”Если на человека нападают, он звонит в полицию, а если полиция нападает на него, что тогда делать?” — говорит в интервью DELFI журналист, на которого, согласно следствию, напали из-за его профессиональной деятельности.
По его словам, потребность в переменах в российском обществе никуда не исчезла, несмотря на спад протестного движения.
СМИ в России, как полагает О.Кашин, не являются четвертой властью, вместо них эту функцию осуществляет администрация президента, и существует масса различных рычагов давления на прессу со стороны власти. Кроме того, в интервью DELFI он отметил, что россияне мало интересуются зарубежными новостями, а страны Балтии ”сливаются для них в одно пятно”. По его мнению, сегодня русские стран Балтии гораздо более положительно настроены к В.Путину, чем в самой России.
- Страны Запада, ЕС часто упрекают Россию в отсутствии свободы слова, однако в метро в газетных автоматах можно купить в том числе и ряд оппозиционных СМИ — ”Новую газету”, ”Независимую газету”, ”Коммерсант”, по телевидению обсуждают события, связанные с показанным по НТВ фильмом ”Анатомия протеста-2”, процессом над Pussy Riot….
- Из всех изданий, которые вы назвали, наверное, лишь ”Новая газета” соответствует тому стандарту свободного слова, который был в России в 1990-е и остается сейчас на Западе.
- Иными словами, это эталон?
- Нет, к ней много претензий, и к качеству журналистских материалов, и к рекламной политике, потому что есть представление, что в этой газете можно разместить заказную статью. Но это самая антикремлевская газета в России, и она несет определенную функцию. Если бы ее не было, ощущение отсутствия свободы слова было бы более четким. Сейчас же Владимир Путин может указывать на ”Новую газету” и ”Эхо Москвы”, что он регулярно и делает, и говорить Западу о том, что в России есть независимая пресса. Причем ”Эхо Москвы” в этом смысле, наверное, более показательный вариант, поскольку радиостанция принадлежит ”Газпрому” и при этом постоянно критикует В.Путина.
Если говорить о цензуре, то ситуация следующая. С советских времен у нас сохранилось такое представление о цензуре: в отдельном кабинете сидит цензор, вычитывает полосы и неугодные статьи. Такого в России, конечно же, нет. Есть гораздо больше вариантов тонкого давления на прессу, причем и в виде кнута, и в виде пряника. Речь идет в том числе и о рекламных бюджетах.
Есть известная история с журналом The New Times, который на протяжении многих лет не мог найти ни одного рекламодателя, хотя имеет неплохой тираж, и в Москве его читают. Просто бизнес боится размещать там рекламу. С другой стороны, есть и способы ”доброго” давления на СМИ, когда либо В.Путин, либо сотрудники его администрации собирают в Кремле главных редакторов и ведут доверительные беседы, по итогам которых формируется редакционная политика этих изданий.
В этом смысле у Кремля есть стопроцентная гарантия того, что если они не хотят, чтобы появилась определенная публикация, ее не будет, по крайней мере в заметных СМИ.
- Два года назад на вас напали неизвестные и избили, может ли журналист чувствовать себя в России безопасно?
- Отдельной проблемы, связанной с безопасностью журналистов, нет. Когда их выделяют в отдельную категорию и говорят, что их постоянно бьют, я с этим не согласен. Скорее речь идет о высоком уровне насилия и агрессии в российском обществе. Полицейские, которые убивали в Казани человека бутылкой от шампанского, не спрашивали его о профессии. Я как раз писал об аналогичной истории в Томске, где полицейские ровно таким же способом убили журналиста, но не из-за его профессии. Поэтому выделять журналистов в России в отдельно преследуемую категорию нельзя, а ответственность власти заключается в том, что у нас в стране высокий уровень агрессии и насилия.
- В Интернете россияне активны, но если говорить о политике — пассивны. Чем это объяснить? И как пресса влияет на умы в России?
- Уже нет разницы между силой печатного слова и силой слова в Интернете. Я сам это наблюдаю. Для людей не важно, где напечатана статья, они просто идут по ссылкам. Так что технологическая революция произошла. С другой стороны, активно ходят слухи, что в России запретят facebook и twitter, но я в это не верю.
- Все же Россия пока не Китай…
- Не Китай, но даже учитывая уровень прыти наших депутатов, которые в последнее время приняли массу странных законов, от борьбы с педофилией до поправок к законам о митингах, вести себя в интернете так, как на телевидении, невозможно. Здесь нет одного вещателя. Интернет — это горизонтальная сетевая структура и здесь не может быть монополии на истину, поэтому власть занимается внедрением своих активистов, ботов в структуры социальных сетей.
- Это происходит не только внутри России, но и за ее пределами?
