Медиааналитик Василий Гатов: глубинного народа не существует. Говорить о массовой поддержке войны в России некорректно  (11)

Delfi публикует это интервью с любезного разрешения проекта "Говорит НеМосква".

Василий Гатов — медиааналитик, журналист с 35-летним стажем в российских и зарубежных медиа, приглашенный научный сотрудник Анненбергской школы коммуникаций и журналистики в Университете Южной Калифорнии, советник редакции проекта Reforum, созданного для обсуждения позитивных преобразований в российском обществе и составления дорожной карты российских реформ. Автор репортажей о катастрофе на Чернобыльской АЭС, неудавшемся государственном перевороте 1991 года, первой чеченской войне. Был исполнительным директором и стратегом нескольких российских медиакомпаний. Создатель Novosti Media Lab — исследовательской организации, занимавшейся продвижением инноваций в области коммуникации и социального воздействия СМИ.

Многие считают, что в России многое держится на пропаганде. От просмотра российского телевидения или телеграм-каналов пропагандистов последние месяцы складывается ощущение, что они больше не понимают, как освещать поражения российской армии — например, падение Херсона. Что будет, если эта пропаганда перестанет быть убедительной?

Сказать, что путинский режим держится на пропаганде, было бы некоторым преувеличением. Пропаганда является одним из компонентов насилия, которое путинский режим использует по отношению к своему населению. Второе. Этот режим отличается от многих других диктаторских режимов, использовавших пропаганду в качестве одного из компонентов насилия. У путинского режима практически нет идеологии. Она настолько синтетическая и нестабильная, что превратить ее в лозунги, как это было в СССР, просто не получится.

Для Путина медиа — это способ удержания общества от размышлений о том, в каком оно состоянии и в каком состоянии страна. Распадается ли пропагандистская машина? Она никогда не была единой, даже в рамках того послания, которое она несла.

Мне кажется, что путинская пропаганда перестает работать на ряд аудиторий. Она довольно сильно теряет в своем весе и становится даже вредной для тех аудиторий, которые непосредственно оказались затронутыми мобилизацией в негативном плане, с людьми, которые были ранены, стали калеками или погибли, с их семьями, с их родственниками. Все эти истории про то, как мы конвертировали нашего мальчика в белую "Ладу" — понятно, что это бред, что это единичные случаи и это ошибки пропаганды.

Какую роль играет во всем этом российская пресса за рубежом? Нередко оппозиционеры видят в ней важный инструмент борьбы с российской государственной пропагандой.

Мы видим, что режим не в состоянии даже в отсутствие какого-то бурного внутреннего процесса заморозить доступ к внешним источникам информации. Проникновение информации из-за рубежа все равно происходит. Дискурс, производимый внешними интерпретаторами, информаторами, примешивается к официальному. Часть людей он побуждает к активным действиям, часть людей получает информацию и принимает ее к сведению.

Мы же не можем отрицать, что "Радио Свобода" сыграло определенную роль в падении Советского Союза. Через него вопреки цензуре, вопреки глушилкам доносилось, что мир устроен не так, что ваша страна устроена не так, как вам рассказывает компартия, что это несправедливо, жестоко, что люди погибают в психушках.

Это все приводило к эрозии тех идеологических оснований, на которых существовал режим. И как только у режима возникли другие проблемы, экономические прежде всего, которые потребовали от него отказаться от абсолютного тоталитарного идеологического давления, его понесло в разнос, потому что почва была подготовлена в том числе и "Радио Свобода".

В этом смысле сейчас российские эмигрантские СМИ — это десятки "Радио Свобод", которые пытаются пробиться через существенно менее совершенные глушилки.

Немало копий было сломано российскими и иностранными интеллектуалами в спорах о том, какие идеи лежат в основе путинской пропаганды и самого режима. Одни считают эти идеи фашистскими, или даже нацистскими, другие — что это как малограмотная смесь выдержек из книг, которые попадались Путину. Что вы об этом можете сказать?

Идеи Путина, которые несет официальная пропаганда, конечно, фашистские. Они имеют прямое родство с идеями Муссолини. Но это не нацизм. Нотки расового превосходства, если и стали появляться, то буквально в последнее время, и в некотором смысле как спасительные круги, как попытка консолидировать распадающиеся аудитории. А аудитории в отношении путинской пропаганды распадаются, это точно. Сейчас довольно значительная часть людей уже видит, что ресурсы режима не бесконечны.

