– В отеле, где мы остановились, устроили конкурс, и нас с женой Ладой выбрали Мистером и Мисс. Но турки не знали, на кого нарвались… Фишка оказалась в том, что я изображал девушку из Африки. А так как лифчика у меня под рукой не было, то и накладного бюста тоже. А вот париком со множеством косичек устроители меня обеспечили. Наше шоу имело грандиозный успех, но этого мне показалось мало, и я ввязался в волейбольный турнир. Немецкие туристы играли с россиянами. Я, естественно, играл в московской команде, и немцев мы надрали — устроили им такой ма-а-ленький Курляндский котел.
– В этом году твоя дочка дебютировала как самая юная драматическая артистка на сцене славного Ленкома…
– Перед рижскими гастролями театра нам позвонили знакомые из Москвы — нужен ребенок для спектакля "Варвар и еретик". Девочка должна уметь носить платье барышни позапрошлого века и читать стихи по-французски. Мы люди мобильные, сразу взялись за дело. Катя хорошо себя чувствовала в длинном платье и капоре, тем более, что изображала "дочку" самого Олега Янковского. И стихи выучила. Марк Захаров ее похвалил. И оказалась Катюшка в звездной компании — Янковский, Абдулов, Чурикова… Какие люди!
На Чуриковой был льняной костюм, и мы к нему подобрали янтарный браслет необычного зеленоватого оттенка. Дрессируем Катю: постучишься, войдешь, поздороваешься и скажешь: "Позвольте вручить вам маленький презентик…" Катя разволновалась и пролепетала: "Позвольте вручить вам маленький брезентик!"
– А ты помнишь спектакль, когда впервые почувствовал себя артистом?
– Я очень хотел станцевать в "Шопениане" — перл классики, заявка на определенный уровень. И придя после училища в театр, получил партию в этом спектакле. Танцевал с нашей звездой Мартой Билаловой. Она была первая, кто учил меня, как обращаться с партнершей, подсказывала какие-то важные нюансы. Тогда в театре традиции передавались "из рук в руки", или "из ног в ноги", если угодно. Рижское училище было уникальным: оно полностью обеспечивало театр танцовщиками. Не говоря уж о том, что наши солисты — Марис Лиепа, Артур Экис и другие — получили приглашения в Большой театр. Был потрясающий кордебалет. Коллеги из Большого говорили: "У нас, конечно, солисты помощнее, но ваша "корда" — фантастика!"
– У тебя ведь был замечательный педагог — Юрис Капралис, у которого учились Михаил Барышников, Александр Годунов…
– Мне повезло дважды. Вначале я попал к блестящему педагогу Наталье Петровне Леонтьевой. Меня привел в училище папа, человек очень одаренный, прекрасный танцор — он и с мамой познакомился на танцах. По воле обстоятельств отец не стал артистом, но желание это перенес на нас с братом. Очень трудно сказать, что из ребенка вырастет, но Наталья Петровна что-то увидела во мне. А потом шесть лет я учился в классе Юриса Капралиса. С ним мы бывали дома у Миши Барышникова. Характерный танец нам преподавал Блин — Валентин Блинов, сам уникальный танцовщик.
