...На свой последний дошкольный день рождения наша дочь, втайне от родителей, позвала всю латышскую детсадовскую группу. Вместе с воспитательницей, которая нам об этом сообщила в последний момент, успокоив, что у нее прийти не получится.

Заказав гигантский торт, разослали смс родителям. А через день посыпались вежливые отказы: за исключением двух преданных друзей-близнецов, уговоривших родителей задержаться в городе, все одногруппники уехали с семьями на католическую Пасху "uz laukiem".

Десять лет спустя, после окончания латышской средней школы, подруга позвала дочь лиговать у ее родных в Курземе. Наутро мы получили фото из райского сада с декоративными подушечками на плетеных соломенных креслах. "А почему это у нас нет laukов?!" - риторически вопрошала дочь.

Разбираемся в вопросе.

Lauki – это что? "Обычно мы, латыши, обозначаем место, куда идем или едем, в единственном числе, – объясняет Лайма. – Например, "в лес" – это большое и единое понятие. А вот lauki – они всегда во множественном числе. И неслучайно. Это пространства, которые наши предки вырубали между лесами и возделывали, чтобы создать себе место для жизни".

Описывая процесс рождения "полей", Лайма обращается к книге писателя Андриевса Ниедры Līduma dūmos ("Дым над пашней"): "Он так точно описал, как человек выкупает за большие деньги какой-то гадюшник (čūskulājs). Иногда, ради этого, экономит на собственных детях, которые не пойдут в школу.

Поначалу люди живут в домах, где топят по-черному, а под ногами — не пол, а утоптанная с камнями земля. И когда у тебя появляется возможность срубить настоящий дом — с окнами и полом — это такой эксклюзив! Конечно, осознание того, что это создано предками, сильно привязывает к месту".

Детство и lauki. Родители Лаймы – мама-медсестра и папа-милиционер – жили в Огре, где в 70-х отец от работы получил шесть соток. "Не иначе как знак Козерога наградил меня тягой к земле — я сразу стала проводить эксперименты. Например, обрезала все ветки крыжовника и оставляла одну, чтобы рос, как роза. Было так интересно, что получится".

Лаймины lauki были у бабушки. "Я помогала ей в колхозе — полола двухкилометровую свекольную грядку, та еще проверка на прочность. У бабушки был сад. Как-то я заявила, что хочу стать садовником – она выдала пачку семян укропа и указала землю под кустом жасмина. В тени, обычно, ничего не росло, но я так заботилась о посадке, что у меня выросло. Своим внучкам я всегда выделяю лучшее место, чтобы гарантировать радость от выращенного своими руками. Какое было счастье, когда внучка Матильда к 1 сентября вырастила учительнице астры. Сейчас она закончила 9-й класс, и каждый год приносит свой букет — это уже традиция".

Своя земля. В 17 лет Лайма осознала, что хочет свой деревенский дом, глубоко в лесу – хозяйничать там и выращивать, что хочется. Ездила по Видземе автостопом, искала. В 27 лет стала обладательницей хутора в Тирзе. К слову, оттуда родом и Андриевс Ниедра. Позже Лайма приватизировала поля, леса и сад вокруг. На землю бабушки не претендовала — там живут родственники.

"Знаете, что только в Латвии — 30 тысяч своих сортов роз? Я свои скромные 12 уже не считаю. Как-то сын посадил гектар черники, потом ему стало не до того — я решила, что это будет мой сад счастья. В прошлом году все так заросло, что солнца не видно, но я отчаянно полола и стригла, представляя, как все будет — это вдохновляло, – рассказывает писательница. – Да, этот дом не принадлежал моим предкам, но я изучила историю тех мест, знаю, чей он был... И он стал мне родным через труд.

Русские и lauki. В свое время Лайма Муктупавела согласилась на эксперимент: поэтесса Лиана Ланга попросила ее взять на хутор русского сына своей подруги и погрузить в латышскую среду, чтобы он научился говорить. "Мои дочки тогда сделали вид, что по-русски ничего не понимают. Мы очень благожелательно общались с ним. Язык изучали по принципу: показывали предметы и называли. Я так с турками потом практиковала. Изредка я что-то говорила ему по-русски, чтобы мальчик не боялся.