Война, которая ведет к значительным жертвам — а мы уже видим, что они значительные — не может быть объяснена вещами, которые носят синтетический, искусственный характер, как путинское объяснение причин войны с массой лишних слов, потому что оно неоднозначно экзистенциальное. В нем нет важного элемента военной пропаганды — вот этого "или они, или мы".

Но Путин и его чиновники много раз говорили — вот смотрите, Украина готовилась напасть, а мы ее остановили. Это же и есть то самое "мы или они"? Судя по соцсетям, у заметной части людей в Европе, да и России напрашивается сравнение с тем, как объясняли нацисты необходимость уничтожения евреев — "если мы не уничтожим их сейчас, потом они уничтожат нас".

Мне кажется, что российская пропаганда не дошла до такого накала, какой был в нацистской Германии. Быстро довести людей до состояния звериной ненависти к врагу можно только, если работать с небольшими группами людей. Для этого требуется в прямом смысле зомбирование на уровне личного эксклюзивного доступа. Через медиа, даже при том уровне контроля, который у Кремля есть сейчас, произвести докручивание мозгов всего народа до такого состояния либо вообще невозможно, либо на это потребуется еще несколько лет тяжелейшего давления.

А в нынешнем мире можно выключить телевизор и отключиться вообще от всех медиакоммуникаций. И тогда пропагандистское послание будет поступать к тебе через вторые руки и потеряет свою силу.

Мы живем в мире, в котором никакая идеология не может быть монопольной. Кроме того, путинская пропаганда никогда никакую непротиворечивую картинку реальности дать не могла. В ней всегда было некоторое количество вещей, которые прямо противоречили тому, что большая часть населения страны получала в ощущениях.

Почему же тогда у многих за пределами России складывается ощущение, что эта большая часть населения страны добровольно отправилась в военкоматы при мобилизации? Кажется, что уехало меньшинство, а протесты оставшихся, которые слышны — не против мобилизации как таковой, а против плохой экипировки, плохого обучения и т.д.?

Проблема в том, что информацию об этом мы тоже получаем через медиа, например, через те же телеграм-каналы. То есть эта информация, это послание было усилено. Я не говорю, что это часть манипуляции, но исключить этого нельзя. Я не говорю, что это обязательно ошибка, но она может быть ошибкой.

И потом, почему мы считаем, что население, которое в целом не возражало против путинского режима как минимум последние 15 лет, начнет возражать сейчас? Давайте вспомним: последние более-менее массовые низовые, никем не организованные протесты были в 2005 году — против монетизации льгот.

Это значит, что после 2005 года в целом власть либо удовлетворяла людей, ну то есть у массового населения не было конфликта с ней, либо власть обладала достаточным методом устрашения этого населения, чтобы оно не дергалось. Эти вещи работают вместе, как весы такие, да…

И именно в этой логике люди пошли выполнять конституционный долг — защищать Родину. Это же долг, если тебе сказали, что ты ее защищаешь. А если тебе сказали, что ты не защищаешь Родину или это не Родина?

Поэтому у людей происходит затем столкновение с этой реальностью, с реальностью, что это не та война, про которую тебе рассказывали. Это не спецоперация, это война. И это не спецоперация "здесь были бы солдаты НАТО", это спецоперация "мы напали на Украину".

Любой человек с фронта, кроме совершенно е****тых [сумасшедших] Z-патриотов с продолжительными донбасскими историями, судя по данным социологов и разных медиапримеров, четко констатирует: "это — агрессивная война", "это — ошибка", "это — преступление".

Другое дело, что поскольку он не хочет быть виновным в этом, он тут же начинает подыскивать оправдание себе, в первую очередь: "это Путин решил", "это не я, а государство", "я ничего не делал сам, я выполнял приказы".

Помните был текст, когда солдат, который был в Буче (имеется ввиду, например, интервью Даниила Фролкина "Важным историям" — прим. ред.), вскрывается во время разговора, при этом продолжая оставаться вполне себе русским патриотом. Он несколько раз произносит кодовые фразы преувеличенного патриотизма.

И в то же время он четко говорит — я совершал преступления, но все равно по приказу, потому что он понимает, что это освобождает его от персональной ответственности. Его душа более не обязана страдать по этому поводу — он не инициировал убийство человека, он выполнил приказ.

Существует много свидетельств преступлений российских военных в Украине, мародерства, примеров бессмысленной гибели и прочего. У многих в Европе, в Украине, да и в самой России поведение россиян на этой войне вызывает вопрос, который нередко формулируется просто — "что с русскими не так"?

