С 2004 года теоретик архитектуры Александр Раппапорт отшельничает на купленном по случае хуторе в Мазирбе: "Я максимально изолировал себя от каких-либо ненужных мне контактов. Не потому, что плохо отношусь к людям, просто уже не способен их всех вынести — незаметно они отсасывают от меня силы…". Свои силы Александр Гербертович направляет на более важные темы и размышления, о которых можно подробно прочесть в его блоге "Башня и лабиринт".
В Латвию Александр Раппапорт переехал из Лондона, где прожил больше десяти лет. С городом он так и не породнился. "В Латвии — более знакомый ландшафт, который я знал даже лучше русского. Моя бабушка жила под Ригой, а я — у нее с 1947 года. Так что эти леса и моря я принял органически, что важно. В каком-то смысле, я вернулся в свое детство, обретя в природе давнего друга. Дети ведь дружат не только между собой, но и со средой своего обитания, с природой. Взрослые люди зачастую удаляются от природы. Зато старики, выпав из кооперативной социальной жизни, снова возвращаются к фону, к которому испытывают дружеские чувства. К "своему месту".
Про три условия счастья. У человека для счастья должны быть три момента — свое место, свои люди и свое дело. Все это тесно связано с нашими представлениями о своем "я". Все мы от рождения до смерти живем с самими собой, и нам важно иметь опору этого "я" в окружающем мире. Если мы оказываемся в совсем незнакомом месте, наше "я" испытывает гигантские перегрузки, а если обстановка поддерживает наше "я", то нам и жить легче. Свое дело у меня пока есть. Своих людей почти не осталось — близкие умерли, семья распалась. Свое место я обрел на хуторе в Мазирбе.
Про свои и чужие города. Мне неинтересно судить о городе по "открыткам с видами". Город становится понятен, когда там живут близкие, друзья и любимые люди. Если их нет, город остается чужим, как бы красив сам по себе он не был… Я много лет жил в Москве, долго — в Санкт-Петербурге, а теперь эти города стали мне отчасти чужими — там не осталось близких людей. Мой взгляд на Ригу — тоже немного отчужденный, я ее не чувствую, как свой город. Нет близких людей, к которым можно вечером завалиться и общаться за полночь…
Я могу любить город, в котором живет любимая мною женщина: приезжая на вокзал и подбираясь к ней по улицам, предчувствовать свидание, тогда и сам город становится близким. Даже его недостатки, когда их видишь, уже не раздражают — они перестают быть связанными с твоей судьбой. Если же любимого человека в городе нет — то и весь город становится не нужен. А любая лужа на дворе и трещина в асфальте складывается в общую картину неблагополучия. Так устроено наше сознание.
Относительно чужого города всегда трудно судить, чего бы ему такого добавить для красоты и чем бы усовершенствовать. Получаются достаточно общие суждения, которые мало чем отличаются от советов Парижу, Лондону и другим европейским столицам, в той или иной мере переживающим старческую анемию.
Про отличие города от деревни. Город — форма интеллектуальная. Когда-то он был органом мышления, потом стал органом производства, а сейчас — это орган программирования повседневности, чтобы, встав с постели, человек знал, чем сегодня займется: премьера, выставка, совещание, демонстрация. Зачем он этот конкретный день живет на земле? В деревне такого чувства нет — там человек занят каждый день примерно одним и тем же.
Про два лица Риги. Рига производит симпатичное впечатление. На мой взгляд, она заряжена городским достоинством больше Вильнюса с Таллином. Первое лицо Риги — захолустье: пригороды XIX века, недогоревшие в пожарах наполеоновских войн. Немного пыльные зеленые райончики — они мне кажутся очень милыми, уютными и человечными. Второе лицо — буржуазный центр, который строился с XIII по XIX век. К нему хорошо подходит английское слово spectacular — он зрелищный и представительский. Там есть на что посмотреть, где посидеть. Правда, пока не чувствую этого города в качестве интеллектуального и социального механизма…
Скажем, в юности я жил в Петербурге, был меломаном, каждый день ходил в филармонию и хорошо чувствовал место музыкального сообщества в этом городе. Когда я жил в Москве, там была группа художников-концептуалистов, которая создавала атмосферу и фокусировала вокруг себя культурную жизнь. В Риге много хороших музыкальных школ, оркестр, театры, художники (скажем, недавно побывал на выставке Юриса Димитерса, где было много интересных людей, которые явно знакомы друг с другом), и я бы пожелал рижанам побольше социально-культурных амбиций — они придают городу вкус, как перец и горчица.