Через две недели, когда за ним приехали мама и папа, и выяснилось, что у него будет сестренка, он им сказал cepumu būsi? Это была моя победа. Никто над ним не смеялся или не ругал, мол, латыши так не говорят. Главное, что у него не было страха говорить, переводить, ошибаться, исправляться. И сейчас в Турции я тоже не боюсь ошибаться".

Этнограф Светлана Рыжакова, автор книги Cultura Lettica и подруга Лаймы Коты, считает: для того чтобы русскоязычным почувствовать себя своими в Латвии, надо выучить язык и купить пусть скромный кусочек земли, где построить свой дом. Все остальное приложится. В подтверждение Лайма рассказывает о двоюродной сестре Людмиле, у которой на Лиго вырастает огромная морковка. "Если человек купил землю, то он понимает, что на ней надо работать, чтобы было красиво — это нельзя не уважать".

"Уже тогда, в советское время, я был поражен, как все отличалось. В российской деревне при дворах жили максимум одна корова и несколько кур. В Латвии у людей были огромные и очень ухоженные хозяйства с коровами, козами, овцами, курами, своим быком, садом и огородом, который заканчивался за горизонтом… После восстановления независимости земли вернули. А люди продолжили тяжело работать. При этом внешне сохранилась суровая поэтическая красота, какой в России не встретишь.

Здесь выходишь ты на крыльцо и видишь не соседский забор, а горизонт, где в поле гуляет олень и никто не пытается вступить с ним в контакт из ружья. Где лисица, воровато озираясь, тащит кур, а тому, кто недоглядел — влетит. И хоть условия в доме довольно спартанские, наши дети тут кайфуют от всего — кормления курей, растопки печки, укладки дровяного сарая, похода в лес за ежевикой…

Бабушка с дедушкой каждый год договариваются с соседом, платят ему из скудной пенсии, чтобы тот на тракторе постриг лужайку вокруг дома... Здесь есть хозяин и есть его сказочная земля, с которой он в гармонии. Парадокс: Латвия — небольшая страна, но всюду бескрайние просторы, а Россия — огромная, но твой горизонт постоянно чем-то перекрыт, в прямом и переносном смысле. Все время впереди маячит чей-то высокий забор".

"Родилась я в небольшом селе Рекава в Балвском крае. На летние каникулы меня с двоюродным братом каждый год отвозили на хутор Залюкшни к бабушке. Нас с братом трудом особо не загружали. Ну, может, собаку покормить просили. Бабушка вставала с рассветом, шла доить коров, а потом — в поля. Мы же высыпались, ели, что нам оставляли, и шли гулять. Днем бабушка возвращалась, делала обед и снова уходила. А мы снова уходили в свой чудесный мир: строили штабик, бродили по окрестностям, затевали разные игры, устраивали ночевки в палатке во дворе, играли в карты. Если по выходным приезжала мама — ходили что-то полоть, а если папа — он вез нас купаться на озеро или рыбачить.

Раз в неделю в соседнее село приезжала автолавка. Мы должны были красиво одеться и идти туда с бабушкой — она там встречалась с другими хуторянами. Иногда ходили в соседнюю деревню Роговку.

Хлеб пекли соседи — мой любимый, белый. Вкус помню до сих пор. Когда поля были убраны — шли искать в земле гнезда шмелей с медом и высасывали его соломинками. Собирали лекарственные травы — их можно было сдать в школе за деньги. Самыми дорогими были васильки — 25 рублей за кг.

Два-три раза за лето на хутор съезжалась вся родня — двоюродные, троюродные, взрослые и дети — на сенокос и сбор сена. Тут уже все помогали. Ехала повозка, я на ней стояла, принимала и раскладывала сено. Когда приезжали в сарай, нам скидывали сено, а мы должны были его утаптывать, чтобы больше поместилось. Спали все в эти дни на сеновале — со старшими братьями и сестрами, пока папа с мужчинами играл в "Золите" на спички.

Позже на том хуторе поселился мой старший брат. А я своих детей uz laukiem отправляла туда, где сама выросла — в Рекаву. Для меня это место силы. Важная и хорошая традиция — возвращаться на свою землю".

На деревни к бабушкам. Гатис родился в Угале (40 км от Вентспилса), где в колхозе "Узвара" работали его родители, которые при доме содержали целый скотный двор. В 90-е колхозная система рухнула, но натуральное хозяйство кормило многие семьи еще несколько лет. Во время денационализации мама Гатиса получила архивную справку об утраченных землях в Абрене — семья получила в собственность такую же площадь в Угале.