- Я вырос рядом с Литвой, и часто у вас бывал, но в последние десять лет я не очень слежу за тем, что у вас происходит. Однако я сблизился с эстонскими коллегами и к свои статьям, размещенным на эстонских сайтах, вижу такие же комментарии, которые в России оставляют активисты кремлевских движений. Как мне кажется, сегодня русские в Прибалтике — это более пропутинская часть русского мира, чем русские в России. Видимо, для русского человека в Европе Россия представляется симпатичной страной, поднимающейся с колен, где меньше проблем и лучше живется.
- В понедельник закончились выборы в Координационный совет российской оппозиции. Ваши замечания по этому поводу. Интернет опять же бурлит, а население на последних муниципальных выборах проголосовало за ”Единую Россию”?
- Я не вижу в этом проблемы. Население голосует за ”Единую Россию”, но, допустим, в Химках, где независимый кандидат Евгения Чирикова набрала почти 20%, мэр единорос набрал 20 000 в абсолютном исчислении. Т.е. это гораздо меньше, чем те неполные 100 000, которые принимали участие в голосовании в интернете в КС. Я считаю, что это неплохая цифра в условиях противодействия со стороны власти. Есть миф, что упомянутые выборы были лишь московской тусовкой, но статистика показывает, что лишь треть из числа проголосовавших были москвичами.
- Можно ли говорить, что СМИ в России — это четвертая власть?
- В России четвертая власть — это администрация президента, удивительный орган, который не прописан в конституции и не является органом власти, однако в равной мере руководит всеми тремя ветвями власти. Причем, даже не сам президент, а какие-то чиновники из его окружения. В том числе они занимаются и свободой слова. Также есть такое удивительное ведомство, которое нельзя представить ни в одной европейской стране, как управление по внутренней политике, которое, по сути, руководит парламентом и всеми представленными в нем партиями.
В России нет либеральных оппозиционных партий, все они управляются из единого центра. И это очень хорошо было видно на последних выборах губернаторов. Например, в Брянске, Рязани представители этих оппозиционных якобы партий сняли свои кандидатуры, потому что им так велели из Кремля. Так что если говорить о четвертой власти, то это администрация президента, а пресса находится в подчиненном состоянии.
- Говорить о каком-то влиянии не приходится? Есть, к примеру, газеты ”Труд”, ”Правда”…
- За последние годы последним случаем позорного влияния прессы на происходящее в стиле упомянутых вами газет был показ фильма о Сергее Удальцове, в результате чего было возбуждено уголовное дело и как итог — людей сажают в тюрьму.
- Что Вы думаете о ситуации вокруг С.Удальцова и активистов ”Левого фронта”?
- Насколько я знаю, Г.Таргамадзе и в Грузии имел репутацию полубезумного провокатора, и, я думаю, что С.Удальцов встречался с ним. Известно, что такие же фильмы с тем же героем были на Украине и в Беларуси. И то, что Россия погружается в такую же ситуацию, что и Беларусь, меня, конечно, не радует.
- Беларусь Вас тоже беспокоит?
- На постсоветском пространстве Беларусь — эталон несвободной страны. В смысле несвободы Россия очевидно отстает от Беларуси лет на пять или даже на десять, но тенденция очевидна.
- Может ли журналист чувствовать себя в России в безопасности?
- Я переформулирую вопрос: может ли гражданин России вне зависимости от профессии чувствовать себя в безопасности. Нет, не может. Если человек попадает в беду, в нормальной стране он звонит в полицию, а если на него нападает полицейский, куда ему звонить? У меня есть друзья, которые пострадали на митингах от полицейских дубинок, попадали в участок. Я сам несколько лет назад попал в участок, и у меня там отняли деньги. Отсутствие нормальной правовой и судебной системы и есть главная причина небезопасности жизни в России.
- С одной стороны — пропаганда, с другой стороны, указывают на менталитет россиян, что перевешивает?
- Я далек от представления о менталитете русских, как о чем-то сильно отличном от менталитета жителей любой другой восточноевропейской страны. Я не думаю, что русские — меньшие европейцы, чем румыны, болгары или литовцы. Это нормальный, цивилизованный народ. К сожалению, после прихода в 1991-м году к власти Бориса Ельцина и его группировки (с тех пор менялись лишь отдельные персоналии, но не власть сама по себе) люди оказались не готовы и не сумели воспользоваться демократическими правами и свободами. Сегодня в России такая потребность в правах и свободах снова есть. Я не уверен, что число людей, нуждающихся в демократии, составляет критическую массу, но, я уверен, что рано или поздно они ее составят, поэтому перемены неизбежны.
- Российские власти много говорят о военной составляющей государства. Чем, по вашему мнению, Россия сильна в данный момент?
