"Я вышла замуж за романтика"

В огромной пустой теперь квартире на Чака, где живет Эмма Брамник–Вульфсон, когда–то обитало несколько поколений семьи — дети, родители, внуки и, конечно, соседи. Это была обычная коммуналка. Несмотря на высокие потолки и просторные комнаты, в ней всегда было тесно. Чтобы поставить кровать сыну, супругам Брамникам пришлось когда–то даже разобрать старинный камин.

Но время шло, соседи съехали. Глава семейства Александр Брамник, с которым Эмма прожила вместе 32 счастливых года, один из лучших в Латвии хирургов (на его счету около 15 тысяч операций), буквально сгорел на работе. Смерть после девятого (!) инфаркта настигла его в 54 года.

Дети выросли и разлетелись из родного гнезда. И Эмма осталась в квартире одна. Здесь ей суждено было пережить еще 9 счастливейших лет с Мавриком Вульфсоном, за которого она вышла замуж в 67! И сейчас ее квартира напоминает отделение исторического архива — письменные столы и книжные полки завалены папками с документами, фотографиями, записными книжками, старыми блокнотами и письмами, на полу вдоль стен — десятки картин, подаренных латвийскими художниками, в основном бывшими студентами Маврика. За полвека преподавательской работы в Латвийской художественной академии их у него было около шести тысяч…

Архив — вот и все богатство, с которым Маврик осенью 96–го переселился в этот дом. На основе документальных материалов и дипломатической переписки он издал несколько книг, которые пролили свет на темные пятна в истории Латвии ХХ века. Его книги были переведены на несколько языков и принесли автору широкую известность среди политиков, историков, политологов. Эмма была и секретарем, и составителем, редактором и координатором всех восьми изданий. Каждая новая книга Вульфсона вызывала большой общественный резонанс — как в лагере сторонников, так и в среде яростных противников одного из духовных лидеров Атмоды.

Идеалист, романтик, рыцарь

Хотя книги расходились на ура, они не принесли автору и его верной помощнице ни лата. Да супруги на гонорары и не рассчитывали. Помощи единомышленников едва хватало на издательские расходы. Маврик, эрудит и мыслитель, считал, что его миссия — донести до людей ту информацию и знания, которыми он владел. Когда они с Эммой в очередной раз мучительно искали несколько сотен латов, чтобы нанять профессиональных редакторов и переводчиков, Маврик, неисправимый идеалист, удивленно спросил жену: "Неужели у нас перевелись романтики, которые согласны что–то сделать не за деньги — как мы с тобой?"

Иногда такие люди находились — и в Латвии, и за границей. Например, в немецком издании книги Вульфсона приняла бескорыстное участие графиня Марион фон Денхоф, известный немецкий публицист, одна из основательниц еженедельника Die Zeit. По личной инициативе экс–посла Великобритании в Латвии Стивена Неша началась работа над изданием "Балтийских судеб" на английском. Ее переводчиком вызвался быть почетный дипломат ее величества Джеф Муррелл, министр–консультант посла Великобритании в России во времена Горбачева.

Вульфсон был знаком со многими важными и влиятельными персонами в Европе, они ценили дружбу с ним. Маврик покорял собеседников обаянием и мудростью. На его лекциях студенты стояли даже в проходах. За советом к Вульфсону приходили дипломаты, журналисты, политики, но он никогда не извлекал из этих связей личной выгоды. Мало кто знал, что всегда элегантный джентльмен и галантный рыцарь и его преданная, неизменно жизнерадостная спутница получали в 1996–1999 гг. на двоих около 100 латов пенсии. А за лекции в ЛХА Маврику, профессору–почасовику, по договору платили всего по два лата.

Маврик часто сыпал афоризмами. Например: "Незаменимых людей нет. Есть неповторимые". "Он сам и был такой неповторимой, уникальной во всем личностью. Жизнь с ним была насыщена новыми впечатлениями, встречами, незабываемыми знакомствами, поездками. И конечно, волнениями и любовью. Это такое богатство!"— с благодарностью вспоминает этот период Эмма.