Я всегда относился к Риге, как к достойному месту для формирования значительных инициатив. Она, как магнит, держит на себе много обещаний и возможностей. В нее заложено немало предпосылок для осмысленности бытия, созданных усилиями самых разных исторических личностей, начиная с арапа Петра Великого и Барклая де Толли. Что интересно: этот город ласкает, но, в то же время, застенчив и сдержан, не лезет вперед, не вопит и не требует. Каждый может любить его лично, иметь свой уголок в нем… Здесь пока нет механичности современных городов, где есть все и не для кого…
Про высотки Риги. Высотное здание гостиницы "Латвия" я не очень люблю. Чувствую, что оно там слегка неуместно. Как будто родню свою позабыло: вокруг все темные домики стоят, а оно из них вырвалось и забыло про них… Самое же неуместное здание Риги — Дом колхозника (нынешняя Академия наук) — странным образом вросло в свое окружение и своей чужеродностью держится в Московском форштадте. В отличие от московских сталинских высоток, эта его чужеродность обладает какой-то крестьянской незатейливостью…
Когда шла речь о строительстве аналога лондонского Сити на Кипсале, я предлагал это делать вокруг Дома колхозника — создать такой тесный даунтаун. Но зачем, вообще, Риге даунтаун? При нынешнем уровне кибернетизации необходимость в офисных многоэтажках скоро отпадет. Мы переходим из эпохи организации труда по временному графику к свободной работе: трудись, когда и где хочешь, бери лэптоп в лес и управляй оттуда чугунолитейным заводом…
Про Замок света. Современная архитектура Риги — такая же никакая, как везде. И Замок света — никакой, но его взяли в ватагу старые здания вокруг, в том числе - Железнодорожный музей. Этим Замок и держится: потихонечку влез в их семью, незаметно женился и приобрел адрес. Он достаточно нейтрален, чтобы стать привычным. Первое время он напоминал мне торт, отрезанный большим ломтем с двух сторон. Я думал, зачем его так обкорнали? Обычно ведь фасады домов — это их лица, у которых должны быть носик, уши, а у этого — ничего подобного. Но ему повезло, поскольку вокруг — все хорошие "люди" с сочувствующими формами.
Про рижских женщин. Одно время мне казалось, что Ригу делают женщины. Какая-то неимоверная толпа красоток! Но теперь как-то перестал в это верить — женщины становятся все более стереотипны, как во всех городах.
Про рижских чаек. Что меня сегодня раздражало в Риге, так это омерзительный крик чаек в три утра. Не знаю, что они делали — дрались или спаривались, но не давали закрыть глаз… И стандартное рассуждение, что птицы — твари божьи, тут не спасает. Если на хуторе птички только радуют, то в городе — раздражают. Чайки здесь явно находятся в странной для себя среде — их споры и раздоры вокруг помоек жутко действуют на нашу нервную систему. Невозможно нормальному человеку спокойно слушать чей-то истошный крик…
Я не считаю эту тему такой уж незначительной. Звуковой фон природы и техники имеет для города очень важное значение. Скажем, в Лондоне омерзительный шум создают не чайки, а лисы. Город буквально инфицирован ими. Лисы бегут из лесов туда, где на них никто не охотится и где проще достать еду, осваивают лондонские парки и питаются куриными объедками из помойных мешков, рядом с которыми дерутся и совокупляются. Это настоящее бедствие для хороших зеленых районов. В городе обязательно должна быть спецслужба, которая занималась бы раздражительными феноменами городской среды — от клопов и клещей до чаек с воронами.
Про значение деревьев. Большое количество старых деревьев в городе греет душу. Старое дерево — это не 30-40, а 100-150 лет. Огромное, с интересной фактурой коры. Это биологическое население города. Такие деревья вызывают чувство уважения и достоинства. Скажем, в Лондоне есть целые аллеи, которые преображают улицы магическим образом… Такие деревья — почетные жители города, их надо ценить, любить, ухаживать, вести службу по учету и лечению.