- Дело точно не в мощи оружия и ракетах ”Булава”, которые регулярно падают, и нынешняя ситуация в несовпадении риторики и реальности на самом деле удивительна. В последние годы вновь усилилась истеричная антизападная риторика, но при этом под Ульяновском появляется база НАТО. Я думаю, что Кремль запаздывает с антизападной риторикой, она была актуальна в народе в конце 1990-х, после ельцинского десятилетия дружбы с Западом, когда пиком антиамериканизма стала бомбардировка Белграда. Тогда же и вышел знаменитый фильм ”Брат -2”. Кремль, конечно, не хочет в этом сознаваться, но большинство слоганов и тем он украл у Эдуарда Лимонова десятилетней давности. Что касается сегодняшнего дня, то антизападная, антиамериканская пропаганда воспринимается в обществе как нечто несерьезное, как шумовой фон, прикрывающий коррумпированную власть. Поэтому, если отвечать на вопрос, в чем сила России, то, скорее всего, в народе, а не в том, что хочет показать Кремль.
- Литва присутствует в контексте в российских СМИ?
- В программе ”Время” в советское время в прогнозе погоды говорилось о том, что в республиках Прибалтики плюс два, плюс три, не отделяя одну республику от другой. Так и сейчас, для российских масс они сливаются в одно пятно. Самый главный бренд, связанный со странами Балтии, это проведение маршей ветеранов СС, хотя Литвы это мало касается. Если какой-то стереотип и есть, то, прежде всего, именно такой. Если говорить шире, то у российского общества гораздо меньший интерес к информации из-за рубежа, чем в советское время, когда люди всерьез интересовались событиями в Никарагуа, Анголе, Чили и т.д. Сегодня международные новости никому не интересны. Люди много ездят отдыхать, в том числе и в Литву, но почему-то совсем не интересуются политикой.
- С момента вашего избиения что вызвало большой резонанс, что-либо изменилось в отношении к человеку, представляющему СМИ?
- Да, это было резонансное явление, но оно не повлияло ни на отношение ко мне, ни на отношение к профессии, которое сформировалось как раз в 1990-е. Тогда журналист был представителем влиятельной силы (как раз четвертой власти), но с другой стороны, эта четвертая власть была так же коррумпирована, как и все остальные ее ветви. Журналистов в России исторически не любят. Во многом мы этим обязаны журналистам 1990-х, которые не справились с возложенной на них миссией.
- У вас сохранились связи с Калининградом?
- Да, безусловно, я внимательно слежу за происходящим там, я ездил освещать массовые протесты против губернатора Георгия Бооса, что теперь мне кажется репетицией Болотной площади.
- Если наблюдать за протестным движением в России, то можно наблюдать снижение его активности, массовости…
- Я вам возражу, все на самом деле началось не в декабре (накануне парламентских выборов. — DELFI), а в сентябре, когда было объявлено о возвращении В.Путина. За время президентства Дмитрия Медведева накопились определенные ожидания демократизации, слухи о которой намеренно культивировал Кремль. И когда случилась рокировка, эти ожидания оказались обманутыми. А выборы в России в той или иной форме всегда были нечестными. Я думаю, что люди вышли на Болотную площадь не столько в знак протеста против нечестных выборов, сколько у них просто-напросто скопился потенциал ожидания перемен. Он оказался неизрасходованным и тогда выстрелил, но надолго его не хватило. При этом я уверен, что желание перемен никуда не делось и не зависит от того, выходят люди на площадь или нет.
- Т.е. песня Виктора Цоя актуальна?
- Она бессмертна. Сегодня эта песня звучит на митингах и актуальна как никогда, потому что перемен требуют наши сердца.
- И все же, по вашим наблюдениям, соседи России нынешней властью рассматриваются в духе СССР или все же взгляд на эти страны иной?
- Конечно, взгляд иной, нежели в советское время. Более того, Литва в антиоппозиционной пропаганде звучит как место, где готовят российских активистов протестного движения. СССР не позволял себе относиться к этим республикам как к врагам, которые спят и видят, как бы напасть на Россию. Но если сейчас смотреть российское телевидение, то, к примеру, Грузия изображается как фашистская Германия, которая вот-вот нападет на нас. Кроме того, я думаю, что события, которые произошли в свое время в Грузии и на Украине, очень сильно повлияли на психику Кремля и лично В.Путина. Революции его всерьез испугали. Политика Кремля по отношению к оппозиции в России во многом обусловлена тем, что происходило на Украине. Если после многодневного стояния на улице в стране меняется власть, значит, надо не допустить ни единого шанса, чтобы люди не выходили на улицу.
- Это возможно в России?
- Думаю, возможно, поскольку потребность в смене власти есть, и возможность для этого есть. Мне было 19 лет, когда В.Путин пришел к власти, сейчас мне 32. Я не хочу прожить всю жизнь при В.Путине, и в этом смысле я не одинок.