"Все эти бесконечные политические игры привели к тому, что мы перестали понимать друг друга. Нам осталось сделать лишь маленький шажочек, чтобы рухнуть в бездну", — признался актер Сергей Маковецкий в интервью порталу Delfi. По его мнению, все землетрясения, камнепады, снежные бури и цунами — это расплата человечества за немилосердное поведение.
После картины "Ликвидация" актеру Сергею Маковецкому звонили одесситы и говорили: спасибо, что вы так красиво разговариваете. После фильма "Поп" знакомые батюшки утверждали: не священник, но очень здорово. Роль Чикатило актер отказался играть, побоявшись сделать это настолько убедительно, что публика полюбит зверя…
Разговор с Маковецким случился в день рижской премьеры спектакля его родного театра им. Вахтангова "Улыбнись нам, Господи" — по пьесе-притче Григория Кановича о пути стариков-евреев в Вильнюс, где сын одного из них (героя Маковецкого) покушался на жизнь генерал-губернатора. Актер честно признался, что думать о чем-либо другом ему сейчас трудно, но и говорить о спектакле — не легче, боится расплескаться.
- Режиссер спектакля "Улыбнись нам, Господи!" Римас Туминас назвал постановку своим ответом на "мировой хаос, в котором все мы только заложники в некой политической и финансовой игре"… Есть ли у вас ощущение заложника, пешки?
- Нет, пешкой я себя не чувствую. Но мне трудно понять, насколько я сам определяю свою судьбу. Скорей всего, моя жизнь идет по старому доброму принципу "человек предполагает — Господь располагает". О финансово-политических играх я вообще стараюсь не думать, а больше смотреть внутрь себя.
Когда я столкнулся с материалом этой пьесы, она мне сразу не понравилась. Но я не стал делать поспешных заключений — открыл произведение Кановича и начал читать. Режиссер изначально предлагал другую роль — разорившегося бакалейщика Авнера Розенталя (его сыграл Виктор Сухоруков), но меня в романе зацепил другой персонаж — Эфроим. Захотелось сыграть молчаливого человека, который всю жизнь общается с камнями на кладбище. Стало интересно, какой звук выходит из нутра молчуна — рык, хрип, шипение? За такими людьми очень любопытно наблюдать. Они молчат, молчат, но, когда начинают кричать, весь мир переворачивается. Человек, который связан со смертью, наверняка много знает о жизни.
- Должен вам сказать, что я во многих спектаклях и фильмах погибал. Например, когда играл царевича Алексея, меня душили, а в фильме "Макаров" я стрелялся… По счастью, только на сцене покойники выходят на поклоны, и мне это очень нравится.
- Насколько легко далась вам еврейская тематика, в которую вы уже так виртуозно погружались в "Ликвидации", сыграв Фиму Полужида? Есть ли в вашем окружении люди, которые помогали постичь неповторимый колорит, говор, юмор, мудрость?
- Поверьте, я не понимаю, что такое еврейская тематика! Конечно, уши у актера открыты, и он впитывает отовсюду, порой не осознавая этого. Но в этом спектакле никакого надуманного еврейского колорита нет. И Римас Владимирович нас сразу категорически предостерег от этого: "Товарищи, мы не играем евреев!" Мы играем людей. И ни о каком колорите речи не шло. Даже в Одессе нет такого ярко выраженного колорита — там все мягонько. А как только начинается колорит, это, простите, не еврейство.
Конечно, когда ты сталкиваешься с Израилем, ты понимаешь, что это другой мир. У меня эта страна вызывает чудовищное уважение — их терпение, труд. Когда понимаешь, что каждое деревце, кустик и травинка там рукотворны, к каждому подведена трубочка оросительной системы, и, таким образом, засажены целые холмы — ты просто чувствуешь, сколько труда, пота, крови пролито этими людьми, сколько они пережили…
Но повторюсь, я не специалист по еврейскому вопросу — я играю человека, не интересуясь, какой он национальности. Мне гораздо важнее, что происходит в его голове и душе, и чтобы персонаж находил отклик во мне — личные нюансы, боли и воспоминания. Я просто очень хороший артист, который умеет передать образ. Хотя, конечно, я знаю, что, придя на кладбище, мой Эфроим кладет на могилу камень, а не цветы — именно по количеству камней определяется количество людей, которые приходили проведать могилу. Вспомните грандиозную картину "Список Шиндлера": выжившие благодаря этому человеку люди приходят на его могилу и кладут камни — фантастический финал.
Если вспоминать роль Фимы-полужида из "Ликвидации", то она требовала правильную мелодику речи, точный одесский разговор, а не гэкать или шокать. Было приятно, когда после премьеры звонили одесситы и говорили: спасибо, вы очень красиво разговариваете.
- Мне было приятно выслушивать хорошие отклики от православных батюшек про эту роль, к которой я подошел крайне аккуратно и осторожно. Это непросто играть священнослужителя, причем реальную историю реального человека, который, надеюсь, еще жив. Кстати, отец Александр живет тут недалеко от Риги. Когда мы три-четыре года назад тут были, то хотели к нему приехать, но он приболел — не случилось.
