Является ли плагиатом то, что им принято называть в соцсетях, разбиралась "Лента.ру".
Литератор Наталья Рапопорт обвинила Людмилу Улицкую в том, что последняя использовала для своей книги их совместный сценарий, основанный на записках отца Рапопорт, патологоанатома Якова Рапопорта, в которых рассказывалось о борьбе врачей и НКВД со вспышкой легочной чумы в 1939 году.
В эти же дни самарский краевед Григорий Циденков обвинил в плагиате Гузель Яхину. По словам историка, весь роман Яхиной "Эшелон на Самарканд" "состоит из компиляции и пересказа с минимальными изменениями" публикаций его блога в "Живом журнале". А чтобы никто ничего не заподозрил, она "добавила воды в виде собственных вымыслов".
И в связи с выходом русского перевода романа Кейт Элизабет Расселл "Моя темная Ванесса" об отношениях 15-летней девушки с учителем литературы вспомнился скандал, который сопровождал издание этого романа в США. Спустя месяц после выхода книги другая американская писательница мексиканского происхождения Венди Ортис, выпустившая мемуары о своих отношениях с учителем, обвинила Расселл в плагиате. Скандал был такой силы, что Опра Уинфри исключила роман "Моя темная Ванесса" из своего рекомендательного списка. После этого Расселл призналась, что ее книга также автобиографична. Просто в мире есть больше чем одна девушка, у которой случались романтические отношения с учителем.
Издание также попросило филологов вспомнить громкие сюжеты "плагиата" в истории литературы.
"Право обращаться с ним, как с вором"
Литературовед Олег Лекманов:
Что касается громких историй плагиата, то сходу мне приходят в голову два знаменитых примера. Одна история связана с Осипом Мандельштамом, и эта история многое в его судьбе изменила. В 1928 году существовало такое издательство "ЗиФ", "Земля и фабрика", которое возглавлял приятель Мандельштама, поэт Владимир Нарбут. Оно выпускало тома классиков. Для этого издательства Мандельштам взялся сводить в один два перевода "Тиля Уленшпигеля" Шарля Де Костера — перевод Аркадия Горнфельда, видного переводчика и литературного критика, близкого друга Короленко, и переводчика Василия Карякина, гораздо менее известного.
При этом ни Горнфельда, ни Карякина никто не предупредил, что придет Мандельштам и будет все сводить в один общий текст. Мандельштам этого не сделал, поскольку был уверен, что это дело издателей. А издатели не позаботились о заблаговременном предупреждении двух переводчиков. Мандельштам сделал эту работу в ударные сроки. Кстати, он старался, это не была абсолютная халтура. Но важно, что он не переводил Де Костера с французского, в оригинал вообще не заглядывал, а взял два чужих готовых перевода и свел их в один текст.
Но и это еще не все. В довершение ко всему, что и стало в результате причиной дикого скандала, издатели на титульном листе не указали ни имя Горнфельда, ни имя Карякина, а вместо этого написали: "Перевод О. Мандельштама". Мандельштам, который это увидел первым, надо сказать, тут же сообщил Горнфельду, что вышла такая вот некрасивая история. Горнфельд был, разумеется, возмущен.
Нужно помнить, что Горнфельд был инвалидом, у него были серьезные проблемы со спиной. И каждая копейка ему доставалась с большим трудом. Он написал резкий фельетон, в котором обвинил не столько издательство, сколько Мандельштама в плагиате. Он был прав по сути, но по тону нет, а ведь тон часто не менее важен, чем суть. Горнфельд использовал оскорбительную для Мандельштама метафору украденной и перешитой шубы. Написал, что если видит человека в чужой перешитой шубе, то имеет право обращаться с ним, как с вором. А дальше это все приобрело уже совсем трагическое звучание. Потому что к травле Мандельштама подключился партийный публицист Д. Заславский.
Между прочим, среди них был и Борис Пастернак, который считал Мандельштама во многом ответственным за все произошедшее и мягко журил его за легкомыслие. Все это закончилось тем, что Мандельштам "вернул билет", то есть запретил себе называться советским писателем и создал свою знаменитую "Четвертую прозу" — яростный памфлет против советской литературы.
Для Горнфельда все закончилось куда более благополучно. Долгие годы "Тиль" после этого печатался только в его переводе. Вообще, в этой ситуации он повел себя довольно хитро. С одной стороны, разумеется, в 1928 году Мандельштам еще не был тем Мандельштамом, которого знаем мы. Еще не были написаны "Воронежские тетради", например. С другой стороны, Горнфельд понимал, что перед ним не ремесленник-халтурщик, а большой поэт, который пусть по своей вине, но и по вине издательства попал в некрасивую ситуацию. Но Горнфельду было выгоднее бороться со слабым Мандельштамом, чем с сильным "ЗиФом". А кроме того, его страшно раздражало то, что Мандельштам не каялся, а утверждал, что, мол, перевод большого значения не имеет, а гораздо важнее, чтобы писатели не топтали друг друга ногами.
Тут еще важно понимать, что для Горнфельда перевод был важным делом, он действовал как бы от гильдии профессиональных переводчиков. А для Мандельштама это был всего лишь способ зарабатывания денег. И Шарля Де Костера Мандельштам большим прозаиком, в отличие от Горнфельда, не считал. Поэтому Мандельштам полагал, что Горнфельд должен был человеческие отношения между двумя русскими писателями поставить выше, чем какие-то жалкие переводы. Такая вот трагическая история.