– Когда ты пришел в театр, там был полный набор солистов и тебе пришлось долго доказывать право стать премьером. А быстрый взлет, как, скажем, у Саши Годунова, закончился трагически…
– Самое страшное для артиста — считать себя особенным. Трагедия Годунова во многом произошла из-за этого. Ему вовремя не дали понять, что никому не дано права срывать спектакль, он мог придти в театр "поддатым"… При всем блеске Годунов, как и все мы, был человек ранимый. Искусство — не математика, и если о тебе плохо написали в рецензии, ты ничего никому не объяснишь. Помню, в спектакле "Стабурагс" я сделал все, что требовал от меня главный балетмейстер Александр Лемберг. А критик написал, что у Румянцева с Туисовой была сплошная любовь на сцене и больше ничего…
– В Риге ты танцевал с одной из великих балерин ХХ века — Екатериной Васильевой в спектакле "Анюта", поставленном Владимиром Васильевым. Она хотела танцевать с тобой и на сцене Большого театра…
– В Большом заболел исполнитель, мне позвонили: "Можешь приехать?" Я рванул в Москву. Увидел Максимову — и остолбенел. Почувствовал себя кроликом перед удавом — она знала силу своего взгляда… И при этом хрупкая как подросток. Страшно в руки взять — не дай Бог, сломаю народное достояние СССР! И действительно, на репетиции я великой балерине чуть спину не сломал, а она мне чуть голову не оторвала… Дело в том, что у нас поддержка шла на вытянутых руках, а в Большом — иначе, и меня никто не предупредил. Но все обошлось, Максимова осталась мной довольна. А потом дирекция Большого сказала: "У нас что, своих танцовщиков нет, чтобы из Риги вызывать?.." Ну, а в Риге оба спектакля "Анюта" я танцевал с Максимовой. Это незабываемо.
– Твоя карьера танцовщика закончилась как-то очень неожиданно. И "фаны" балета долго не могли смириться, что имени Александра Румянцева нет в афишах…
– Я попал в опалу. Когда в 85-м Горбачев объявил перестройку, я это как-то воспринял лично: каждый должен быть на своем месте. Преподавать я начал очень рано, а потом получил и диплом балетмейстера. У нас уже с Лембергсом была договоренность о моей первой постановке. Но он внезапно умирает, и кто-то наверху решил, что я начну претендовать на место главного балетмейстера. Меня стали потихоньку убирать со спектаклей. Тогда было очень обидно: я был в хорошей форме. Но сейчас я даже благодарен судьбе: уйдя вовремя, я сохранил здоровье, а оно мне нужно, чтобы дочку на ноги поставить.
– Однажды ты танцевал чуть ли не с порванными связками — об этом случае в театре ходят легенды…
– На репетиции своей любимой "Шопенианы" в конце седьмого вальса я неудачно прыгнул и сильно повредил связки. А на другой день — премьера "Стабурагс". Билеты проданы, извольте, сударь на сцену — хоть на одной ноге. Во время спектакля врач дежурил. Я заливался слезами от боли, но публика ничего не заметила. Как говорила Екатерина Максимова: "Счастье, это когда ничего не болит!"
– О танцовщиках сплетничают, что почти все они — сплошь "голубые". Тебе не приходилось сталкиваться с этой проблемой?
– А как же! Когда приезжал в Питер или в Москву, постоянно чувствовал на себя взгляд некоторых коллег — совершенно однозначный. И мы в своем коллективе, конечно, знали, кто есть кто… Мягкие манеры, плавные движения, изящество провоцируют интерес к танцовщику как к сексуальному объекту. Вообще это дело сугубо личное, если, конечно, человек не совращает малолетних или педагог — своих учеников… Как правило, гомосексуалисты — люди тонкие, хорошо чувствующие собеседника, умеющие слушать. И когда артист не находит понимания у женщины или теряет подругу, он легко может стать добычей "голубого". Мне трудно понять этих людей — я всю жизнь любил женщин. И сейчас теща говорит, что у меня еще глаз горит…
– Ученики твоей студии есть и в Рижском хореографическом училище, но ты как-то это не афишируешь…
– У нас в студии дети занимаются с 4 лет, но мы не ставим задачи сделать из них профессионалов. Занимаемся общим развитием — правильная осанка, красивая походка и пластика дают здоровье. Водим наших воспитанников в Оперу, готовим потенциального зрителя, культурного человека. Но если кто-то захочет сделать танец своей профессией — что ж, это прекрасный выбор. Сегодня классный танцовщик может работать по всему миру. А балет — он и в Африке балет.
Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!
