не бороться, а понять преимущества. Игра на новом инструменте – это как общение с новым живым организмом со своими особенностями, сильными и слабыми сторонами, которые надо почувствовать на репетиции. Каждый раз твое исполнение будет немного другим, каждый раз надо подчинить новичка своей воле и замыслу, извлечь из него все лучшее и услышать, что он хочет сказать. Какие-то особенности показать ярко, какие-то – скрыть.
Если проводить аналогию, я бы выбрал… ребенка, которого надо научить говорить. Он молчит. Если к нему подойдет кто-то и начнет бить кулаками - кому это понравится? Но можно терпением и внимательным отношением извлечь из него волшебные звуки – "ребенок" полностью преобразится.
Бывает, придешь к кому-то домой, а там, где-то в углу стоит всеми забытый рояль – в роли мебели. Хозяевам кажется: инструмент настолько стар, что ни на что не способен, но в процессе игры можно выявить его сохранившиеся хорошие качества, которые особенно проявляются на отдельных произведениях. В общем, если грамотно подобрать мелодию под рояль, случится чудо.
- "Дети-аутисты" не попадались?
Андрей: - Некоторые рояли было очень сложно "приручить", они были капризны и плохо себя вели. Например, недавно в Германии я играл на таком "трудном рояле" концерт Бетховена на открытом воздухе. Зато насколько ценна победа! А иногда рояль звучит так замечательно, что получаешь сплошное удовольствие, он тебя буквально уносит, безо всяких ограничений!
- "Дети-любимчики" есть?
Андрей: - Есть несколько хороших роялей, с которыми всякий раз встречаешься, как с хорошим другом, которого давно не видел: иногда может так случиться, что разговор не очень клеится, а иногда, наоборот – несет и несет. В Лондоне играл в прошлом году на замечательной "Ямахе" - просто удивительный по звуку и прикосновению инструмент! Иногда та же программа на том же рояле получается совершенно по-другому. Предвидеть все нюансы звука невозможно – нужна интуиция.
Инструмент может волшебно изменить и хороший настройщик – представитель очень редкой и магической профессии. Например, в Королевской Академии Лондона работал невероятный профи. После его настройки я не мог поверить, что передо мной тот же инструмент – сверил даже инвентарный номер.
Сергей: - Мне случалось "оседлывать" самые разные инструменты. Если на сцену стараются поставить все лучшее, то в школах с какими только не сталкивался – ничего, надо уметь работать со всеми.
– Насколько публика в разных странах по-разному реагирует? Чем отличается рижская публика?
Андрей: - Она очень теплая - сразу можно понять, насколько интересно людям. А так все больше зависит от конкретного зала, а не страны. Есть залы, где все немного свысока смотрят и слушают – им хочется чего-то такого, чего они никогда не слышали, надо удивить их. Такой, например, лондонский Вигмор-холл. Есть залы, куда ходят самые разные слушатели, в том числе и без всякого музыкального образования, там свои законы: организаторы просят играть побольше известных мелодий.
Мое мнение, совсем необязательно иметь музыкальное образование, чтобы ходить на концерты. Классическая музыка – это вовсе не какое-то элитное занятие.
Сергей: - Как говорил один великий пианист, всякая публика хороша, главное, чтобы не кашляли. Это, может, не так сбивает самого пианиста, но очень мешает остальной публике, особенно в кульминационные моменты. Тем более что кашель – очень "заразен": если один начинает, то его тут же подхватывают в разных уголках зала.
- Ваша аудитория стареет, молодеет?
Сергей: - Последнее время, много молодых приходит
Андрей: - Этот процесс идет волнами. Приходит волна молодежи, потом затишье, через несколько лет смотришь – снова много незнакомых молодых лиц… Мир ускорился, всюду много быстрых и обрывочных впечатлений: смотрим видео 10 секунд, не нравится – переключаем, новое, новое, новое… А в итоге ничего толком и не осталось внутри, не запомнилось. Человек испытывает тоску по сильному впечатлению, и концерты классической музыки могут этот недостаток восполнить – они дают впечатление в разы сильнее и основательнее, чем в привычной нам жизни.
– Кто занимается вашим имиджем, внешним видом на концертах?
Сергей: - Когда я начинал, были определенные принципы, которые все плюс минус соблюдали. Выступали во фраке. Но последние лет 50 то пианист, то дирижер нет-нет, да придумают что-то свое – у кого сюртучок, у кого - рубаха. Мне все же привычнее в смокинге.
Андрей: - Последние несколько лет организацией наших концертов занимается Агентство Aira Laivina Artists, которое создали мы с моей девушкой пианисткой и певицей Катриной Гупало, тоже ученицей моего отца. У нас есть два менеджера, фотограф… Стараемся контролировать весь процесс – от зала и инструмента до имиджа. Не только конфетку, но и обертку: сайт, обложки дисков, общение с прессой… Это важно.
Конечно, все это не в той степени, как представители популярных жанров, для которых как раз имидж – главное. Мы не можем после каждого произведения переодеться и выйти в новом наряде, сменив цвет рояля. Но люди на внешний вид обращают внимание первых 10 секунд, пока пианист идет к роялю, а потом они превращаются в слух. Если музыканту есть, что сказать, что все сработает, а если нечего – красный рояль и перья не помогут.
- Тем не менее вы с Катриной последнее время увлеклись созданием шоу. Например, ваш проект After midnight, в котором вы за роялем, а ваша девушка поет и разыгрывает шоу с декорациями, переодеванием и даже балериной вокруг рояля.
Андрей: - Это не классическая музыка, а дань джазу и мюзиклам. Не концерт, а театрализованное действо, синтез разных жанров. Но в звуковом отношении я стараюсь взглянуть и на эту музыку с точки зрения классического музыканта, а не джазового – получается интересно. Мы сыграли концерты на сцене зала Lielais Dzintars в Лиепае, в Видземском концертном зале Cesis и дважды - в Доме музыки Daile в Риге.
Похожее было в нашей французской программе "100 лет Эдит Пиаф", в которой мы составили вместе песни Эдит Пиаф и классических композиторов, вдохновлявших ее – Дебюсси, Равеля, Сати. В этой программе очень видно, что, если музыка хорошая, талантливая и глубокая – неважно, эстрада это или классика. Такие эксперименты расширяют мой диапазон и обогащают. Впервые я стал писать аранжировки, обрабатывать музыку для рояля и импровизировать. И я бы не сказал, что уход в "легкий жанр" дался мне легко.
- Сергей, а вам приходилось уходить "налево"?
Сергей: - Мой уход в "легкий жанр" – педагогика. Конечно, он совершенно нелегкий. На сцене ты отвечаешь сам за себя и свой результат, а тут ты должен помочь раскрыться другому человеку – нужно не только мастерство пианиста, но и тонкое знание психологии: иногда надо действовать более агрессивно, иногда хитростью... И ничего нельзя гарантировать.
- Приходилось "приговор" зачитывать ученикам?
Сергей: - Да. Два-три раза я говорил, что лучше бы вам… поменять профессию. И люди соглашались. Конечно, это были не дети: в 6-7-м классе нельзя ничего сказать однозначно, но в последних – да, лучше сделать это вовремя.
- Вы готовы, как Паулс, вступить в сотрудничество с драмтеатрами?
Андрей: - Тут вам лучше Георгия спросить – у него был опыт написания музыки к фильмам. Он проявил себя, как композитор, с самого детства. Потому что Паулс, в первую очередь, гениальный композитор. При этом он и замечательный джазовый пианист. И его плодовитость в этом возрасте вызывает только восхищение.
– Можете ли себе позволить, как Горовиц, брать не те ноты?
Андрей: - Это нежелательно. Некоторые пианисты говорят, что они ни-ни, никогда и ни за что не играют "грязных" нот… Но это же не наука или спорт – все бывает. Конечно, важно стремиться к точному исполнению всех нот, максимально близкому подходу к произведению, как к картине старинного мастера – без трещинок… Но, кроме нот, за нотами, есть целый мир, необъяснимый словами, который нужно донести до публики. В любой игре должно быть и дионисийское, интуитивное начало, и аполлоническое - воплощение в реальный звук.
Сергей: - Я тоже за точность. Хотя, все бывает. Никакое эмоциональное состояние не оправдывает фальшивой ноты…
- Почему фальшивой – другой!
Сергей: - Есть законы жанра. В фортепианном концерте с оркестром есть определенные зоны - каденции, которые допускают, что, если тебя обуревают страсти, там можно импровизировать на тему, которая прозвучала в основном тексте. Тут оркестр останавливается – и на здоровье, выражайся! В хорошем смысле. Но не везде уместно себя не контролировать. Да и стихия должна быть в какой-то мере организована.
- Вы упомянули дионисийское начало. В связи с чем хотела спросить о допингах, диетах и прочих "милдронатах" для пианистов – используете?
Андрей: - Сама музыка – это такой допинг, что лучше не придумать. Пианисты ничем таким помочь себе не могут, разве что некоторые принимают что-то для укрепления памяти, но не знаю, работает ли это. А так, что бы ты ни выпил, Моцарт не станет ближе. А после принятия алкоголя за рояль лучше не садиться…
На тему диеты перед концертом, есть замечательная история из области шахмат, когда на чемпионате мира перед лидером команды Англии Майлсом постоянно стоял стакан с молоком, и глава канадской делегации предложил своему неудачно выступающему шахматисту тоже ежедневно заказывать по стакану молока, на что тот ответил: лучше заказывайте мне стакан апельсинового сока, чтобы я играл, как Фишер... Ох, если бы это было так просто, что-то выпить или съесть и сразу играть лучше…
- Дирижер Теодор Курентзис делал эксперимент: анонсировал содержание своего концерта уже после продажи билетов. На Осокиных пошли бы, не зная, что они будут играть?
Сергей: - Думаю, спокойно.
Андрей: - Наша публика знает, что мы ее в любом случае не обманем и к составлению программы отнесемся максимально серьезно – будет материал для очень разных вкусов… Обычно сюрпризы мы приберегаем для бисов. Тут, как правило, я и сам заранее не знаю, что буду играть. Чувствую, что в этот раз сыграл очень лирично, тогда на бис сделаю что-то бодрое. И наоборот.
- Полина Осетинская рассказывала, что, когда она выступала маленькой девочкой в Латвии, к ней подошел мальчик и сказал: вообще-то мы любим Паулса, но он никогда не давал девять бисов подряд. Сколько максимально бисов было у вас?
Андрей: - Шесть. Где-то после пятого биса обычно часть зала остается и готова слушать хоть еще час, а часть бежит в гардероб. (Смеется.)
- Латвийский композитор Георг Пелецис отметил, что сегодня искусство спустилось с небес на землю. Есть ли у вас гнетущее ощущение от необходимости продавать билеты, пиариться, позиционироваться…
Андрей: - Гленн Гульд говорил, что спуск на землю произошел еще в начале 19-го века: Бах – это небеса, Моцарта – нечто между, а Бетховен вполне себе спустился.
Сергей: - А некоторые говорят, что еще раньше, когда музыка перестала быть исключительно духовной и появилась светская – все, с тех пор началась деградация. На самом деле, мы – невероятно счастливые люди, ведь наша жизнь – постоянное общение с гениями.