На самом деле, россияне довольно нормальная современная, модернизированная нация. У них есть вещи, в которых они гораздо консервативнее, чем нации с многолетней демократической историей. Но в целом, на уровне рефлексов, оказываясь в других странах, как мы можем убедиться по двум нынешним волнам эмиграции, это люди, которые с организацией этих обществ, в которые они попадают, довольно быстро начинают совмещаться. Они же не едут в Северную Корею.

Например, каждый год несколько тысяч русских семей получают гринкарты по лотерее. Мы не слышим, чтобы эти люди начали требовать в Америке Путина. Голосуют они за демократов. За республиканцев голосует Брайтон-Бич и эмиграция начала 1990-х.

Русские, оказавшиеся в эмиграции ничем не отличаются от обычного человека Северного полушария западного мира. Более того, те небольшие проценты русских, которые оказываются в Китае, не становятся китайцами. Они воспринимаются там, как европейцы, как датчане, шведы, французы, американцы. Поэтому нельзя полагать, что русские какие-то "неправильные", "устаревшие", что у них какие-то неверные рефлексы.

Почему же тогда, спрашивают украинцы и европейцы, да и многие наши соотечественники тоже, россияне не пытаются свергнуть путинский режим?

То, что этого не происходит в России, значит, что не возникает комплексных социально-экономических условий, которые вызывают у людей однозначное требование вернуть себе власть. Могут ли они возникнуть? Мы не можем исключать такой возможности. Революции возникают иногда на абсолютно пустом месте. Просто потому, что у людей кончается терпение. Оно может кончиться по самому странному поводу. Тунисская революция возникла, например, из-за самосожжения лавочника Буазизи, которого унизила женщина — представитель тоталитарной власти.

Поэтому я бы не стал не только генерализировать по поводу русского населения, но и пытаться ему какую-то заведомую рамку приписать: что вот оно встало и пошло завоевывать Украину.

Во-первых, не все, во-вторых, далеко не везде это случилось без проблем (в ряде регионов прошли активные протесты против мобилизации). В-третьих, местные власти и государство применили ряд не очень честных приемов. Предложили финансовую компенсацию, например. Если бы мобилизация была основана только на гражданских чувствах, поверьте, результаты ее были бы гораздо хуже.

Люди пошли воевать фактически наемниками. Для какой-нибудь безумно плохой провинции пробыть под бомбами за 200-300 тысяч рублей (2700-4000 евро по нынешнему курсу — прим. Delfi), но рассчитаться с кредитами — это очень сильная мотивация.

Кроме того, их обманывают, когда говорят, что не пошлют на передовую, а оставят в тылу на блокпостах стоять. Вообще одна из основных проблем путинского режима в том, что он очень лживый.

Это удивляет тех, кто наблюдает за происходящим из-за пределов России: людям в стране власти лгут уже много лет, а они в эту ложь продолжают верить — или делают вид, что верят. Стереотипное упрощенное объяснение этому, что это какая-то странная наивность или покорность. Как вы объясните такое поведение?

Я бы здесь воздержался от генерализаций, хоты бы по той причине, что тут может быть много объяснений, и все они могут оказаться правильными. Для кого-то закрыть глаза на это вранье — часть общественного договора.

То есть, "мы знаем, что нас обманывают, мы знаем, что нам врут, но мы признаем это составной частью того, что у них власть". То есть такие люди воспринимают вранье властей как плохую погоду — оно для них неизбежно.

Часть людей считают, что они понимают формулу вранья. То есть они вычитают предполагаемое вранье и считают, что таким образом они знают правду. Часть людей находятся под давлением окружающих. Они вынуждены, по крайней мере, делать вид, что они его не замечают, потому что их окружение приняло такое решение. Некоторые предпочитают не замечать вранья потому, что они не любят и боятся протеста, любой протест для них неприемлем. Поэтому они в принципе все, что ведет к протесту, воспринимают как что-то негативное.

Каждое из этих объяснений правильное, и для кого-то оно срабатывает. Но в целом основная причина, я думаю, заключается в том, что вот знаменитая ленинская формула "Верхи не могут управлять по-старому, низы не хотят жить по-старому, плюс резкое обострение выше обычной нужды и бедствий угнетенных классов и их желание изменений своей жизни в лучшую сторону" не работает.

У нас общество на самом деле из классового стало групповым. Очень мало вещей, которые мы можем продолжать расценивать в марксистской концепции класса. Период постсоциализма это обострил — исчезло "правое" и "левое".

