Хозяин последнего судна двинской флотилии — Василий Михайлович Стариков. Он выкупил этот теплоходик у металлоломщиков за 132 лата. И теперь платит за техосмотр и налог в несколько сот латов. Что при пенсии 60 латов и зарплате 50 достаточно проблематично. Но Василий Стариков — бывший речной капитан, и это объясняет многое…
— До войны вон там, на берегу, жил Кирюшка Самушонок, — экс–капитан кивает на длинный ряд красных кирпичных домов типичной губернской застройки. — Моста не было, и он держал весельные лодки. Люди называли это "кирюшкин флот". А настоящий флот здесь появился только в 46–м году.
Из Риги в Даугавпилс пригнали пассажирский теплоход и привязали к его палубе боевой самолет. Самолет пропеллером и тянул это судно на перекатах. В народе "речного франкенштейна" любовно окрестили "крейсером "Аврора". — Бензина не было, автомобилей не было, — перечисляет Михайлович. — А Даугавпилс был разрушен на 90 процентов. Нужны были строительные материалы, песок для восстановления города. И вся надежда была на этот теплоход с самолетом, хоть он и шел из Даугавпилса в Краславу десять часов. Прямо по курсу — смерть
— И люди тоже на нем ездили? — спросила я, представив, как послевоенная толпа в ватниках и кирзовых сапогах штурмует борт "крейсера".
— Да, пристаневичей много было, — разволновавшись от воспоминаний, переходит на местный диалект экс–капитан. — А судно хоть и странное было, но героическое. Как–то в Даугавпилс наведался летчик, который в войну на этом самолете летал. Интересовался двинской флотилией. А потом сюда пришел восстановительный отряд из Витебска — пригнали деревянные баржи. В пятидесятые годы у нас появились "неманы" — такие пассажирские трамвайчики. Суда на подводных крыльях здесь не годились, а мелкосидящие работали нормально. Появились у нас и свои "корабли" на воздушной подушке — стали ходить до самого Витебска. В мое время двинский флот насчитывал уже несколько десятков единиц — теплоходики, буксиры, землеочистительные комплексы. Последнее судно привезли в 92–м году, а в 93–м порт развалился. И все начали резать на гвозди.
— ?
— А просто беспредел какой–то… — Бывший капитан печально машет рукой. — Резали прямо здесь, на берегу. Скрежет стоял. Наш начальник порта Георгий Михайлович Холопов не выдержал этого. Встал утром, выпил чашку кофе и умер. Механик, передававший трясущимися руками суда металлоломщикам, взмолился: "Михалыч, купи хоть что–нибудь". Так Василий Михайлович Стариков стал хозяином теплохода "Крауя". Он бы спас и "Лиелупе", и "Дубну", и "Паэгле", и даже "Рихарда Эйхе", но денег не хватило.
А кораблик оказался из газеты вчерашней
Начальника Даугавпилсского речного порта хоронили без траурных гудков. Гудеть было уже некому. А когда притупилась горечь утраты, стало ясно, что за безумным уничтожением двинского флота стоял вполне трезвый коммерческий расчет.
— Это было очень похоже на нынешнюю приватизацию пароходства, — горько усмехается капитан. — Кому–то было очень выгодно продать три тысячи тонн металла за три тысячи латов. А ведь там был не только металл, но и новенькие дизели. Каждый по двенадцать–пятнадцать тысяч долларов. А их по весу брали — лат за тонну.
Гвозди бы делать из этих людей. Но, видимо, мы никогда уже не узнаем их фамилий. А вверх по Даугаве у Витебска речной флот по–прежнему жив–здоров. И даже округлился с двадцати до сорока единиц.