Я понимал, что для такой роли надо многое знать, чувствовать и просто даже уметь. Правильно произносить слова, точно двигаться, поэтому мы с Ниной Усатовой, которая играла матушку, невероятно аккуратно подходили к каждому кадру и слову. Нашим консультантом был прекрасный игумен Кирилл — настоятель храма в Москве. Мы без него шага не делали. Я все время спрашивал: батюшка, смеет ли мой отец Александр так сказать? Боялся, что шаг вправо — будет карикатура, шаг влево — патока и такая сладость, что никто в нее не поверит. Похоже, нам удалось все передать натурально. И я радовался, когда знакомые батюшки говорили: не священник, но очень здорово!
- Поменяла ли эта роль что-то в мироощущении?
- Вы пытаетесь заглянуть глубоко мне в душу, а я не хочу выставлять ее напоказ. Да и объяснять такие перемены словами — это неверно. Все же оставьте во мне что-то нетронутым и глубоко своим.
- По какому принципу вы соглашаетесь или не соглашаетесь на роли? Почему вы взялись играть роль детского порнографа Иоганна из фильма Балабанова "Про уродов и людей", а предложенную вам же роль Чикатило — нет?
- Потому что фантазия гораздо глубже знания. Это я для себя сам определил, а потом еще услышал, что так сказал Эйнштейн. Ну что толку знать, что дважды два — четыре? Когда ты не знаешь персонажа и фантазируешь о нем, можно очень многое открыть в себе. А когда ты знаешь конкретного индивидуума и знаешь, что конкретно он сотворил в этой жизни, то зачем его играть и для чего популяризировать? Это же придется его жизнь пережить и как-то оправдать для себя! Если я ничего не почувствуют, то и публика ничего не поймет и не почувствует, не возлюбит моего персонажа.
- А нельзя играть ненавидя?
- Естественно! Ничего не получится, если ты играешь персонажа, внутренне презирая его. Это будет просто злой мальчик или девочка на сцене или на экране, который(ая) на кого-то злится. Для того чтобы сыграть персонажа, надо каким-то образом им стать — в том-то и сложность! А как можно оправдать какие-то вещи, которые не находят в себе оправдания? И зачем играть изверга, чтобы что?..
- Чтобы родить к нему омерзение!
- А если вы будете настолько убедительны, что публика его полюбит? И не дай бог, появятся последователи. Есть исторические личности, о которых, чем больше знаешь, тем меньше желания их сыграть. Знание останавливает, а фантазия движет вперед. Например, я не мог до конца понять Иоганна, о чем говорил Леше Балабанову. Он отвечал: будем двигаться постепенно, от кадра к кадру. Как он смотрит, как говорит, какие паузы делает, больше, больше… И тогда во мне начинает рождаться фантазия: он что, заторможен, плохо слышит или сознательно придает себе вес?
- Вы чувствуете ответственность за своих персонажей? За то, что они несут людям, не провоцируют ли агрессии?
- В размышлениях на эту тему я каждый раз вспоминаю "Сало, или 120 дней Содома" Пазолини — очень страшная картина. Есть сцены, которые невозможно смотреть. Режиссер это делал сознательно, чтобы показать ужас фашизма. И Алексей Балабанов тоже умел это делать — с большим количеством образов и ассоциаций: он снимал жесткие картины, но не смаковал жестокость, он очень точно определял и показывал болевые точки, но не теребил рану, не засовывал в нее пальцы со сладострастием садиста. Он точно чувствовал черту, за которую нельзя переходить. Поэтому все его картины жесткие, но не жестокие.
- Мы, наверное! Он великодушный и всепрощающий, а мы все, человечество, зависли уже у последней черты, края. Нам осталось сделать лишь маленький шажочек, чтобы рухнуть в бездну. Все эти бесконечные политические игры привели к тому, что мы перестали понимать друг друга. Но у меня есть надежда, что Господь смилостивится над нами, остановит, вразумит и не позволит свалиться.
Антон Павлович Чехов на эту тему хорошо сказал в "Дяде Ване": "Мы покорно умрем и там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой… и все зло земное, и все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир".
Антон Павлович говорил это 150 лет назад — он дал нам фору. Увы, милосердия все меньше и меньше. И обратите внимание, по нашей с вами вине происходят землетрясения, падают камни, там, где не было снега, заваливает сугробами, а где не было цунами, поднимается стометровая волна — человечество получает то, что оно заслуживает!
- Почему?
- Откуда я знаю! Как-то одновременно получается, что вроде технический процесс идет вперед, а человечество деградирует. Глупо жаловаться на все эти гаджеты, но из-за них молодое поколение очень мало читает — им неинтересна русская тройка, а вместо книг, им надо надо по-быстрому зайти в Интернет и прочесть выжимку в наикратчайшем изложении. Мы все живем в кратком изложении! И обвинять в этом наших детей бессмысленно. Единственное, что тут можно поделать — все время повторять им: читайте!
- Как украинец по происхождению и актер, который озвучил множество мультфильмов в роли князя Киевского, скажите, что там происходит и когда все это кончится?
- Я не знаю и не могу понять, что там происходит. И стараюсь на эту тему даже не говорить. Мне грустно и больно, что это происходит с моей родиной. Надеюсь, что это закончится. Мы же говорили, что господь нам помогает, надеюсь, он не отнимет у нас человеческую мудрость.