Бабушка по отцовской линии была русской, которая жила в Латвии до 40-го года. В детстве Гатиса часто отправляли к ней под Сигулду. "В те времена казалось, что в городе жизнь ярче, а возможностей — больше. На селе надо было тяжело работать почти каждый день. Мы держали коров, телят, коз, кур… Сено собирай, газон коси, в огороде картошку копай, овощи пропалывай… Тогда ворчал, а сейчас я даже горжусь сельской закалкой — это сформировало личность", — считает Гатис.

Свой яблоневый сад. В конце 90-х семья отказалась от скота. "Мама, как экономист, понимала, что это невыгодно. Труднее было смириться с переменами отцу. Земля стояла пустой — решили, что-то делать. Мама услышала по телевизору призыв возрождать яблоневые сады. Мне эта идея понравилась — я с детства яблони любил", — признается Гатис. "Думаю, они входят в латышский код. Например, эмигрировавшие после Второй мировой войны в Австралию латыши, как только обживались, сразу высаживали возле дома фруктовые деревья. Австралийцы не понимали, зачем - проще купить в магазине", — говорит он.

Ему нравится, что цикл дерева — от цветения до плодов и опадания листьев — очень близок к циклу жизни человека. Большие деревья живут больше 70 лет. Гатис для коммерческих целей выбрал карликовые яблони — они плодоносят около 25 лет. В ближайшие годы первый сад придется менять. Сегодня у Гаги почти три гектара — более трех тысяч деревьев. И даже подумывает расширяться. Пока управляется сам, при поддержке старшего сына. Только на сбор урожай приглашает работников.

"У меня часто спрашивают, какие сорта лучше сажать. Совет дать трудно. Кроме вкуса, есть еще куча нюансов — капризное, чувствительное к болезням, боится морозов… Только опытным путем можно понять, что тебе надо, — рассказывает Гага. — У меня в основном зимние сорта: "Тина", "Коваленковское", "Ауксис", "Рубин", "Белорусское малиновое", "Заря Алатау", "Антей". "Спартан"… Есть две философии: если продаешь оптом — ориентируешься на сорта, которые просят магазины, если для индивидуальных клиентов — надо выращивать то, чего у других нет…"

Идеальное пространство латышей. Последние годы Гатис лето проводит в Угале, а так — преимущественно в Риге. Конечно, за исключением съемок, которых у него много.

"В основе всего — уважение к земле. Не делай ей плохого, — рассказывает Гага. — И никакой особой мистики или ритуалов для стимуляции плодородия. Хотя, когда из крохотного семечка вырастает тыква на половину огорода — это ли не чудо. Иногда залезаю на горку и смотрю вниз на свои цветущие сады. Есть даже мысль, построить там башню, залезать на нее и думать с высоты о смысле жизни (на главном фото: так искусственный интеллект представляет себе мечту Гаги, - прим. ред.)".

Своим детям Гага хочет передать то, "что латыши называют добродетелью труда: закончи начатое, не пасуй перед трудностями, клади каждый инструмент на место… Времена сейчас очень неспокойные — непонятно что нас ждет впереди. Главное, чему учу сына — быть хорошим человеком. Не делай другим, что себе не хочешь. Защити слабых".

Гатис эмоционально воспринимает политику, которая приводит к запустению и вымиранию латышского села. Недавно он разместил в фейсбуке видео, как люди встали на защиту сельских школ — его посмотрели больше сотни тысяч раз.

"Lauki — идеальное пространство для жизни латышей. Это должны понимать те, кто у власти". Он призывает стимулировать приток молодых людей в сельскую местность. Для этого, по его мнению, надо сохранять сельские школы, приглашать туда лучших учителей, давать им зарплаты, как в лучших городских школах. Нужны любительские театры, хоры, ансамбли — полноценная жизнь… "Самотеком этого не получится. Нужна сознательная политика. Пока ситуация не оптимистичная. Понятно, что земля пустой не останется — всегда найдется тот, кто у тебя ее купит. Только кто? Важно, чтобы оставались маленькие и средние хозяйства, чтобы жизнь была полноценной, а не только миллионеры и их работники".