— У белорусов есть государственная программа, и Лукашенко, который заботится о том, чтобы их промышленность работала, — не без зависти констатирует владелец последнего теплохода двинской флотилии. — Ведь чем раньше занимался наш флот? Он чистил реку. Мы добывали здесь до миллиона кубов песка в год. Каждый день по железной дороге отправляли его в Ригу, и все это было востребовано. Что такое речной песок для промышленности? Да все! Он же чистый, без взвесей, без глины. Но там, Белоруссии, этот песок нужен, а нам нет. Мы живем на золоте, а песок возят неизвестно откуда. И Даугава зарастает. Песок методично, шаг за шагом, съедает русло реки. Он засыпает затоны и выстраивает вдоль бывшего речного фарватера цепочку островов. На месте, где глубина реки достигала двух метров, теперь устало склоняется к земле сожженная солнцем трава. Я смотрю, как даугавпилсские мальчишки, стоя по щиколотку в воде, пускают бумажные кораблики, и с трудом верю, что когда–то здесь свободно проходили настоящие теплоходы.
Эх, прокачу!
Говорят, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Но в Даугавпилсе нашлись бизнесмены, рискнувшие реанимировать речное дело.
— Они даже за свой счет земснаряд восстановили, — вспоминает экс–капитан. — Установили новый двигатель, дизель–станцию. До доводки осталось недели две. Но тут им так по рогам дали, что они сразу все бросили.
Говорят, здесь не обошлось без германских, литовских и иных "песочных" конкурентов. Но рискну высказать и свое предположение. Как известно, сегодня Латвия является одной из трех стран мира — кроме Америки и Колумбии, где по закону богатства недр принадлежат не государству, а владельцу земли. Мне уже приходилось писать о том, как председатель одной курземской волостной управы предусмотрительно приватизировал за четыре лата скважину с запасами нефти на миллион долларов. Но и песок на частной земле не валяется. И его хозяевам наверняка не терпится пустить в дело "нажитый непосильным трудом" природный ресурс. Но это к слову…
На город тихо опускались сумерки. И капитан гостеприимно пригласил нас в кают–компанию. Где на плечиках висел аккуратно разглаженный китель, а вахтенный журнал был открыт на последней записи с датой — 1992 год. У стены ровным рядом выстроились флаги. Один совсем почернел от времени.
— Не от времени, а от соли, — поправляет меня экс–капитан. — Я двенадцать лет в море ходил — от Мурманска до Дикси. Но по реке плавать не легче. Наоборот. В море фарватер исчисляется километрами, а здесь метрами и даже сантиметрами. Каждый камушек приходилось обходить. Капитаны на Даугаве очень опытные были. Знали толк в этом деле. Сейчас приходят ко мне на судно просто посидеть на палубе, послушать, как о борт плещется вода.
В бой идут одни "старики"
Списанные на берег старые капитаны разбрелись по хуторам и городским квартирам. "Дед" Янис Пилатс возит молоко из деревни в город, бывший старпом Ионас Полонский выращивает на хуторе картошку, первый капитан "Крауи" Петр Максимов работает слесарем на железной дороге, экс–капитан пассажирского теплохода "Федор Илюшин" Смирнов — охранником, а Генрих Ванегель — дежурным в гостинице. Самому Михалычу пришлось поступить на работу спасателем. Но однажды в город пришла беда. В Полоцке сорвало понтонный мост.
— Было это в 94–м году, — вспоминает Михалыч. — В девять часов вечера мне позвонил начальник управления коммунального хозяйства города: "На Даугавпилс надвигается опасность, полоцкие понтоны могут снести городской мост. Остановить их некому".
Команду речников по огородам и хуторам собрали всего за час. Но последний теплоход двинской флотилии удалось завести только за полночь. И "Крауя" отправилась в свой последний поход. Понтоны поймали уже в районе Краславы. — Вот они сейчас лежат на берегу, — не без гордости отмечает экс–капитан.
— А зачем вы их сюда притащили? — удивилась я.
— Согласно морской конвенции, пятьдесят процентов груза идет спасателю, — отчеканил моряк.
Понтоны даугавпилсские спасатели приспособили под причал. По ним мы и выбирались с теплоходика на берег. А Михалыч, как и положено настоящему капитану, покидал свое судно последним. Окончательно стемнело. Мы уезжали в Ригу, а он оставался дежурить в спасательной службе. И его ждала еще одна бессонная ночь у реки. Где давно уже бесследно растворилось эхо последних пароходных гудков, а разноцветные бакены расплавились в бессмысленную груду металла. Только робкие лилии светлели на темной воде. Нежный и мрачный символ того, что некогда быстрая и чистая река понемногу превращается в болото.