Когда страх матери убивает ребенка  (2)

Сама Элита тоже учится на психолога и пошла получать второе высшее образование после того, как в один день ей пришлось выслушать сразу три трехчасовых монолога отцов, чьим детям врачи поставили страшный диагноз "рак крови".

Здоровые сильные мужики были раздавлены свалившимся несчастьем и растерянно повторяли только одно: почему это случилось именно с моим ребенком? За что?! Ведь еще вчера мой малыш был как все дети — бегал, играл, смеялся…

Родителям, в чью жизнь ворвалась беда, в сущности, даже излить душу некому и не у кого получить совет: как жить дальше? Выслушав три мучительных исповеди, Элита поняла, что одного ее участия мало, да его на всех и не хватит. В Латвии только лейкемией ежегодно заболевают около 300 детей и подростков. Другими онкологическими заболеваниями — более 600. А ведь детей настигают и другие, порой неизлечимые болезни. Каково быть родителем страдающего ребенка, прикованного к больничной койке?

— Роковой диагноз — как гром среди ясного неба для семьи. Привычный уклад, планы, мечты людей — все в одночасье рушится, — говорит Роза Джамалдаева. — Нередко после такого удара семьи распадаются. Проще всего было бы сказать, что мужчины такие плохие — предают своих жен, уходят из дома, бегут от трудностей. Но это обывательский взгляд.

Вот, например, ситуация: мальчику 11 лет, он тяжело заболел. Мама настолько поглощена чувством вины, что воля ее полностью парализована. Это присуще всем родителям: если с моим ребенком случилось что–то плохое, значит, это я что–то сделал не так, совершил что–то плохое. Человек впадает в ступор и занимается только самобичеванием. В таком состоянии он ничем не может помочь ни своему ребенку, ни своим близким, которые тоже подавлены. И как бы мама и папа ни скрывали свой ужас, как бы ни улыбались у постели ребенка, малыш обязательно почувствует их настрой: у родителей с детьми связь на тонком уровне.

Сознание маленького страдальца ищет моральной поддержки у самых близких людей и не находит ее! А ведь для ребенка родитель — это бог, и когда бог чего–то не может и или чего–то боится, ребенок сам впадает в панику. Да еще мама старается его так плотно опекать, что он перестает делать даже то, с чем вполне мог справиться самостоятельно. Например, принять таблетки в нужное время. Родители впадают в детство и начинают выстраивать и с подростком отношения, как с беспомощным младенцем: ты ничего не можешь, кроме как лежать. И ребенок начинает с этим соглашаться. А если нет мобилизации сил, нет развития, наступает регресс личности, и на физическом уровне болезнь начинает наступать.

Вот здесь нужен психолог, который поможет расширить границы возможного для тяжелобольного ребенка. Он должен убедить родителей, что, во–первых, они ни в чем не виноваты. Просто случилось то, что случилось. А во–вторых, объяснить, что любовь выражается не в том, чтобы трястись над своим больным чадом и делать все за него. Каковы его ощущения? Что–то огромное нападает на тебя, а ты ничего не предпринимаешь.

Еще что опасно: полное выключение из нормальной жизни. Мама три месяца безвылазно находится в больнице. В палате рядом со своим дорогим мальчиком. С мужем не видится. Да, после химиотерапии состояние пациента тяжелое. Но постепенно силы восстанавливаются. Но мать оградила ребенка даже от контактов с остальными родными.

Сама страдает и ищет, кто виноват. И, конечно, находит — это муж. Она считает, что он недостаточно ей сопереживает и помогает. На самом деле муж зарабатывает деньги, он приходит домой, где сидит один точно в таком же подавленном состоянии, как и жена в больничной палате. А когда он встречается с супругой, та обрушивает на него еще и шквал жалоб и упреков. Это приводит к большому семейному разладу. Легче всего сказать, что мужчины — подлецы и сволочи. А когда начинаешь разбираться, то оказывается, что женщина подспудно сама разрушает отношения.

Но с этой мамой мы поработали, и вот что произошло. Мы расширили зону возможностей ребенка. Это рассказывать легко, а происходило трудно и долго. Человек в таком состоянии даже с психологом не хочет разговаривать. Надо аккуратно заходить в палату, знакомиться. Мы убедили маму, что своему ребенку она нужна здоровая, сильная, уверенная. Что она не должна превращаться в загнанную лошадь. Если мальчику стало лучше, можно поехать вечером домой, побыть с другими членами семьи. Она вернется со свежими силами и вольет их в своего больного мальчика.

А если днем мальчик сам по часам примет таблетки, мама успеет отлучиться из больницы по каким–то делам на пару часов. Сначала это ей страшно, но потом она возвращается и видит, что ничего ужасного не случилось. И становится спокойнее. Постепенно улучшаются отношения с родными, с медицинским персоналом. А вместе они — сила. Когда все факторы работают в комплексе, начинает происходить много чудесных вещей. Психолог не волшебник, он не излечивает, но он направляет потенциал семьи, потенциал ребенка на позитив.

— Мы всегда сравниваем Латвию с богатыми странами. Так вот в Америке уже давно существует служба психологической помощи. Когда онкологическим больным назначаются радиотерапия, химиотерапия, облучение, то также назначается при необходимости и оплаченная государством психотерапия, — продолжает Элита Кейша.— Поэтому мы хотим создать фонд, объединив силы выпускников Высшей школы психологии.

Конечно, в идеале в государстве должна быть большая служба психологической помощи, которая обслуживала бы и пациентов, и их близких, и медицинский персонал. Ведь у медсестер и врачей происходит синдром выгорания. Надо работать и со школами! Когда ребенок после долгой болезни, ослабевший, лысый, возвращается в свой класс, он переживает тяжелейший стресс: как его примут сверстники, какой теперь у него статус будет в коллективе?

А дети жестоки. Не по природе своей, а из–за отсутствия нравственного опыта. У нас у одной девочки после лечения наступила ремиссия. То есть развитие болезни остановилось. И она пошла в школу. Девочка очень полная. В школе ее дразнили, не принимали. Она стала агрессивной. И, конечно, в ответ вызывала агрессию. Все это шло по нарастающей. Тогда ее мама пошла в класс и объяснила, почему она такая полная, чем она страдает, она сумела переменить отношение ребят к однокласснице. Но почему этого не сделал школьный психолог? Если бы он сотрудничал с психологом в больнице, то и дети так не страдали бы, возвращаясь в свою среду.

Вот почему нам нужна централизованная психологическая служба. Мы выходили с такой инициативой на минздрав, но там все молчат. Поэтому мы решили через создание общественного фонда привлечь для этих целей европейские деньги. Пока четыре профессиональных психолога работают в нашем Фонде Мартиня на голом энтузиазме. Но как долго они продержатся? Единственное, чем я могу их отблагодарить, — это предоставить помещение фонда для их частных консультаций. Мы стараемся с этой проблемой достучаться до чиновников и до общества. На недавней конференции онкологов и гематологов Риги выступали с докладом, рассказывали о нашей практике.

Когда происходит техногенная авария или авиакатастрофа, с родственниками погибших первыми начинают общаться психологи. Их задача — вывести человека из оцепенения, не дать ему сойти с ума от горя. Но ведь и в ситуации, когда в семью врывается тяжелейшая болезнь, ломая всю жизнь людей, это схожее потрясение, с которым в одиночку порой справиться невозможно.