В 1922–м Харитона выслали из страны в числе двухсот так называемых "идеологически чуждых" интеллигентов. Юлий остался в Петрограде. Кто мог тогда предположить, что отец и сын расстаются навсегда? Борис Осипович был Юлию даже больше, чем отец, — через несколько лет после рождения сына развелся с женой и один воспитывал ребенка.
Его супруга Мирра Яковлевна Биренс была актрисой Московского Художественного театра, блистала в "Синей птице" Метерлинка. Жили нервно. Вскоре она уехала лечиться в Германию, вышла там замуж. В 1930–е, когда к власти пришел Гитлер, перебралась в Палестину.
Борис Харитон оказался в Берлине. Оттуда пишет в рижские издания, а в середине 1920–х переезжает в латвийскую столицу. "Сегодня вечером" он возглавил в 1929 году.
Редакция "Сегодня" и "Сегодня вечером" размещалась на Дзирнаву, 57 (там, где в послевоенные годы находилась редакция "Советской молодежи"). Штат составили два десятка известных в России журналистов, перебравшихся в Ригу после 1917–го. Латвию они выбрали не случайно. Порядки тогда здесь царили самые либеральные: чтобы устроиться на работу, журналистам вовсе не обязательно было иметь латвийское подданство. Более того, даже редакторы могли быть иностранцами.
Так, у издателя "Сегодня" Я. Брамса был сначала польский паспорт, у редактора М. Мильруда — румынский. Уже позднее, с приходом к власти Улманиса, устроиться на газетную работу иностранцу стало почти невозможно — были введены трудовые карточки только для местных жителей, и "Сегодня" не смогла перетянуть нескольких талантливых журналистов из соседних Эстонии и Германии, как ни пыталась.
Впрочем, даже Улманис называл "Сегодня" латвийским экспортным товаром, который раскупается в Литве и Эстонии, Польше и Германии, Чехословакии и Румынии.
В Риге в начале 1920–х выходили десятки русских изданий, но к началу 1930–х остались только две газеты — "Сегодня" и ее вечерний выпуск "Сегодня вечером". Что же помогло устоять изданию, ставшему впоследствии самым известным в русском зарубежье?
Газета с самого начала выбрала верное направление — в отличие от ряда других, подчеркивавших свою русскость, приверженность к монархии, она ориентировалась на тех, кому дороги русский язык и культура. Не случайно своей ее считали и многие латыши, немцы, евреи. Отказывалась она себя считать и эмигрантской — называла латвийской газетой на русском языке. Не участвовала и в дробящих общество эмигрантских сварах и дрязгах. А вот другая большая газета — "Слово", ориентированная на "истинно русского человека", желавшая "подавить высокомерное еврейское "Сегодня", прогорела. А ведь первоначально за "Словом" стояли большие капиталы.
"Сегодня" же выросла на том, что первоначально служила деловой площадкой для комиссионеров и предпринимателей, налаживавших торговые отношения с советской Россией. Объявления, реклама давали хороший доход, и газета, отлично угадывавшая конъюнктуру, могла вскоре позволить себе и оплату корреспондентов, и приличный гонорар авторам, и различные издательские новации, и расходы на современное типографское оборудование. Но все это на свои заработанные деньги. Именно в "Сегодня" предпочитали печататься все видные писатели русского зарубежья: Бунин, Тэффи, Северянин, Мережковский, Шмелев, Зайцев, Кизеветтер, Айхенвальд. Конечно, "Сегодня" привлекала их высокими гонорарами.
Успешными делами газета была обязана и талантливым редакторам — Максиму Ганфману, возглавлявшему "Сегодня", и Борису Харитону, редактировавшему "Сегодня вечером". Последняя, как и полагается "вечерке", была меньше по формату, оперативней. Надо сказать, что после переворота Улманиса жить газетчикам стало гораздо сложнее. И дело не только в том, что от работы в штате были отсечены иностранные подданные.
В 1935–м была спущена инструкция: "Нельзя печатать никаких слухов о предполагаемых мероприятиях членов правительства, о предстоящих поездках членов правительства. … Совершенно избегать слов "вождь" или "фюрер", кроме случаев, когда эти слова содержатся в официальных сообщениях. … Кавычки ставить только тогда, когда речь идет о цитате. … Абсолютно избегать кавычек, которые могут быть истолкованы как ироническое отношение…" Такая пришла "свобода" — вплоть до орфографии и знаков препинания.
И все–таки газеты оставались достаточно свободными. Не случайно в 1940–м большевики одним из первых своих дел закрыли обе газеты. Харитона арестовали в октябре 1940–го. Приговор: 7 лет каторжных работ, 3 года ссылки. А что же его сын, который в это время занимался "закрытыми работами" под кураторством самого Берия? Мог ли он похлопотать у Лаврентия Павловича за отца? Вряд ли. Связь с отцом он потерял в начале 1930–х, когда стал засекреченным физиком, поэтому вряд ли догадывался, что с отцом. В конце 40–х после удачного испытания атомного оружия его на глазах у коллег расцеловал Берия, курировавший разработку ядерного оружия. Он мог поинтересоваться судьбой отца. Но не поинтересовался. Говорил, что понимал, как это тогда могло негативно отразиться на его работе.
После изобретения в СССР ядерного оружия Сталин запретил Курчатову, Харитону и некоторым другим видным физикам летать на самолетах. Для Харитона построили специальный вагон с залой, кабинетом, спальней и купе для гостей, кухней, приставили повариху. "Однажды мы возвращались с ним из Арзамаса–16 в Москву в этом вагоне, — вспоминал журналист "Комсомольской правды" Ярослав Голованов. — Харитон стоял у окна, глядя на предрассветные московские пригороды. "Юлий Борисович, а когда впервые вы увидели этот "гриб", и накат урагана, и ослепших птиц, и свет, который ярче многих солнц, вот тогда не возникла у вас мысль: "Господи, что же это мы делаем?!" — спросил журналист. Он еще долго смотрел в окно, потом сказал, не оборачиваясь: "Так ведь надо было, Ярослав". И замолчал. Наверное, он прав…"
Юлий Борисович Харитон умер, обласканный властями, в декабре 1996–го — на 93–м году жизни. Трижды Героем Социалистического Труда. Борис Харитон умер в расцвете лет, в 1941–м. Точная дата смерти, как и могила, неизвестна. Но есть и ему памятник. Это пожелтевшая газета, подшивки которой хранятся в Национальной государственной библиотеке, а каждый номер подписан его фамилией. Уникальный документ довоенной жизни Латвии.