Про судьбу "хрущевок". Исторически хрущевская эпопея развивалась в определенных условиях и ставила свои задачи — она давала людям собственные сортир, кухню и спальню. Это была борьба с коммуналками. Первая фаза борьбы с коммунизмом. Если говорить о Москве сегодня, то там речь идет о корпоративном воровстве на почве строительной деятельности. Всем понятно, что вся эта реновация — огромная афера, которая принесет выгоду организациям, производящим стройматериалы, разным закупщикам плитки, стекла. Появятся огромные ассигнования, траты и откаты… В какой степени программа облагодетельствует население, пока сказать трудно. Надо подождать несколько лет, пока не сможем увидеть первых осчастливленных. Но людей просят уже сейчас начинать радоваться, а если потом год, второй, третий жилища им еще не предоставят, они начнут роптать…
Вопрос каждой отдельной "хрущевки" (в Риге) — вопрос частный. Надо посмотреть, в каком состоянии здание, какие есть средства, сколько надо денег на реновацию. Как здания, "хрущевки" вполне могут быть приспособлены к хорошему образу жизни. Не исключено, что в новых зданиях, которые предлагают строить на их месте, жить будет не так приятно. К примеру, в Москве сейчас строят 25-30-этажные дома. Представьте 3-комнатную квартиру на 26-м этаже с бабушкой, внучкой и собачкой. Четыре скоростных лифта и дворы, забитые автомобилями всех жильцов. Какая радость так жить?
Думаю, общее население Земли лет через тысячу упадет с нынешних 7,5 миллиардов до 3-4 миллиардов, которые будут воспроизводить свой состав, не нуждаясь в экстенсивном расширении. Ведь иначе, можно так перестараться, что жить будет негде. Придется улетать на какой-нибудь Марс… Такой новый этап "реновации": видя, что народу тесновато, государство решило часть народа переселить в другую галактику. Тут уж никто не обрадуется такому предложению…
Сокращать численность больших городов никто пока не умеет — нет ни экономических, ни культурных механизмов. И поможет тут не добрый царь или Нил Ушаков, а компьютеризация приведет к тому, что жить в городе станет абсолютно не нужным…
Большие города должны исчезнуть, но это не значит, что должны исчезнуть их фрагменты и малые города. Люди вздохнут с облегчением, избавившись от феномена мегаполиса, и начнут обживать маленькие городишки. К Англии таких довольно много, и в Латвии они есть, но почему-то они стремятся быть похожими на мегаполисы.
Про избавление от частных авто. Если программа осуществится, то все такси будут автоматизированы и никому не надо будет покупать себе персональную машину. Звоните — и такси везет вас в любое названное место, там бросаете машину и забываете о ней. Сейчас всем автомобилистам надо парковаться, чиниться, менять резину, сдавать на права, платить налоги, ссориться на дорогах — кошмар. Если ни у кого не будет личных машин, это будет настоящая городская революция. Дикарский принцип из серии "у каждого индейца должны быть три кинжала, а у каждого буржуа — по два автомобиля, внедорожник и со стереофоническим звуком", развеется в истории, как туман.
Про стекломанию. Я не люблю стекло — это противоречивый и страшный материал — оно есть, и его, зрительно, нет. Пытаюсь понять, что значит стекломания современного города. Сегодня даже в деревнях, где нет универмагов, строят стеклянные от пола до потолка проекты. Почему раньше деревенскому жителю было достаточно окошка, а теперь — надо видеть все?
Одна из мыслей, что прозрачность используется нынешними тоталитарными режимами для слежки за всем и всеми. В стеклянном доме не спрячешься. И камней там нельзя бросать. Но современные архитекторы не думают об этом, они находят по каталогам и покупают бельгийские стеклопакеты и ставят… Человек, который ставит на даче стеклянную стену, рассуждает так: хочу, чтобы природа вошла ко мне в комнату. Но она не входит, зато сам человек в нее превращается — в растение или аквариумную рыбку.
Про современную архитектуру. Сегодня архитектура у нас полностью подчиняется начальству. Из архитекторов воспитывают послушных исполнителей воли начальства, которое ничего не смыслит в архитектуре. От них требуют минимум способностей и максимум послушания. На этом и строится реальная практика…
В идеале архитектор должен превратиться в медиума, которого окружающая среда толкает на те или иные действия, а он тонкостью своей резонансной системы понимает: правильно или нет он делает… Архитектор хорош, когда приходит, к примеру, на уже сложившуюся потребность в скамейке и ставит ее. А когда он ставит и уверяет всех, что эта скамейка нужна, а люди так не думают — это не то.
