Предложение о рождественском перемирии обслуживало ту кремлевскую картину мира, где есть хорошее, потенциально свое украинское население и есть армия украинских националистов, которая его оккупирует. Эта картина уже доказала свою несостоятельность, но Путин очевидно за нее держится, потому что без нее теряет тот самый исторический титул, к которому стремится — объединителя земель. Этот текст старшего научного сотрудника Фонда Карнеги за международный мир Александра Баунова мы публикуем с любезного разрешения проекта Carnegie Politika.
Из новостей первых новогодних праздников войны странно выделяется предложение московского патриарха о рождественском перемирии. Выделяется оно тем, что не вписывается в привычный ряд "уничтожили, поразили, мобилизовали, наградили, убили". А странно — потому что исходило от человека, который долгое время благословлял войну.
Если, как пишет патриарх, "междоусобную брань" надо прекратить хотя бы на Рождество, то в ней нет ничего хорошего. Но тогда к чему были его благословения? Да и слова "междоусобная брань" звучат неприятно не только для украинцев, но и для российских воинственных патриотов — какая еще междоусобная, если это священная война за правое дело?
Просьба о перемирии была обращена "к обеим сторонам", но поскольку патриарх своей поддержкой войны сам поставил себя на одну сторону, то его выступление по инерции читается как обращение одной стороны к другой. В отношении Украины патриарший призыв, похоже, пытается нащупать раскол между украинской армией и гражданским населением. Ведь если в положении украинской армии с осени мало что изменилось (оно даже улучшилось из-за сокращения фронтов и успешных контрнаступлений), то положение украинского обывателя, которого российские бомбардировки часто оставляют без света, воды, тепла и транспорта, — стало заметно хуже.
"Мы хотим вам мира, — говорит от имени атакующей России патриарх, — это ваши военные хотят, чтобы по вам стреляли". В каком-то смысле целью обращения был отказ от него украинской армии и политиков, чтобы прийти с этим отказом к украинскому гражданскому населению.
Предложение о рождественском перемирии в этом отношении обслуживало ту кремлевскую картину мира, где есть хорошее, потенциально свое украинское население и есть армия украинских националистов, которая его оккупирует. Эта картина уже доказала свою несостоятельность, но Путин очевидно за нее держится, потому что без нее теряет тот самый исторический титул, к которому стремится — объединителя земель русских.
Если по ту сторону фронта не наши, захваченные чужой армией, властью или пропагандой, то он не объединитель своих земель, а завоеватель чужих, что в некоторых системах координат тоже почетно, но в целом гораздо более сомнительно и, судя по всем высказываниям, не соответствует его собственному взгляду на личное место в истории.
Бомбардировки ТЭЦ — это попытка искусственно создать ситуацию, когда народ за мир и уступки, а армия против, раз уж Кремлю не удалось обнаружить ее естественным путем в украинском социальном ландшафте. А предложение о рождественском перемирии — попытка эту ситуацию использовать.
Таким образом, обращение патриарха, адресованное вроде бы украинцам, на самом деле, как и почти все в России, адресовано самому Путину и направлено на то, чтобы обслуживать его взгляд на реальность.
Поскольку у Путина и только у него есть власть прекратить огонь хотя бы на час, а у патриарха нет, предложение о рождественском перемирии очевидно согласовано с президентом, а то и вовсе сделано по его прямому поручению. В этом случае патриарх в очередной раз выступил исполнителем поручений государственной власти.
И действительно, в необычайно кратком предложении патриарха о перемирии нет ничего, что могло бы хотя бы отдаленно звучать как укор российской армии и ее главе и конституировать духовную власть в роли независимого миротворца или даже критика и контролера светских властей на предмет соблюдения христианской гуманности.
Русская церковь пропагандирует именно эту свою роль в истории, но в современности от нее весьма далека. Такая формулировка призыва патриарха была лишь попыткой выгодно подсветить миролюбие и гуманность российского лидера на фоне его врагов.
Была у обращения и другая, более отдаленная цель — пропагандистски подготовить возможную попытку нового российского наступления, решение о котором не принято, но, очевидно, обсуждается. Мол, мы миролюбиво предложили, а вы воинственно не захотели, так вот вам меч вместо оливковой ветви.
Наконец, — и здесь выглядывает определенная политическая субъектность патриарха — это попытка поддержать УПЦ МП (Украинскую православную церковь Московского патриархата — прим. Delfi) в период гонений на нее, новых законов и конфискаций. Показать, что не только многие епископы УПЦ могут быть на стороне украинского общества, но и сам предстоятель в Москве ему не враг.
Отсюда формулировка о "сторонах междоусобной брани", неприятная не только украинцам, но и сторонникам войны в России. Неприятная по одной и той же причине: в таком виде она имплицирует определенное равенство воюющих сторон, в том числе моральное. Ведь "междоусобная брань" в русском языке имеет плохие коннотации, в литургических литиях от нее просят избавить. Впрочем, постулируя этно-культурную близость, эта формулировка оставляет в стороне вопрос о зачинщике брани и о том, что она проходит поверх государственных границ.
Несмотря на отрицательные коннотации, формулировка о междоусобной брани ценна для Москвы еще и тем, что традиционно применяется не только в отношении гражданских войн, но и войн между русскими княжествами. А их отдельное друг от друга существование общество помнит из школьных курсов и исторической беллетристики как нечто дурное и необоснованное, границы между ними не воспринимает как государственные, а само их наличие — ситуация, которая должна быть разрешена в пользу единства, и кто ее так разрешает, тот и молодец.
Неприятно, в том числе для русской партии войны, уравнивая воюющие стороны, выражение "междоусобная брань" вписывается в поток представлений обычных граждан России о некоем временном состоянии разделения, которое должно быть преодолено в пользу единства, в том числе военным путем. А причиной разделения могут быть и внешние силы.
Но и сами внешние силы являются целью обращения о рождественском перемирии. Его важный внешний адресат — устающее от войны мировое общественное мнение вне Запада и в самих западных странах. Незападному миру, а также огромной части граждан и институций старой Европы некомфортно жить рядом с ужасной Россией. Здесь от шахтера до папы римского жадно ловят малейшие признаки нормальности России. Церковь как миротворец — знакомый признак такой нормальности, который утешит и шахтера, и папу.
Мало кто вне России в подробностях следит за внутренними высказываниями патриарха и других спикеров РПЦ — за их милитаристской риторикой, за проповедями о том, что лучше разрушенный город, чем гей-парад в нем, за призывами к борьбе с мировым сатанизмом. Зато многие заметят, что русский патриарх предложил мир, а украинцы его отвергли. Это до некоторой степени отвечает поиску обычными западными гражданами нового баланса, их страху иметь дело с вооруженным злом со сбивчивой программой и неясными, но широкими границами дозволенного.
У патриаршего предложения о рождественском перемирии были очевидные внутренние издержки — в распаленной партии войны не могли понравиться формулировки о междоусобной брани и даже сама идея мирной инициативы. Однако предложение явно тестирует новые военно-политические технологии, где очередная эскалация боевых действий или бомбардировок будет время от времени предваряться мирными инициативами прикрытия. Эти призывы должны создавать температурные колебания в мировом и украинском общественном мнении, которое предполагается прогонять между полюсами мирных предложений и ужасов войны, в надежде привести его в нужное для Кремля состояние.
Фонд Карнеги за международный мир и Carnegie Politika как организация не выступают с общей позицией по общественно-политическим вопросам. В публикации отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться как точка зрения Фонда Карнеги за международный мир.
Эта статья была впервые опубликована на сайте Carnegie Politika.
Читайте другие материалы на Carnegie Politika: