Время работает на русских

–Сергей Георгиевич, здесь–то многим кажется, что выздоровление России идет полным ходом.

— Пока что продолжается ее разрушение, но, что радует, одновременно возрастает и сопротивление ему. Люди меняют тактику. Например, оголтелый антирусский накат телевидения уже не подавляет, как в середине 90–х, а вызывает реакцию самоорганизации сознания. Поняв, куда их бьют, люди разобрались, что именно им нужно защищать. Мировоззренческая матрица русских независимо от трансформации государства из империи в Союз и теперь в Россию осталась неизменной.

То есть нас по–прежнему связывает общее понимание того, что есть добро, зло, Бог, власть… Что отличает русских — они не признают конкуренции как способ жизни, а признают сотрудничество; не признают примат собственности и богатства, скорее выбирают жизнь по совести; поддерживают принципы социальной справедливости; вместо поисков быстрого успеха выбирают стабильность. Но ценности эти сейчас не афишируют, люди молчат. Это такой способ борьбы.

Вот гордость за победу над фашизмом — один из национальных символов. Но как только в прошлом году проблески исторической памяти начали просыпаться в народе, против них поднялась такая массированная кампания примитивного вранья! И никакого противодействия государство не оказало.

Также пытались прощупывать отношение народа к территориальной целостности, например, к продаже Курил. Общую школу тоже пытаются разделить на множество разных, но пока еще учительство едино и в сознании народа школа объединяет людей. Во власти идет подспудная борьба за выгрызание суверенитета.

— А кто этот враг России, который пытается ее разрушить? Власть укрепилась, олигархов устранила. Может, это новые условия глобального мира, к которым нужно приспособиться либо погибнуть?

— Во–первых, олигархов не устранили, а лишь немного потеснили. Государство не обладает достаточным суверенитетом, чтобы командовать в своей стране. Плюс антирусское ядро внутри страны. Глобализация — это идеологический фантом. Основная масса людей сидит на своей земле, питается с нее, воспитывает детей в конкретных национальных условиях, и лишь некоторые — небольшая элитарная часть всех государств — становятся, грубо говоря, кочевниками. Это племя такое, неоязыческое. Они должны быть вненациональными, внерелигиозными, связанными со всем миром через ноутбук. Они всегда там, где выгодно.

— Может, это эволюция, к которой все должны стремиться?

— Так ведь всех туда не пустят! Это племя декларирует отказ от ответственности перед своими народами и выжимает из них все соки. Есть такая неоантичная утопия о том, что небольшая раса новых рабовладельцев загонит в дымный загон всех остальных и заставит на себя работать. Но я считаю, не получится — такая система, как любая, лишенная разнообразия, быстро рассыплется.

— А чем им мешает именно Россия?

— Этой вненациональной прослойкой, которая состоит из представителей спекулятивного — авантюрного финансового капитала, движут жажда не только денег и власти, но и реванша. С начала своего зарождения эти капиталисты, как и ростовщики, были париями общества, их презирали. Их зло копилось веками. А русское и православное самосознание их ценности отрицает принципиально. И голос России хорошо слышен в мире, поскольку она относится к христианской цивилизации и умеет говорить на языке, понятном Западу.

— Так ли велика сегодня роль России в мире?

— Гораздо больше, чем нам кажется. Один пример. Когда США бомбили Югославию, они хотели делать это на законной основе и пытались узаконить доктрину гуманитарной интервенции. А для ее выгодного продвижения в общественном сознании хотели использовать церковь, чтобы священники в своих проповедях одобряли новый мировой порядок. Для этого собрали Всемирный совет церквей, в заседаниях экспертного совета которого от Московской патриархии участвовали отец Всеволод Чаплин и я (пригласили, хоть я и неверующий).

Чаплин доказывал, что это невозможно с точки зрения богословия, а я — с точки зрения общей гуманности. Наша аргументация была неожиданной для западников, но они не могли противостоять логике и согласились с ней. Вот вам конкретный пример, как православная церковь повлияла на позицию церковной западной общественности. Кстати, там было человек 10 представителей Африки, которые на полном серьезе требовали разделить бомбы, предназначенные Сербии, на всех, чтобы им после бомбежек дали компенсацию.

— Отчего же авторитет России исторически сопровождается русофобией?

— Русофобия характерна для высших слоев, которые программируют ход западной цивилизации. Это реакция на последовательность русской позиции, которая по ключевым вопросам всегда предсказуема. Вроде бы представители христианской цивилизации всегда должны быть солидарны, но Запад знает, что "русский медведь" всегда выступит "неправильно" и не позволит ничего себе навязать.

— Демократы считают, что как раз такой подход и губит русских. Научатся быть как все, тогда и выйдут из кризиса.

— Если бы эта идея была верной, люди в нее поверили бы и поддержали. Но раз никто за ней не идет — значит, пустое.