Архитектор — это таинственная, могучая и великая профессия, которая еще не проснулась. Если она не проснется — человечество просто вымрет. Причем очень быстро. Прежде всего — от состояния депрессии. Люди начнут заболевать чем-то непонятным — вроде все нормально, все есть, а жить не хочется.
Про гения архитектуры с Сааремаа. Из знакомых мне архитекторов я считаю великими всего несколько. В частности, таким был Луис Кан (один из авторов градостроительного плана Филадельфии, — прим. Ред.), который родился на Сааремаа. Люди не могут понять, почему его творения так прекрасны. Он просто сложил камни, а оторваться невозможно! Когда в Индии шла война с Бангладешем, летчики не бомбили построенные им здания, считая их памятниками архитектуры. Когда сын Кана приехал в Бангладеш, толпа пыталась дотронуться до него, потому что прошел слух, что он исцеляет болезни, он ведь сын почти святого… А умер Кан на Пенсильванском вокзале в уборной, без документов — три дня его не могли опознать. У него был миллион долгов в банках — он их брал, чтобы работала мастерская, пока проекты никто не покупал. Для меня он был светилом — он приобщил меня к чуду архитектуры…
Архитектура ценна не красотой, а достоинством. Чувством достоинства, которое она в нас пробуждает. Это чувство построено на резонансе нашего духовного бытия и духовного бытия мира. А красота — это вульгарный вариант архитектурного достоинства, что угодно можно покрасить и изрисовать — будет красиво…
Про модных архитекторов (Заху Хадид и Рема Колхаса). Гремят, как пустые бочки!.. Как правило, это архитектура амбициозных заказчиков, таких… баронов: а постройте-ка вы мне, батенька, 700 метров башенку… Им (архитекторам) дают богатые заказы, но это ничего не значит. Сами они не думают, действуют по модным трендам, ориентированным на вкусовую шкалу заказчика.
Решит какой-нибудь директор Газпрома Миллер воздвигнуть памятник себе нерукотворный в Петербурге — Охта-центр (нереализованный проект Газпром-сити, прим. ред.) — и хоть трава не расти. Приходится людям чуть не с рогатками и дубинами выходить на улицы, чтобы отменить такое строительство, уличной демонстрацией решать профессиональные вопросы. Института, который мог бы обсудить смысл подобного здания, даже не возникло. Представляете, если бы математика решалась уличными пикетами: стояли бы люди с плакатами "дважды два — четыре с половиной".
Это все культурная отсталость и дикость, которая в мире гнездится, несмотря на все компьютеры. Увы, думать люди начнут лишь тогда, когда, волею богов, случится так, что в городах жить станет невозможно, когда у всех вскипят мозги. В истории человечества таких периодов думания было мало, и они дорого давались.
Про отмирание государств. Я не политолог и не социолог, но по моим наблюдениям, государства отмирают. Нынешняя форма государства выросла из города-государства, превратившегося в феодальное царство, империю и теперь — в производственно-бюрократические структуры, которые называют себя государством и управляют жизнью людей. Думаю, такие формы государственного управления отомрут сами по себе и довольно быстро — под влиянием информатизации и кибернетизации. Количество людей, которые интуитивно ведут существование, максимально дистанцированное от государства, будет расти…
Думаю, в третьем тысячелетии мы вошли в эпоху многообразных сдвигов привычек, которые нас объединяют. Моя версия: города растворятся и государства исчезнут. Помню, в юности было важно не опоздать на работу: стоял начальник отдела кадров с часами в руках — и несешься сломя голову, не успев допить утреннюю чашку чая. Кому это надо? Сейчас я работаю в институте, в котором не бываю никогда, даже не знаю, кто там начальник отдела кадров, но меня там терпят — я все вовремя присылаю им по интернету.
Так же и государство: оно что-то умеет контролировать, что-то не умеет, но хочет, но в нынешней форме оно распадается. Хотя новых организующих структур еще почти не появилось… Надеюсь, что в скором времени школа начнет готовить людей к самостоятельной жизни — наделять умением жить без государства, управления, начальства и бюрократии, организовывая самим себя. Человек взрослеет, когда понимает, либо я сам это сделаю, либо это за меня не сделает никто… Быть себе хозяином — задача человека, но некоторые умирают, не дожив до этой стадии.
(Рассуждения Александра Раппапорта на тему урбанистики и Риги записаны в два его эпизодических приезда в столицу — на художественную ярмарку Art Rīga и на встречу в Euroclub.)