Поздняя страсть

Их знакомство началось с телефонного звонка в апреле 1996 года. Эмма уже 12 лет была одна. Маврик тоже несколько лет назад похоронил жену, с которой счастливо прожил полвека. Несмотря на бурную общественную жизнь, он чувствовал себя очень одиноко. Он даже дал анонимное брачное объявление в газете! И получил на него более 80 писем! Дети предложили познакомить отца с симпатичной и достойной дамой — известным журналистом Эммой Брамник. Но он решил действовать самостоятельно. "Здравствуйте, я Маврик Вульфсон. Слышали о таком?.. Давайте встретимся! Сегодня", — сказал он в трубку ошеломленной женщине. Эмма начала было отнекиваться, но Маврик был настойчив. Через несколько дней первое свидание все же состоялось. Маврик подошел и неожиданно поцеловал ее в щеку. Эмма от смущения тараторила без умолку минут сорок — о себе, о работе, о семье. Вдруг он посмотрел на часы и сказал: "Я очень сожалею, но мне нужно уйти — у меня урок немецкого". И… по–отечески погладил ее по голове. Эмма зарделась, как девчонка. "Господи, ну чего я разболталась, к чему все это — ведь мы такие разные!" — переживала она. Позже Маврик признался Эмме и даже записал в дневнике, что в тот в день молча слушал ее, любовался ее обликом и думал о том, что "хотел бы ласкать рыжее золото ее волос всю оставшуюся жизнь".

С каждой встречей взаимное притяжение росло, но оставалась дистанция настороженности. Эмма поехала в гости к дочери в Америку. Думала, на полгода. Маврик изнывал от тоски и почти каждый день писал своей любимой вдохновенные письма, в которых было все — безумная нежность, восхищение, отчаяние, надежда… Это была исповедь любящего и страдающего сердца, над которым возраст не властен. Эмма поначалу рассудительно отвечала, мол, разлука поможет проверить чувства, уговаривала его "лечить" хандру работой: "Садись за книгу!" Но сама уже рвалась домой. Спустя месяц она объявила детям, что возвращается в Ригу.

"Что случилось?!" — забеспокоились они. Она не стала ничего объяснять, а просто прочитала вслух одно из пылких посланий своего седовласого Ромео. Восхищенный зять пошутил: "Дайте списать слова!"

Зачем нам марш Мендельсона?

Незадолго до своего 80–летия Маврик предложил Эмме расписаться. Она сомневалась — к чему эти формальности в их возрасте? "Во всем должен быть порядок!" — настоял на своем Маврик. Пришлось собирать медицинские справки для загса, приглашать гостей и репетировать с Мавриком свадебный вальс! "Боже, какими молодыми и счастливыми мы чувствовали себя все те дни! Хотя на двоих нам было 150 лет!" — вспоминает Эмма это событие, и глаза ее светятся.

Мужчины, не скупитесь на ласку!

"Если записать воспоминания, это мемуары. А если записать то, что мы говорим друг другу каждый день, — это роман о счастье",— говорил Эмме Маврик. Этот роман они творили день за днем все девять лет их союза. Ах, сколько женщин дорого дали бы за то, чтобы любимый мужчина каждый день курил им фимиам нежности: "Ты самая красивая, единственная, ты — лучше всех! Ты была самой эффектной на вечере! Ты танцуешь лучше всех! Ах, как к лицу тебе эта кофточка!" Маврик не уставал осыпать свою подругу словами любви и искреннего восхищения, целовал ей руки, баловал скромными подарками. Каждый день спускался за свежим букетиком цветов для нее. "Ну хватит тебе возиться у плиты! — ласково ворчал он, когда Эмма затевала даже незатейливую стряпню. — Я женился не на кухарке! Мне довольно хлеба с чаем — это отличная еда, на фронте проверено! Лучше посиди со мной, я хочу любоваться тобой, разговаривать с тобой, смотреть в твои глаза!" Он и студентов на своих лекциях по социальной психологии учил как можно чаще выказывать знаки любви и уважения своим любимым, невестам и женам.

Эмма купалась в его обожании и сама все больше влюблялась в своего мужа. Ведь в его биографии было столько всяких событий — драматических и комичных! Слушать его рассказы она могла день и ночь напролет. По журналистской привычке самые "вкусные" сюжеты и размышления отрывочно записывала на листках. Но днем их диалог постоянно прерывали телефонные звонки, визиты и приглашения на разные мероприятия, совместная работа над рукописями… Зато поздно вечером, уже в постели можно было наговориться всласть. Эмма с согласия мужа включала диктофон — он всегда стоял у нее на готове в изголовье. Вот из этих дневниковых отрывков и сотен магнитофонных записей (многие даже еще не расшифрованы) Эмма Брамник и составила свою книгу воспоминаний о Маврике — "Я вышла замуж за романтика". Скоро она появится на прилавках.