— Как, по–вашему, должно выглядеть поздоровевшее государство?

— Здоровое государство может говорить с людьми на языке реальности, а не иносказаний. Например, люди чувствуют, что страна находится в глубочайшем кризисе, — так скажите, в чем его суть, куда мы катимся. Вместо этого говорят, что кризис кончился.

— На семинаре вы назвали зарубежных русских "щупальцами" России. Что это значит?

— Скорее не щупальца, а рецепторы — особо чувствительные точки. Русские, которые живут за границей и прониклись другими культурами, имеют для нас большую ценность как переводчики. Через них мы получаем информацию об идеях, умениях, культурных ценностях на понятном языке.

— Как в этой связи вы оцениваете недавний призыв Путина к латвийским соотечественникам возвращаться?

— Думаю, он прекрасно понимает — вернутся те, кому невмоготу. Но основная масса останется. Она уже вырыла себе окопы, обустроила землянки и переживет сложности. Все равно в перспективе латыши будут растворены русскими, а не наоборот. Потому что за русскими стоит сила большой культуры и маленькому народу в конфронтации с ней подняться на этот уровень невозможно. Они будут утрачивать свой уровень.

Я считаю национализм и латышей, и эстонцев, разбуженный в них в конце 80–х, антинациональным именно потому, что, разрезая связь с большой культурой, они рискуют не прицепиться к другой равноценной. А в одиночестве развиваться не смогут. Хотя бы потому, что денег не хватит. Например, чтобы создать свой научный язык, своих специалистов, нация должна потратить колоссальные усилия, в том числе и финансовые. Для современного народа не иметь своей науки значит частично раствориться.

— Так они прицепятся к английскому.

— Не успеют. Раньше иссякнут как культуры. Для того чтобы освоить чужую, требуется 100 лет. Что, вы думаете, все латыши и эстонцы будут читать мировую литературу на английском? Речь же идет не о том, чтобы просто читать по слогам, а о том, чтобы уметь на этом языке читать между строк. Это смогут единицы. Которые выучатся на нем, уедут и станут чужими.

— На этом основании Россия спокойно наблюдает прозападные телодвижения прибалтов?

— Да, у нас есть запас времени. Одной ногой они, возможно, будут в Европе, но другая все равно останется в России. Потому что поменять мощный исторический вектор длиною в 200–300 лет возможно лишь для небольшой кучки людей.

— На пользу ли такое стороннее наблюдение местным русским — если латыши растворяются только в западной культуре, то русских силком тащат еще и в латышскую. Последние события — приезд патриарха, затем Ельцина — многих навели на мысль, что этот вектор логично продолжить визитом Путина и, значит, поддержать линию Латвии на ассимиляцию.

— Не думаю, что приезд патриарха и Ельцина — плод долгосрочной стратегии, поскольку ее у нашего государства пока нет. Что ненормально, конечно, но ведь смута не кончилась. Если вы часть русских, значит, наши болезни должны распространяться и на вас. Сегодня в катакомбах живет подавляющее большинство российского населения, мы боремся партизанскими методами, потому что мы — оккупированная страна. И вообще государство нельзя считать эквивалентом страны. А русский народ как раз думает о русских Латвии больше и неправильно, я считаю. Думают о вас как о страдающей части, которая, бедная, осталась там отрезанной. По–моему, это как раз благополучная часть мира. Ну и что, если какая–то часть русских здесь примет ассимиляцию, все равно в них останется много русского. У нас здесь будут пусть не родные, но близкие люди. Ну что делать, не развит у русских национализм. Для нас все люди братья, ну будете жить среди братьев нерусских.

— Может, проблемы России во многом исходят из того, что она не ценит своих людей?

— Россия — это абстракция. Желающие вам помочь есть, но они беспокоятся, как вам не навредить, не создать лишних проблем. По большому счету в целом перед нами стоит такой вопрос: пойти на лобовое столкновение с противником или, как говорится, двигаться лежа? Возьмите Александра Невского, одного из первых русских святых, он побратался с сыном Батыя, подавлял восстание русских против монголов. Потому что смотрел далеко вперед и оценивал ситуацию в пользу своего народа.

— Русская история знает и другие примеры — с Наполеоном и Гитлером не братались, но победили. Да и Александра Невского больше помнят по разгрому крестоносцев.

— Конечно. В том и вопрос: какую тактику выбрать теперь? Я считаю, что из людей, переживших перестройку, уже не выйдет борцов за Святую Русь, уж слишком много в них сомнений. А вот молодежь — другое дело. Даже если ее основная часть ассимилируется, у оставшихся появится жесткая ориентация на национальное, русское чувство. А у латышей свое национальное будет ослабевать. Я считаю, что время работает на русских и, значит, не надо пытаться мешать этому процессу. Даже если большая их часть ассимилируется, совокупный выигрыш все равно будет больше.