— Евгения, понятно беспокойство русских, что их ребенок не сможет хорошо усвоить предметы, обучаясь на неродном языке. А оказывается, реформа прежде всего угрожает спокойному существованию родителей коренной нации. Почему? Разве плохо, что вокруг сложится латышскоговорящая среда?
— Вопрос риторический. Конечно, неплохо! Только мировой опыт педагогики и психологии говорит, что у нас дорога к благой цели выбрана губительная как для общества в целом, так и, подчеркиваю, для сохранения и развития национальной самобытности Латвии.
Подобно большинству русскоязычного населения, я долго не замечала подводных камней школьной реформы, пока не начала изучать проблему с точки зрения практикующего психолога. Тогда из человека, лояльно относившегося к билингвальности, я стала его ярым противником.
— Почему?
— Начну по порядку. Как известно, все в природе живет по законам системы, одно из основных правил которой гласит: изменения в одной части влияют на всю систему в целом. Потому наивно думать, что реформа–2004 — исключительно проблема русских школ. Отнюдь нет! Введение билингвального обучения неизбежно отразится на обществе в целом. И масштаб изменений будет очень серьезным, поскольку задеваются интересы значительной части системы, удельный вес которой превышает 40 процентов.
Официальные цели реформы — улучшение качества образования, повышение конкурентоспособности русских детей и интеграция общества. О том, что все это, мягко говоря, труднодостижимо, говорилось не раз, и аргументы повторять не будем. Интересней посмотреть, какие последствия ожидают Латвию с позиции системного подхода.
На сегодняшний день реальность такова, что общество не способно реализовать этот проект. Не подготовлены кадры, нет разработанной методологической базы. К реформе не готовы ни дети, ни учителя.
Причем речь идет не об отсутствии мотивации, а о том, что предлагаемые программы обучения не адаптированы к нашим условиям. Они не прошли санитарно–гигиеническую и медицинскую экспертизу. Планируемые учебные нагрузки настолько не соответствуют возможностям растущего организма, что приведут к росту заболеваний.
Энергетика разрушения
— Может, страхи преувеличены? Ведь билингвальное обучение — процесс достаточно распространенный и в других странах.
— Но не забывайте об исторических особенностях Латвии. Здесь тот самый редкий случай, когда есть основания для разговора. У русских детей и учителей иная мотивация, чем у эмигрантов, которые приезжают в другую страну и учатся в языковой среде коренного населения. В Латвии такого нет. Русские здесь родились и живут, это их родина, а для значительной части — родина их предков. Родной язык у них русский. И никогда они не окажутся здесь в чисто латышской языковой среде — просто в силу своей многочисленности. Далее, мировой опыт показывает, что в школе можно вводить билингвальное обучение лишь при одном обязательном условии: если ребенок владеет языком обучения на разговорном уровне. На это, кстати, обратили внимание шведские коллеги, когда знакомились в Риге с реформой–2004.
Это не случайно. Как известно, маленькие дети без особых усилий способны заговорить на неродном языке. Только наши "реформаторы" это благодатное время игнорируют и с ретивостью обрушиваются на возраст постарше. У школьников, которые по–латышски еще не говорят, освоение предмета сопряжено с постоянным переводом с одного языка на другой. Они вынуждены изучать язык не в раннем детстве естественным путем, когда мозг легко воспринимает эмоционально–смысловые связи, а искусственным, перенапрягая память и мышление и подвергаясь двойным психофизическим нагрузкам. Перед школьником ставится непосильная задача — мыслить на чужом языке, когда чисто физиологически его мозг к этому не готов: мыслительные структуры мозга до 12 лет только формируются.
Процесс обучения, организованный без учета функциональных возможностей ребенка, неизбежно влечет за собой высокую соматическую заболеваемость учащихся. Переутомление, ослабление физической активности, хронические болезни, проблемы органов дыхания, пищеварения, нервной системы — вот небольшой букет недугов, собранный с поля очевидного несоответствия между требованиями общества и психофизическими ресурсами ребенка. Постоянное состояние сверхнапряженности вызывает устойчивую дезадаптацию, то есть неспособность адекватно реагировать на окружающую обстановку. Как следствие, мы получим поколение с формированным психопатологическим состоянием, с выраженным проявлением невротических и психопатических синдромов, ведущих к разрушению личности.
Незавидна и участь педагога, который также будет испытывать хронический стресс. С одной стороны, недостаточное владение латышским литературным языком, что выражается в акценте и неправильном построении фразы, рождает в учителе сомнения в собственном профессионализме, умении донести до учеников все тонкости предмета. С другой, педагогу ждать помощи неоткуда. Грамотных методических материалов еще никто не разработал, не подсказал, как вести урок в условиях, когда оба — учитель и ученик — вынуждены говорить на языке, которым свободно не владеют. В этой ситуации школьник считает виноватым педагога, на которого непроизвольно обрушивает целый комплекс отрицательных эмоций. Пусть это происходит только на уровне мыслей, но они формируют гнетущую обстановку в классе, создают тотальную напряженность процесса обучения. Ситуацию не спасет и приход в русскую школу педагога коренной национальности. Ученик к нему будет относиться враждебно как к носителю языка, из–за которого он не понимает предмета и плохо учится.
— Иными словами, в классах воцарится негативная энергетика?
— Можно сказать и так. Хуже другое. В этой обстановке учителям не избежать болезней стресса: инсультов, инфарктов, язвы желудка, диабета, глаукомы, геморроя, пародонтоза и многих других, в том числе психических. Психологи знают, что длительный стресс из–за нескончаемой череды неприятностей, приходящих "малыми порциями", значительно хуже для здоровья, чем однократное сильное воздействие.
Цепная реакция
— Нерадостная выстраивается цепочка: непосильная умственная нагрузка — агрессия ученика — стресс и болезни учителя.
— К сожалению, цепная реакция со временем захватит всех. Психологическому заражению подвергнутся родители детей, семьи учителей и общество в целом. Невротизация неизбежно скажется на демографической ситуации, мы станем свидетелями снижения рождаемости и увеличения разводов.
— А что же будет с самим школьником?
— Ответ очевиден. Дети, имеющие проблемы в обучении, компенсируют свою кажущуюся неполноценность за пределами школы. Они не только пополнят ряды токсикоманов, наркоманов и преступников, но и подхватят болезни социального дна — СПИД, туберкулез, гепатит. А так как положение в сфере образования будет только усугубляться, под угрозой фактически оказывается будущее страны. Трагизм ситуации в том, что в преступный мир подростков и молодежь будет выталкивать сама школа. Насильственное усложнение процесса обучения и неспособность ребенка воспринять требования взрослого приводят к возникновению гнева и агрессии. Нельзя бесконечно подвергать человека унижениям и наказаниям, иначе он озлобится и станет руководствоваться фундаментальным правилом: на агрессию отвечать еще большей агрессией. Желание причинить вред другим будет переноситься из школы во внешний мир, в общество, на улицы, вызывая криминогенное напряжение.
— И одновременно давая в руки коренного населения главный козырь, что русские — источник их бед?
— Радикально мыслящую часть общества и сейчас не переубедить, но надо реально осознать масштаб предстоящей катастрофы. Если с преступностью государство сможет справиться, то уберечь от разрушения национальные традиции и сохранить в чистоте латышский язык оно окажется не в состоянии. Исторически сложилось так, что русскоязычное меньшинство в реальности меньшинством не является. Потому последствия насильственной ассимиляции, которая фактически и является целью школьной реформы, примут массовый характер, оправдывая пессимистические прогнозы и угрожая генофонду обеих наций.
— Каким образом?
— Снятие языкового барьера между латышами и русскими повлечет за собой активное смешение культур. Нечто подобное происходило в советское время, но в значительно меньших масштабах. Теперь же можно прогнозировать увеличение межнациональных браков и просто человеческого общения, что на бытовом уровне приведет к размытости культурного наследия, а это уже реальная угроза сохранению самобытности наших культур. Наивно полагать, что "болезни" и трудности русскоязычного населения можно будет проигнорировать, ограничив их рамками небольшого очага. Болеть будут все. И большему риску, как ни парадоксально, будет подвержено именно латышское население. Носителей русской культуры — огромное число: за их плечами незримо стоит Россия, русское радио, телевидение, литература. Носителей латышской идентичности мало.
А стирание границ особенно вредоносно сказывается на национальной культуре малого народа. Не надо сомнений: русские заговорят, но их латышский будет языком маргиналов — бедным по словарному запасу, с неправильным порядком слов, с плохим произношением. От этого никуда не деться, зная, как поставлено обучение в русской школе. Латышский неизбежно окажется в агрессивной языковой среде, и исчезновение его правильной литературной формы станет делом пары десятилетий. Такова печальная судьба всех языков, когда на нем начинает говорить значительная часть некоренного населения. Как же надо не любить родной язык, чтобы желать ему такую судьбу!
Погоня за миражом
— Реформа в любой навязанной сверху пропорции обучения на латышском языке — шаг к ассимиляции, подразумевающей полное поглощение другой нации. Очень хочется правительству, чтобы русский человек не просто знал латышский (для этого достаточно наладить его преподавание в школе), но и думал, как латыш, реагировал, как латыш, и чтобы вообще забыл, что он русский.
— Все понимают: это нереально. И патриотично ли, господа политики, вводить в тело своей нации инъекцию, которая вызовет всплеск различных заболеваний, приведет к размыванию национальной идентичности, искажению и загрязнению латышского языка неизбежными русизмами и англицизмами? Такой коктейль способен подорвать здоровье любого общества. Так зачем, ратуя на словах за сохранение национальной самобытности, на деле ее весьма настойчиво уничтожать?
— Как зачем? Это политика.
— Совершенно не понятно, почему молчит латышская интеллигенция. Она–то прежде всего ощутит перемены. Насилие — удел слабых. Грустно, что нацрадикалы представляют латышскую нацию столь немощной и беспомощной, что она не может обойтись без применения насильственных методов. А насилие автоматически порождает отторжение и отвращение. Это обидно, ведь русские, живущие в Латвии, готовы воспринять и латышский язык, и латышскую культуру. Но без принуждения. Мало тех, кто отказывается учить язык народа той земли, где живет. Только не надо смешивать понятия. Учить язык и учиться на языке — разные вещи. Это уже поняли в Эстонии, где реформу перенесли на более поздний срок.
Так что стоит задуматься, насколько совпадут провозглашаемые цели школьной реформы с ее реальными последствиями. И надо ли во имя миража политической победы рисковать благополучием и здоровьем собственного народа, богатством его языка и культуры? Кстати, многие латыши хорошо владеют русским, английским, немецким и другими языками, хотя учились в латышских школах. Почему же русских школьников ставят в условия, когда для изучения другого языка их заставляют отказаться от родного?
— Чтобы показать им их второсортность. Только странно, почему молчит латышское общество, которое всегда защищало национальные интересы?
— Вопрос не ко мне…