Лето — творчество и озорство

"У каждого человека должен быть свой вишневый сад, который дорог, который вспоминают, и эти воспоминания греют душу до конца жизни", — как–то сказал знаменитый литовский режиссер Э. Некрошюс. Был свой вишневый сад и у четы Вульфсонов — маленькая дачка на Гауе, куда они переезжали на летний сезон. Правда, вишен там не было, но именно здесь у Маврика Германовича начинался творческий подъем. Обычно они усаживались "на пленэре", Маврик читал вслух довоенные документы, Эмма записывала самое интересное в толстую амбарную книгу, а по вечерам заносила в память компьютера. Утром на свежую голову Маврик уже редактировал распечатку на принтере.

Здесь, на Гауе, родились книги, ставшие бестселлерами, — "Сто дней, которые разрушили мир. Из истории тайной дипломатии 1939–1940", "Карты на стол", серия "Балтийские судьбы"… С Гауей было связано и немало курьезных эпизодов. Как–то Маврик резво полез по шаткой стремянке на балкон, на второй этаж, чтобы открыть захлопнувшуюся входную дверь. Это в восемьдесят с хвостиком и с одной рукой (вторая после фронтового ранения не разгибалась до конца). Стремянка пошатнулась, "скалолаз" замер — и едва успел поставить ногу на балкон. Перепуганной Эмме он как мальчишка признался: "Должен же я был покрасоваться перед тобой!"

А однажды к супругам на дачу неожиданно нагрянул сам переводчик его книги, чтобы лично познакомиться с Мавриком, — британский дипломат Джефри Муррелл с супругой и дочерью Сарой. Чтобы скрыть более чем скромную обстановку, хозяева дачи решили не включать свет в коридоре, а сразу провести гостей на террасу. Пришлось также срочно "отремонтировать" холодильник "ЗИЛ" 56–го года выпуска. У него сломалась ручка и неплотно закрывалась дверца. Маврик нашел остроумное решение — зафиксировал ее резиновой лентой, которая надевалась на корпус сверху. Впрочем, англичане на обстановку не обратили ни малейшего внимания и остались в восторге от общения с широко образованным и по–детски непосредственным Мавриком.

Русским и латышам жить вместе

Но Вульфсон умел быть и жестким. Когда приходилось отвечать на антисемитские и клеветнические статьи в некоторых латышских изданиях. Его частенько упрекали за его фронтовое "красное" прошлое и советские боевые награды, а он ими гордился и даже на прием к президенту надел вместе с орденом Трех Звезд и "запрещенный" орден Красной Звезды с отколотым лучом — след немецкой пули. Он не боялся резко отвечать тем госмужам, которые пытались реабилитировать палачей Холокоста. Однажды дал пламенную отповедь Анатолию Горбунову, который в 1991–м на траурном митинге памяти жертв геноцида еврейского народа в Румбуле вдруг стал говорить об ответственности евреев перед латышами за репрессии. Произносить такие речи на земле, залитой кровью сотен невинных жертв, было кощунственно. Маврик не сдержался и напомнил, что в Латвии руками фашистов и их местных пособников было уничтожено около 100 000 евреев из многих стран Европы, а нацистских преступников в Латвии не разыскивают и уроков о Холокосте нет в школьных программах.

Этот вызов ему многие не простили. В прессе началась травля недавнего кумира латышской интеллигенции. Вульфсон отвечал на каждый пасквиль, но его не печатали. Не потерять присутствия духа помогли простые люди, которые часто подходили к нему на улице, пожимали руку, говорили добрые слова. Романтизм жил в Маврике Германовиче до последнего его вздоха. Он видел, что плодами "песенной революции" воспользовались циничные оборотистые люди, в своих интересах разделившие и поссорившие латвийский народ, но упрямо верил, что "все исправится". Об этом он говорил во всех своих последних интервью.

Предсмертные слова человека, которого называют легендой Атмоды, были такими: "Поймите, все было правильно! Латыши и русские должны жить вместе. Другого пути просто нет. Верьте мне, люди!" Эмма успела записать их на диктофон. Этот призыв можно считать его политическим завещанием.