А во второй истории уже Мандельштам оказался пострадавшей стороной, впрочем, уже посмертно. Был такой мальчик, которого звали Всеволод Багрицкий, сын поэта Эдуарда Багрицкого. Талантливый начинающий поэт, так и не оправдавший возлагавшихся на него надежд, потому что он рано погиб на фронте. Как мы знаем, стихи Мандельштама 1930-х годов не печатались. Он их давал читать своим знакомым и друзьям в рукописях. Понятно, почему они не публиковались: потому что это был Мандельштам, который написал эпиграмму на Сталина и вообще обладал в советских кругах дурной репутацией.
И Всеволод Багрицкий тоже читал эти стихи Мандельштама, которые он знал, наверное, через отца. И вот он Корнею Чуковскому начал читать мандельштамовское стихотворение "Щегол", выдавая его за свое. Но это была неудачная мысль, потому что как раз Чуковскому Мандельштам свои стихи, в том числе, и "Щегла" посылал из Воронежа. Соответственно, Корней Иванович возмутился и отчитал зарвавшегося Всеволода.
А потом, уже после гибели Всеволода Багрицкого, вышел сборник стихов поэтов, убитых на войне, и там тоже был опубликован "Щегол" среди стихов Всеволода. Багрицкий переписал это стихотворение своей рукой, не обозначив авторство Мандельштама. Разумеется, мандельштамовская вдова Надежда Яковлевна была выходкой Багрицкого страшно недовольна, и в ее книге воспоминаний есть про это кусочек. Нужно, впрочем, отметить, что сам Всеволод никогда не пытался опубликовать "Щегла" под своим именем. Так что речь, скорее, может идти не о плагиате, а о стечении обстоятельств и юношеском озорстве.
А вот еще одна история про озорство, и касается она другого моего подопечного, Венедикта Ерофеева. Ясно, что он написал очень мало в силу разных причин, в том числе и медицинских. Однако ходила легенда, что у него был такой недописанный роман, который назывался "Шостакович", не имеющий прямого отношения к композитору Шостаковичу. Ерофеев сам рассказывал, что он, напившись, в авоське вез роман вместе с бутылкой в электричке, заснул, а когда проснулся, то не было ни бутылки, ни авоськи, ни рукописи.
Раньше мы с соавтором, Ильей Симановским, думали, что такого романа нет, но судя по всему какие-то его наброски все же существовали.
Но... У Ерофеева был один приятель, склонный к мистификациям, я бы так мягко сказал. И он уже после смерти автора "Москвы — Петушков" опубликовал в некоторой газете якобы найденную им рукопись "Шостаковича", фрагменты из нее. Позже, разумеется, оказалось, что это сочинение самого этого человека и к Ерофееву оно отношения не имеет.
"И что? Гоголь должен был написать, что Пушкин его соавтор?"
Литературовед Давид Фельдман:
Мы сейчас рассматриваем сразу две темы. Первая — именно плагиат. Вторая, соответственно, мера авторского участия.
С плагиатом все ясно. Это присвоение чужого текста. Как правило, вопрос юридический, решение предусмотрено законом об интеллектуальной собственности.
Иное дело — мера авторского участия. К примеру, Гоголь утверждал, что сюжет "Ревизора" подарен был Пушкиным. Известно и письмо, где тот рассказывал, как на почтовой станции был принят за ревизора. И что? Гоголь должен был написать, что Пушкин его соавтор? То же самое — про сюжет "Мертвых душ".
Кстати, идея "Мертвых душ" тоже подсказана Гоголю Пушкиным
Корней Чуковский указывал, что идея сказки про доктора Айболита появилась благодаря сочинениям Хью Лофтинга. Сходство очевидно: оба героя — ветеринары, умеющие разговаривать со своими пациентами. Но проблема соавторства не ставилась. Алексей Толстой заимствовал у Карло Коллоди идею приключений куклы Пиноккио. Шедевр получился — "Золотой ключик". Александр Волков пересказал книгу Лаймена Фрэнка Баума "Волшебник из страны Оз", и успех грандиозный. Правда, в советской традиции не принято было упоминать о подобного рода заимствованиях, но уж отечественные писатели тут ни при чем, они образцы не скрывали.
Примеры есть и анекдотические. Давно тому назад встретились два советских эмигранта — бывший следователь, а затем адвокат Фридрих Незнанский и в прошлом удачливый сценарист Эдуард Тополь. Вместе они написали приключенческий роман "Журналист для Брежнева", вскоре переведенный на иностранные языки, а позже еще один — "Красная площадь". Затем Тополь принялся доказывать повсеместно, что автором популярных книг был только он, а Незнанский к ним не имел отношения. Как говорится, дело житейское.
Однако чем дальше, тем страньше. После окончания советской эпохи дошло до экранизации популярных романов на родине авторов, и Тополь обратился в суд, заказал даже экспертизы — лингвистам и литературоведам. Вот каждый из экспертов и решил уникальную двуединую задачу: подтвердил, что автором двух романов был именно Тополь, а Незнанский не имел к ним отношения. Суд учел авторитетные мнения и вынес соответствующее решение.
Что до меня, так я с той поры в загадке. Если верить экспертам и судье, были созданы филологические алгоритмы, позволяющие не только безоговорочно установить авторство, но даже исключить вероятность соавторства. Так что гадаю: где они, международные конференции, поздравления выдающимся ученым, Нобелевскую премию заслужившим? А вы говорите — плагиат, заимствования…
А те конфликты, которые послужили информационным поводом для нашего с вами разговора, не имеют к плагиату никакого отношения. Если, конечно, стороны не захотят решить спор в суде и не докажут, опираясь на тексты, обратного.