У нас могут рождаться идеологии, которые вообще необъяснимы в этой парадигме. И главное — обнищание масс и революционная партия отсутствуют. Материальное положение граждан в России либо понемногу улучшалось все время, либо оставалось на том же уровне. У нас еще не было резкого падения — когда в пределах одного года одновременно обнуляются сбережения, люди теряют и не могут найти работу, плюс это все обостряется серьезными техногенными проблемами — например, многодневным простоем московского метро. Раздражение враньем, нечестностью помыслов властей, как мы видим, пока не ведет прямо к попыткам свержения режима.

Получается, что вранье как-то само по себе не представляет проблемы?

Напротив, вранье работает в обе стороны. Авторитарные и тоталитарные режимы очень сильно страдают от вранья, в том числе от вранья самим себе — когда внутри системы происходит неизбежная возгонка вранья.

То есть, нельзя сказать Владимиру Владимировичу, например, что никакой оборонной промышленности больше нет. Это то, что называлось при Советском Союзе приписками — когда каждый начальник старался изобразить результаты своей деятельности лучше, чем они были на самом деле.

И это, конечно, очень страшный элемент тоталитарных и авторитарных систем, от которых у них нет противоядия совсем. Они могут сколько угодно создавать Росгвардию, чтобы бороться с уличными беспорядками, тайную полицию — чтобы бороться с мыслепреступлениями, но с вот этим, что происходит у них внутри и что создает иллюзии (очень опасные и вредные — как путинская, которая привела к войне), они бороться не могут. В СССР с этим даже партия не смогла справиться как институт.

Мне кажется мы не можем пройти мимо обсуждения популярной в России концепции глубинного народа для объяснения поведения россиян в этом конфликте. Для сторонников Путина — это позитивная концепция, для оппозиции — напротив, почти ругательство. Многие из тех, кто эмигрировал, как бы проводят черту между собой и вот этим "глубинным народом", и говорят — вот, я, представитель интеллигенции — отдельно, а этот "народ", "инфантильный, обманутый, одурманенный" — отдельно. Как вы считаете, он вообще существует, этот глубинный народ?

"Глубинный народ" — это трансляция на русскую почву никсоновского термина silent majority. Когда Никсон вел свою кампанию 1968 года, он обращался к некоему silent majority — в противовес горлопанам, выступавшим против войны во Вьетнаме, к тем, кто живет настоящей жизнью, которые создают ценности, а не кричат (в действительности Никсон использовал этот термин уже будучи президентом США, в 1969 году — прим. ред.).

Этот американский политический конструкт был имплантирован в такой странный период поиска русской национальной идеи при Ельцине. Группа Георгия Сатарова и группа портала Polit.ru разрабатывали новый политический язык. Это был 1992-1994 год.

Первым в русский политический язык это понятие ввел такой политолог Модест Колеров примерно в 1994 году. Является ли этот конструкт правильным в применении к России, даже время не показало.

Ряд недавних опросов одной британской организации, которые прошли в сентябре, но пока еще не опубликованы, показывает, что есть примерно 50% россиян со схожими ценностями. Это люди, которые признают, что религиозные ценности, религиозные модели поведения являются более правильными, чем секулярные. Это люди, которые не любят ЛГБТ, которые при прочих равных выступали бы за запрет абортов, за внесение религии в образование. Эти люди — "общинные этатисты": они являются государственниками в пределах своей общины, то есть считают, что государство должно позаботиться об их городе или о людях их профессии.

При этом, осуществляя выбор между общественным и личным, они всегда выберут личное. На словах они требуют к себе уважения как к группе, но при этом личная выгода для них важнее, чем групповая, даже общая. Я вам описал стандартного избирателя Республиканской партии США. Единственное, что их отличает от американских республиканцев — они вообще не хотят платить налоги. Среди этих людей ярко развито нежелание отдавать государству вообще ничего.

То есть, это не тот забитый, ксенофобский "коллективный Путин", как считают сторонники распространенной идеи каких-то не таких, без собственного голоса, как сказали бы, россиян, этакого молчаливого большинства, которое автоматически поддерживает любые людоедские решения власти?

Нет, абсолютно. Внутри этого субстрата есть две фракции. Одна из них — с мощными изоляционистскими установками. Им никакая Украина не нужна, никто не нужен вообще. То есть Россия должна замкнуться на себя и все, так они считают. Такой не империалистический вариант, а националистический. И там очень высока доля ксенофобии, потому что это те, кто за "Россию для русских".

И вторая группа, наоборот, имперская. Это в основном люди, жизнь которых или их семей на какое-то время была вынесена за пределы России. Они, как англичане или французы, раньше жившие в колониях. И если первую группу исследователи называют "изоляционисты-националисты", то вот эту вторую — state-captured ("заложники государства"). Почему? Потому что любая попытка уйти с ними в глубинное интервью показывает, что то, что они исповедуют, связано с тем, что они привязаны к России.

Они не понимают, что мир больше России, поэтому они хотят, чтобы Россия расширилась до имперских размеров, потому что тогда у них будет "дополнительный мир". И вот это и есть основная группа, поддерживающая войну в Украине, а совсем не националисты. Они являются жесткой опорой путинского режима. Пока.

Вот это самое большее, что мы можем сказать про "глубинный народ". Но это совсем не тот глубинный народ, который подразумевал Модест Колеров или подразумевает Путин и даже его противники. Он никакой не забитый и темный, это вполне развитые люди иногда с высшим образованием, это не безработные, не маргинализированные. Просто это вот такая часть русских. Она такая же есть в Америке, она такая же есть во многих странах Европы, когда-то бывших колониальными империями.

Получается, что раз у нас нет никакого "глубинного народа", то и противопоставлять себя людям, относящим себя к интеллигенции, вроде некому. Вот эта антитеза "народ и интеллигенция" тоже становится сомнительной. Не так ли?

Очень хочется сказать саркастическое "спасибо" идеологам этого разделения — сборника "Вехи" и "Смена вех", где это впервые было сформулировано наиболее четко, артикулированно.

Особенность российского общества заключается в том, что с начала XIX века в нем присутствует идея интеллектуального взращивания определенных групп населения, чтобы они обеспечивали прогресс. Это идея, пришедшая от Михаила Сперанского, на которой был основан [Царскосельский] лицей, на ней развивалось образование в начале XIX века. Это не вчера изобретено. Этой сепарации способствовала так называемая "великая русская литература", в основном Достоевский, не говоря уже про либеральную критику XIX века. Это очень плохая вещь. Она закрепилась и привела к антагонизации интеллектуализма в более широком обществе, чем городская интеллигенция.

Одна из важнейших характеристик интеллигенции в этой парадигме заключается в том, что она гораздо меньше времени уделяет выживанию, что у нее есть время — благодаря ее статусу, образованию, доходам, духовному превосходству — на размышления.

А у "простого" человека — рабочего, крестьянина, военного — этого времени нет. Соответственно, он следует тогдашнему национальному мейнстриму — имперской политике, а вот эти, у которых есть время на размышления, они стоят отдельно.

Но дальше к власти пришли большевики…

Они попытались создать свою "красную" интеллигенцию за счет доступности образования и культуры. Создавали "красную профессуру". Но это дало только ограниченные успехи в столице. И большевики достаточно быстро поняли, что им придется воспроизвести вот ту позднеимперскую модель интеллигенции, потому что иначе никакой культуры не получается.

В итоге советская власть до начала войны создала некий промежуточный класс советской интеллигенции, который крайне излишне, очень избыточно финансировался государством.

Она просто незаслуженно много получала, скажем так, с точки зрения общей ситуации в стране. Ну и дальше эта интеллигенция посчитала себя элитой, хотя она ей не являлась, поскольку была синтетической — ее искусственно создали.

Она не выросла из общества, а ее просто в колбе развели, совместив немножко старой, немножко новой, немножко рабочих, немножко крестьян. И вот эта синтетическая элита стала стремиться к воспроизводству. И она до сих пор стремится к воспроизводству. Она стремится закрыть доступ к методам проникновения в себя для других и очень быстро начинает вырождаться в династическую, когда доступ к ее типу жизни, типу мышления, типу поведения регулируется "тусовочкой" — некоей формально или неформально существующей организацией.

В чем отличие этой синтетической элиты от европейских национальных элит?

Европейские национальные элиты сформировались после Великой Французской революции, это элиты во многом буржуазные, воспринявшие идеи либерализма в самом широком его понимании. Они — натуральные элиты, они — то, что смогло отразить содержание общественных ожиданий в объяснимых терминах политических партий, идеологических программ, фашизма, потому что фашизм был элитарной идеологией, а не народной.

Но что важно — во всех этих случаях между этими элитами и массами был диалог, который приводил к общественному прогрессу или регрессу.

