Ужасное последствие путинской войны — не только многочисленные мирные жертвы и разрушенные украинские города, то есть буквальное уничтожение живого. Путинская война уничтожает и сам смысл нашей коллективной прежней жизни, который можно было бы сформулировать в целом как стремление к свободе — в политическом, экономическом, духовном и вообще во всех смыслах. Символично, с какой яростью Путин сегодня убивает наш "мир" — мир нескольких поколений, в частности, моего, последнего советского поколения, которое начало свою сознательную жизнь при Горбачеве. Все, что происходило с нами за эти тридцать пять лет, все наши траектории, порой невероятные, случились именно благодаря тому импульсу, первотолчку, который был задан Горбачевым, его перестройкой в 1985 году. Каждый, конечно, воспользовался этим импульсом по-разному. Многим в последующие годы бывало голодно и холодно; и многим потом приходилось бороться за выживание; но это в любом случае было движением вперед, и в этом была надежда на лучшее. Путин убил разом все наши траектории и все надежды, развязав свою кровавую, чудовищную бойню. Сегодня он воюет не просто с Украиной; он желает остановить, повернуть само Время вспять. Время, которое создал Михаил Горбачев.
То есть самому принимать решение о том, что любить и что не любить, чему учиться и чему учить, чем восхищаться и что презирать. Можно сколько угодно рассуждать о том, что свободы, данные Горбачевым, были "половинчаты и непоследовательны", как и все реформы в те времена; но невозможно забыть тот самый первый запах свободы — который, подобно первому весеннему ветерку, чутко улавливает нос после долгой зимы. Зима в тот год была действительно долгой — в прямом и переносном смысле; казалось, что жизнь остановилась, что она раз и навсегда будет устроена так. Взятка в конверте, именуемая благодарностью, за каждых чих; любое ничтожное бытовое счастье — только по знакомству, по блату, с черного входа. Ну, а что касается жизни общественной — молчи, помалкивай, выжидай, поперед батьки не лезь, со своим мнением не суйся — без тебя разберутся. А если какими способностями наделен — научись громким звонким голосом повторять вслед за старшими то, что написано на каждом праздничном плакате, и не замечать реальности; а значит — с детства приучать в себе давить, утрамбовывать, затаптывать голос правды. Ну, или, если не столь высокопарно — подавлять в себе почти любые человеческие эмоции и реакции. Все это знание передавалось уже как бы воздушно-капельным путем, от предков, от учителей, от знакомых. "Не высовывайся". Эта советская формула выживания нигде не была записана, в отличие от идеологических догм, но все примерно в третьем-четвертом классе уже выучивали, а точнее, интуитивно овладевали ею. Эта формула выживания была кислой и прогорклой — как запах из школьной столовой, где "воровали как везде" и готовили из того, что осталось не сворованным. Но ничего другого, как казалось, здесь быть не могло.
И вдруг пришел Горбачев. И стало не то чтобы светло, не то чтобы сразу свободно; но сразу стало как-то добрее, человечнее. Как-то все… размыло, что ли. Растопило. Едва ли стоит идеализировать любого начальника, а особенно высшего; но что-то личное, от характера самого Горбачева было в перестройке; именно его незлобивость, человечность, отсутствие железа, так сказать, в голосе. И одно это — советские люди быстро считывали импульсы сверху — буквально за полгода изменило всю общественную атмосферу. Запах в столовке оставался прежним, однако потихоньку появилась возможность выбирать — слова, манеру поведения или поступки. И оказалось, что правильно — это не всегда то, что говорят взрослые; и спорить оказалось лучше, чем поддакивать; и появилось откуда-то слово "совесть"; и появилась надежда. И слово "свобода" — не сразу, постепенно — стало означать многое, а затем и все.