Советская интеллигенция, возомнившая себя элитой, всегда считала, что она лучше всех знает, что делать, что ей не надо с "ними" даже советоваться, ни с каким-то "глубинным народом", ни с партийной управленческой группой, ни с тем, что называлось "честной инженерией".

Ей в этом наследует значительная часть того, что мы сегодня называем "либеральной интеллигенцией", хоть и далеко не вся, прямо скажем. Это политизированная, отчасти вытесненная в эмиграцию, отчасти вытесненная в маргиналов, объединенная крайней антипутинской позицией часть. У этой части интеллигенции, конечно, есть мечта порулить.

От советского у нее осталось желание во-первых "никого к этому не допустить" и во-вторых — "мы не хотим нести никакой ответственности за это".

Рулить, по ее мнению, будет какой-то абстрактно придуманный либеральный диктатор, который проведет люстрации, этих всех "нехороших" посадит, отгонит их от любимых "наших мест", например, Переделкино. И что самое главное, его вкусы должны соответствовать вкусам этой вот группы. Вот он будет нести за все ответственность, а не они.

Такие настроения вы обнаружите у многих известных, скажем так, лидеров мнений российской "либеральной оппозиции".

Я при этом сам ярко выраженный представитель этой среды, причем еще с очень плохим семейным прошлым. Один мой дед был генералом НКВД, второй — полковником военной разведки. Их дети, мои родители, искусствоведы, которые учили других жить: "Эта живопись хорошая, эта живопись плохая". Я вырос между "розовым гетто" на Аэропорте (дома кооператива советских писателей около станции метро "Аэропорт" в Москве — прим. ред.) и домом на Котельниках (сталинская высотка на Котельнической набережной в Москве — прим. ред.).

Война, похоже, расшатывает путинский режим, хотя бы потому, что он ее проигрывает. Может показаться, особенно российской оппозиции за рубежом, что путинский режим к крушению летит на всех парах. Предположим, что это так. Сможет ли "либеральная интеллигенция" прийти к власти после его падения?

Как говорил Воланд, важно не то, что "человек смертен, а то, что он внезапно смертен". Важно не то, когда падет нынешняя режимная конструкция и даже не как это произойдет, а то, какие силы окажутся определяющими после того, когда он падет. Пока у нас нет никаких оснований считать, что в пределах краткого исторического времени после потенциального падения режима либеральные силы хоть как-то будут близки к власти.

Во-первых, потому, что они крайне дисперсны и очень сильно вытеснены за границу. У эмигрантов шанс появляется тогда, когда начинается процесс национального согласия. Пока мы не видим даже, что такое возможно.

Среди сценариев, которые сегодня рассматриваются, есть несколько, которые показывают, что в случае неожиданной, например, смерти Путина, к которой никто не готовился, может наступить период элитарной нестабильности, физической борьбы за власть, в результате которой у власти оказывается абсолютный "никто" с нашей точки зрения. Человек, про которого мы сегодня даже не понимаем, что он может там оказаться, который при этом будет вполне рационален.

Он может не быть хорошим, добрым и не разделять ценности "либеральной тусовочки". Но он все равно будет искать выход из тупика, хотя бы потому что он не Путин, он не одержим его сверхидеями, а страна находится в очевидном тупике.

Он может оказаться достаточно умным для того, чтобы открыть дверь в будущее, хоть в какое-то, потому что сейчас единственная дверь, которая открыта перед Россией — это дверь в прошлое, причем в придуманное прошлое.

Второй вариант — это некая ситуативная хунта. В такой ситуативной хунте просто в силу отсутствия каких-то предварительных договоренностей, будет конфликт, победителем в котором может выйти человек, о котором мы сейчас ничего не знаем.

Совершенно необязательно, что его взгляды будут совпадать со взглядами Путина. Это может быть человек из ФСБ, например. Давайте не ставить на них крест. Не потому что они заслуживают того, чтобы мы в них верили.

В конце концов, люди, которые возглавили Революцию гвоздик в Португалии (военный переворот, приведший к свержению фашистского режима в 1974 году на фоне колониальной войны в Африке — прим. ред.), вовсе не были членами коммунистической партии. Это были военные, выпускники Морской академии, а это главное военное учебное заведение страны.

В краткосрочной перспективе все эти сценарии возможны с того момента, когда вычитается Путин — умирает или вдруг решает покончить с собой, или решает поделить с кем-то власть и так далее. Каждый из этих вариантов приводит к своему набору развилок.