За свободу, как оказалось, нужно бороться, нужно платить — в прямом и переносном смыслах. Но все же она того стоила. Люди постарше говорили "не стройте иллюзий"; но фокус Горбачева был именно в том, что он осмелился опираться на лучшее в людях, а не на худшее, что с точки зрения политики как раз и есть иллюзия. Однако эта иллюзия — что мир может опираться на принципы человеколюбия, а не людоедства — подобна наркотику: раз попробовав, уже не можешь забыть. Хорошо быть добрым, хорошо любить, а не ненавидеть; хорошо быть честным; хорошо быть хорошим. Как бы больно жизнь впоследствии ни била за эти "заблуждения", все же в качестве мечты, в качестве высшего ориентира эти установки давали внутреннее чувство "глубокого удовлетворения", выражаясь суконным языком прежних советских правителей. Вольно или невольно — это уже другой вопрос, но Горбачев разбудил в людях (пусть и в немногих) именно духовность; не в том пошлом значении, в каком это слово употребляют сегодня в России в отчетностях ведомств культуры "за истекший период", а именно как "жизнь, ориентированную на внутренне совершенство, а не на внешнее".
Его речь — велеречивая, с длиннотами, никогда не заканчивающаяся — была речью "пророка наоборот". В ней нужно было расслышать то, в чем он сам себе поначалу боялся признаться, поскольку свобода в русском языке всегда была "плохо прописана". Горбачев был "дан" нам — если позволить себе употребить этот библейский почти оборот — для невозможного: он был рассчитан на идеальных людей. А поскольку таких не существует, тем более среди советских, то люди быстро употребили его для своих ежедневных нужд, а затем выбросили. Но все же пять лет перестройки — политики невозможного, политики идеального и утопического — остались в качестве впечатляющего примера в истории. Что "можно и так": пробудить мир от спячки, разоружить его, насколько это возможно, освободить от преступной советской идеологии почти без крови — и уйти самому, добровольно, помахав на прощание. По масштабу перемен — причем, заметим, перемен к лучшему (это личное мнение автора, и с ним можно не соглашаться) — никто из правивших и правящих за тридцать последующих лет так и не смог с ним сравниться. И даже то, что было сделано вопреки Горбачеву, — Беловежское соглашение, например, — все равно стало результатом горбачевского "импульса к свободе", данного им в 1985 году. Война с Украиной, возможно, также рассматривается Путиным как возможность войти в историю; но чем бы ни закончилась кровавая авантюра, он в любом случае останется тем, кто пытался отменить глобальные последствия "горбачевских свобод". Так что, да — в этом смысле Путин воюет сегодня с Горбачевым, против Горбачева. Зло пытается внушить, что оно и есть единственная реальность ("жестокая", как любят добавлять с нажимом любители человечинки). А все остальное — иллюзии. Зло воюет с утопией, как ему кажется, Добра; но эта хрупкая утопия раз за разом выживала в итоге; иначе бы не было никакого движения в истории, никакого развития.
Мне повезло беседовать с Горбачевым и просто наблюдать его на публике. Интервью с ним — мечта многих журналистов; но едва ли большинство рассчитывало узнать что-то новое. Он многое рассказал в своих книгах — и повторял затем примерно одно и то же; о чем-то, как мы догадываемся, он умолчал и не рассказывал никому. Словом, на сенсации рассчитывать не приходилось. Конечно, первой целью интервьюеров было удовлетворить тщеславие, благодаря чему теперь лента фейсбука усеяна фотографиями "я и Горбачев", "мы и Горбачев". Какая-то часть интервьюеров, помимо удовлетворения тщеславия, имела еще одну цель — а именно поблагодарить его за перестройку. За свободу. Которой, так или иначе, воспользовались все, даже его лютые ненавистники. И к этому ритуалу он тоже привык, конечно. В конце интервью я говорю ему: "Вот, Михаил Сергеевич, хочу вам сказать спасибо. За перестройку, за свободу… И таких, как я — много, которые вам благодарны…" Вдруг Горбачев встал, обнял меня. Просто обнял. "Дальше, говорит — вы сами должны".
Дальше — сами.
Андрей Архангельский — российский публицист, культуролог. В прошлом — редактор отдела культуры журнала "Огонек". С 2014 года занимался исследованием феномена российской пропаганды, лауреат международного конкурса "Профессия — журналист" (2016). После закрытия "Огонька" сотрудничал с независимыми российскими медиа "Эхо Москвы", Republic, телеканал "Дождь".
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции