Как это было. На баррикадах в Москве и у радиоприемников в Риге

Общественно-политическая ситуация была неустойчива уже с 1988 года. Шла борьба двух "группировок" Политбюро – консервативной (лигачевской) и прогрессивной (яковлевской). Можно было ₽предполагать, что все закончится столкновением... 

"Взгляд" закрывали много раз. С декабря 1990 года программу закрыли, казалось, окончательно, и передачи "Взгляд из подполья" выходили на кассетах VHS, которые распространяли по маленьким студиям и показывали в регионах. В 1991 году мы вышли в эфир трех балтийских республик из Риги – показывали съемки январских событий в Вильнюсе и Риге, где ранили нашего оператора. Еще раз вышли в эфир на Ленинградском ТВ – подменили трехчасовую бобину во время программы "Пятое колесо", нас увидело две трети страны...

19 августа с 6 утра у меня начал срабатывать автоответчик: "Саня, срочно включай телевизор!" Протер глаза, включил – показывают пингвинов. Лег. Снова автоответчик. Включил. Пингвины… Я никак не мог попасть на заявление о чрезвычайном положении. Услышал лишь в полвосьмого – сразу обзвонил нашу группу, поехали в офис, распределили оборудование по квартирам, архив – в Подмосковье и отправились работать. Костя Эрнст снимал интервью Андрея Кончаловского, который в Шереметьево объяснял, почему бежит из СССР, Владик Листьев снимал танки в городе, а мы с Политковским, как депутаты, организовали в "Белом доме" работу радиостанции, которая все три дня через громкоговорители выдавала информацию из первых рук – к нам приходила вся элита страны. Были готовы, что, если "Альфа" атакует, мы погибнем.

Тогда же у меня прошла тайная встреча с папой (Михаил Любимов – советский разведчик, писатель, - прим. Ред.). Поскольку гуляла информация о расстрельных списках, мы договорились, что в случае, если все закончится плохо, связи не будет и придется покинуть страну, то 31 декабря мы встречаемся в 23.55 в баре гостиницы "Рига".  

Когда 21 августа вице-президент Руцкой поехал во Внуково, чтобы лететь за Горбачевым в Крым, я пытался улететь с ним, но меня на борт не взяли. Когда я вернулся в "Белый дом", там все уже радовались победе. Ночью поехали встречать Горбачева. На другой день он дал нам интервью в Кремле, а его пресс-секретарь передал мне пленку с обращением Горбачева, которое тот записал из "заточения" ночью с 19 на 20 августа. Она была вынесена с дачи в нижнем белье поварихи. В тот же вечер мы показали ее на весь мир.  

Думаю, что путч возглавлял Крючков, все же КГБ была самой близкой к политике организацией. Напомню, что в марте 1991 года в референдуме большинство граждан высказалось за сохранение СССР. Я тоже был "за", хотя во время ратификации СНГ уже не голосовал "за". Но на тот момент страна стала банкротом, и выйти из ситуации косметическими методами было невозможно. Ситуация разрешилась не худшим образом - слава Богу, что не началась кровопролитная гражданская война, что бывало в истории.

Во время августовского путча моему ребенку было два месяца. У меня была невероятная паника, ужасные переживания. Это одно из самых сумасшедших событий, которые вообще были в моей жизни. Доказательство (правда, не сохранившееся) того, о чем я думала - полосатый комбинезон для ребенка. Я связала его за три-четыре дня. Была уверена, что теперь нас всех вышлют, и всему конец.

Мой бывший муж Юрис работал в Латвийском Народном фронте ночным сторожем. Думаю, это одна из причин, по которым я так страшно волновалась. В то время я с ребенком жила в Риге у мамы. Мы пошли в магазин закупить продукты впрок. Покупали все, что только можно было купить. Но паника охватила всех, в магазине все уже было раскуплено. Кажется, мы купили просо, которое вообще не едим, и консервы.

Подпольного телевидения не было, но было радио. Мы все время следили за тем, что там говорят. На столе дома был большой лист бумаги, где мы все записывали. Если кто-то что-то слышал по радио -  сразу записывал, чтобы и другие знали. Какое-то время этот лист хранили как память. 

Мне кажется, что даже в январе (1991 года - Ред.) я волновалась меньше. Все время Атмоды мы провели у радио и телевизора, смотрели все что только можно. Радио не выключали даже ночью".

На тот момент отец уже два с половиной года был Председателем Верховного Совета СССР (ВС), до того проработав 30 лет в аппарате ВС, где его все любили. В июле 1991 года Маргарет Тэтчер вручила ему деревянный молоточек "лучшего спикера Европы" - никто так мастерски не умеет вести тяжелые заседания. И мы уехали в отпуск на Валдай: отец с мамой отдыхали на государственной даче, а моя семья - с другой стороны озера.

18 августа мне позвонил папа и попросил приехать к нему. Премьер-министр Павлов срочно вызывал его в Москву, и все это казалось странным. Проект союзного договора был составлен заранее, подписать его договорились в сентябре. К утру за папой прислали вертолет – пришлось лететь. О путче он явно ничего не знал. 

Не стану отрицать, отец хотел сохранения Советского Союза и много работал над тем, чтобы перезапустить проект в виде нового союзного договора. Но ведь того же тогда хотела и большая часть населения СССР. При этом я видела, как к весне 1991 года у него стремительно портилось настроение - он прекрасно знал о пустых полках магазинов, очередях, недовольстве молодежи… Думаю, члены ГКЧП, живя в закрытом мире ЦК, с отдельными продуктами, рыбалками, охотами и медициной, толком не знали, что творится в стране. И были уверены, что люди не выйдут на улицы. Примерно так же руководство современной России располагает явно недостоверными данными об экологии, демографии, экономике... 

Папа не повелся на идеи ГКЧП. В кабинете Павлова он увидел "всех персонажей" и понял, что никакого плана действий у них нет. Когда они потребовали, чтобы папа подписал заявление ГКЧП, он категорически отказался. 23 августа после ареста всех членов ГКЧП папа оставался на посту председателя ВС. За ним пришли лишь 29 августа. 

Позже мы с отцом начали бороться за правду о путче. Большинство уверено, что идеологом путча был глава КГБ Владимир Крючков. На мой взгляд, до сих пор очень спорна роль Горбачева во всем этом. Я видела протоколы допросов, из которых следовало, что "изоляция Горбачева в Форосе" - история под большим вопросом. Например, в домике охраны связь была. Во время чрезвычайного положения Горбачеву привозили кино, вино, а в аэропорту Бельбек (северо-запад Севастополя) стоял самолет, готовый в любой момент привезти президента в Москву. По моей версии, Горбачев ждал, кто победит, а в итоге проиграл – был выкинут с политической арены за абсолютной ненадобностью. Но пока всей правды не знает никто. Работающие в архивах историки до сих пор ко всем бумагам не допущены. 

Думаю, это была жесткая борьба за власть – ее участники совершенно не прогнозировали, что впереди. Уверена, если бы Борис Николаевич знал, как возглавить Союз, не разрушив его, он бы это сделал.

На вокзале в Риге меня встретила дочь. На следующий день на улице около своего дома в Иманте встретила соседку, патриотку Латвии. Она уже тоже побывала в Америке у тети, привезла оттуда видеомагнитофон. "Куда же вы вернулись, путч же!" - сказала она. А я своим сказала - если бы путч начался раньше, пока я еще была в Англии, я бы не вернулась. Никогда бы не согласилась попасть в ад - Советский Союз. Вот так, говорю совершенно честно.

ГКЧП тогда запретил все газеты, кроме "Красной звезды", "Правды", "Советской России" и "Известий". Начальник "Коммерсанта" Володя Яковлев посадил меня выпускать подпольную “Общую газету”, выдав в полное распоряжение свой кабинет. Двое суток я там не спал. Собирать и проверять информацию в то время было очень стремно – никакого интернета ведь не было. Именно в том номере вышла знаменитая заметка "Кошмар, на улице Язов", был еще "Туннель на крови", про то, как трех героев замочили по их же глупости, о чем мы честно написали. 

В какой-то момент Володя сказал мне срочно сваливать – мол, сейчас приедет его папа Егор Яковлев и привезет статью Ельцина, которую тот написал специально для “Общей газеты”. Я спрятался под лестницей и продолжил работу. Тем временем мимо проносили стейки, выпивку и арбузы для папы. Когда папа схлынул, я втрое сократил нетленку Бориса Николаевича, которая иначе ни в какую газету бы не влезла. 

Мы с Володей договорились, что первый номер "Общей газеты" выпускаю я, а второй – Ксения Пономарева, которая через два дня отпустит меня бухать и спать. Только я пошел в разгул, с утра звонит водитель: тут всех вызывают на работу - путч кончился, надо снова выпускать регулярный номер "Коммерсанта". Если бы путч закончился не в среду, а в четверг – мы бы "Коммерсант" выпустить до выходных не успевали, и я бы мог спокойно бухать дальше. Но поскольку они, сволочи, обос..сь в среду – пришлось идти на работу. Я еще тогда возмутился: вот коммуняки, козлы, нормальный переворот организовать не могут.

Реально противостояние народа и власти сегодня?

Думаю, нет. Ни народа нет, ни власти – есть одна понятийная группировка. Все, как положено - бугры (те, что на нарах ближе к окну) и терпилы. Весь наш великий народ – и есть те самые терпилы, от которых ничего кроме рабского терпения ждать не приходится.  

Я тогда учился на последнем курсе, и меня перед экзаменами отправили на практику в Латвию. В августе практика закончилась, и 19 августа, когда у отца был день рождения, я собирался с утра возвращаться в школу. По телевизору показывали балет "Лебединое озеро", потом пошла информация о перевороте, но я считал, что мне нужно ехать в Орел. Сел в автобус, добрался до Риги, чтобы уже оттуда на поезде отправиться в школу. 

В Риге все было очень серьезно - у всех постов ГАИ стояли боевые машины, над городом летали три вертолета. Я сел в поезд и доехал до Орла. Во дворе школы стояли пять туристических автобусов "Икарус" и шесть милицейских машин. Это уже было 20 августа. Доложил командиру роты, что вернулся, и тот ответил: "Бери автомат и езжай". Мы получили автоматы, патроны, загрузились в автобусы. Конечно, решение принимал начальник школы. Он очень рисковал, потому что пошел против приказа министра внутренних дел Бориса Пуго всем оставаться на своих местах.

Мы ехали в колонне, впереди - три милицейских машины с мигалками, за ними пять автобусов, в которых сидели парни, находившиеся на тот момент в школе. Замыкали колонну еще три машины. С 20 по 21 августа мы были на пути в Москву. По радио постоянно передавали информацию о последних событиях. Ночью произошла попытка захватить здание парламента России, и под колесами танков погибли первые люди.

Сообщалось и о нас. Таких, как мы, называли бандитами. Утром на подъезде к МКАД у милицейского поста колонну остановили: дорогу перегородили грузовиками МАЗ. У поста стояли четверо милиционеров в форме и два-три человека в штатском. Можно было догадаться, что это были сотрудники КГБ. Они сказали, что есть приказ не пускать нас в Москву. Тогда из первой машины вышел начальник школы и сказал, что их на посту шесть или семь, а у него за спиной 150 человек. Дорогу они освободили, и мы въехали в Москву. 

Нас поставили на посты у Белого дома. Вокруг парламента возвели баррикады из всего, что только можно было найти. ОМОН расставил снайперов на крышах домов вокруг парламента. Напряжение было большое. У нас были автоматы Калашникова, каски и очень мало бронежилетов. В основном, у педагогов, не у парней. 

У парламента мы простояли около месяца. Потом нам доверили охранять здание Центрального комитета. После этих событий я получил от Бориса Ельцина почетную грамоту - благодарность за участие в защите.  

Если бы все повернулось иначе, сегодня я, возможно, был в Сибири. Против тех, кто защищал Горбачева и Ельцина, наверняка были бы санкции. Но я был молодой, и мне не было страшно. Не думал, что меня могут застрелить. Просто ехал, и все. Обязан - надо ехать.

У меня были свои источники в Минобороны и КГБ СССР, которые уже в 1990-м года сообщали о признаках готовящегося переворота. Например, передислокация Псковской воздушно-десантной дивизии с полным вооружением и военной техникой. Минобороны это объяснило заданием копать картошку, в прессе даже прошла публикация "Картошка в мундирах".  

В тот момент я взялся защищать капитана второго ранга, корреспондента газеты "Советский воин" по Прибалтике, назовем его Виктор, который базировался в Лиепае и был арестован за шпионаж в пользу Швеции. История была непростой. Министерство обороны СССР заказало 20 диверсионно-разведывательных субмарин “Пиранья” по 22 млн. долларов каждая. Из первых двух одна затонула при спуске, а вторая заблудилась между Питером и Кронштадтом. Был отдан приказ эти лодки в море не выпускать. Их покрасили в аварийно-спасательные цвета и поставили на пирс в Лиепае, но на них числились экипажи с полным довольствием. 

Командир этого дивизиона III ранга Александр Шахов описал безобразие в письме Горбачеву, за что был сослан на гарнизонную свиноферму, а Виктор сделал статью о "Пираньях", которую советские газеты публиковать ее не решились. Тогда секретарь Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР Николай Нейланд (разведчик, рижанин из балтийских немцев) пристроил материал в… шведскую Svenska Dagbladet. К материалу была приколота копия приказа вице-адмирала Кузьмина с грифом "Совершенно секретно!", в которой раскрывались все тактико-технические характеристики лодок. Виктора тут же обвинили в шпионаже.

Я привлек к адвокатскому расследованию своего приятеля - сотрудника военно-морской разведки, который рассказал, что за пару лет до этого министр обороны Дмитрий Язов вел переговоры с министром обороны Швеции, а поскольку в делегации была половина подводников, было ясно, что речь на переговорах шла о советском подводном флоте, возможно, и о проекте "Пиранья". Чтобы получить стенограмму тех переговоров, я отправился на встречу с высокопоставленным чиновником из минобороны Швеции в Стокгольм, пристроившись через знакомых к делегации Ленинградского обкома партии.

Встреча была назначена на 21 августа в музее Vasa. Когда 19 августа случился путч, вся делегация членов обкома рванула к властям Швеции просить политического убежища. Я был единственным беспартийным, который стремился в Россию. Три дня не отклеивался от телевизора, хоть и понимал, что успех ГКЧП не ждет – моральный дух защитников Белого дома был невероятно силен. 

Встреча состоялась, из полученной стенограммы было очевидно, что все тактико-технические характеристики "Пираний" шведские военные получили задолго до публикации в Svenska Dagbladet, а значит гостайну не составляли. 23 августа я был в Главной военной прокуратуре в Москве. К тому времени Язов сидел в "Матросской тишине" по делу ГКЧП. Я заявил ходатайство о его допросе. 

Язов мне очень обрадовался и признал на допросе, что переговоры по лодкам со шведами были. Позже, уже в личном разговоре, я спросил про ГКЧП: "Как же вы попали в такое г..но?" Он ответил: "Да, бес попутал, старый я м***к!" Впоследствии он стал менять свою позицию, оправдываться… Я же своего добился - моего Виктора отпустили, а дело против него прекратили. 

Реально ли противостояние народа и власти сегодня?

Конечно! Правда, пока еще есть деньги, которые были накоплены в "тучные нефтяные годы", но чекисты уверенно тащат Россию в экономическую пропасть, а уже сегодня премьер Дмитрий Медведев прямо говорит: "Денег нет". Вспомните, что в 1914 году император Николай II имел рейтинг выше путинского, а через три года подписал отречение под давлением того же народа.

Летом 1991 года я работал ответственным редактором бюллетеня "Конституционный вестник", и по служебному удостоверению мог пройти в Белый дом. 17 августа мы с женой уехали в отпуск в Ярославль. Утром 19 августа разбудил приятель, у которого мы остановились: вставай, Горбачева скинули. 

Мы сели на поезд, и вечером я был в Белом доме. Рядом уже стояло несколько танков с трехцветными флажками на антеннах, соседнем сквере им. Павлика Морозова собиралась толпа. За час до этого по телевидению прошла пресс-конференция Янаева, Пуго, Павлова и других. Все обсуждали трясущиеся руки Янаева. В Белом доме работал буфет, телефоны тоже никто не выключал. Только по внутренней связи раз 50 повторили: “Уважаемые коллеги, с учетом опасности ситуации, прошу женщин и несовершеннолетних покинуть здание".

Мы с коллегой Вадимом отнесли на баррикады ящики. По дороге он угрюмо говорил: для спецназа это семечки. Мне же казалось, что толпа вокруг создавала чувство защищенности. В помещениях почты в Белом доме сидели полсотни солдат-защитников Белого дома,  вид у них был обреченный. Им совсем не хотелось драться со спецназом. 

Штурма мы ждали часа три-четыре. Кто-то из военных инструктировал народ: перед штурмом пустят газ "Черемуха" - надо смочить платок и дышать через него, иначе будет рвать. Звучало невесело, и никакой уверенности, что путч не пройдет, не было. Только после полудня стало ясно, что ГКЧП не знает, что делать. Напряжение начало спадать. Вечером вдруг сообщили, что граждане СССР выражают беспокойство за судьбу главы советского правительства Валентина Павлова. Это звучало нелепо, и это был третий звонок перед началом конца. Заговор рассыпался на глазах. 

На мой взгляд, путч фактически исключил воссоздание СССР. До него был вполне реален план Горбачева подписать союзный договор с девятью республиками. Шесть других изначально были против – Прибалтика, Молдова, Грузия и Армения. Но после августовских событий и все остальные сказали: ой, нет. 

Реально противостояние народа и власти сегодня?

Раскол в российском обществе есть, но он не очень заметен. Руководство страны для укрепления своих позиций сделало все, чтобы создать ощущение единства перед внешними угрозами. Значительная часть моих сограждан считает эти угрозы реальными. И даже то, что это Россия отхватила кусок у Украины, а не наоборот, оправдывается тем, что мы, мол, защищали крымчан. Те несколько сотен тысяч человек, которые вышли в 2011-м на Болотную, размылись – кто-то уехал, кто-то скорректировал позицию, кто-то устал. Сегодня люди, которые хотят видеть Россию правовым государством, а авторитарный режим считают путем в тупик, в подавляющем меньшинстве. Может случиться, что их число вырастет в момент, но в данный момент царит апатия. 

Накануне путча я рассорился с главным редактором своей газеты "Московский комсомолец" Пашей Гусевым и ушел в газету "Советская торговля". Утром ехал на новую работу по Тверской, а навстречу – бронетранспортеры. На работе объявили о том, что приостановлен выпуск всех газет, кроме "Правды" и "Известий". 

На тот момент я уже подрабатывал стрингером агентства Reuters. Понимая, что происходят исторические события, взял свой “никон” и пошел фиксировать все подряд, толком даже не разбираясь, что к чему. Помню, подбегает мужик, кричит: "Я ехал по Минскому шоссе - там танки!" Я ему: "Поехали – посмотрим". Снял колонну. Пленку сразу же отвез в Reuters.

Наступила ночь, у Белого дома было холодно и голодно. Я решил сбегать в буфет МК неподалеку. Они муровали вход в редакцию кирпичами. Пролез в щель и тут же столкнулся с Пашей Гусевым: "Ты откуда взялся?" - "От Белого дома". – "Листовки возьмешь распространить?" Газета была закрыта, но они набирали тексты и множили на ксероксе. Паша меня тогда сильно удивил: бывший партийный работник оказался борцом за демократию. Я взял пачку, поел и вернулся.  

Информации о происходящем было мало. Я метался, куда звали. Снимал и на Садовом кольце, где шли гусеничные БМП, и в туннеле под Арбатом, где они столкнулись с толпой. Под гусеницы бросали непонятно откуда появившиеся бревна, там же были раздавлены и трое парней – в принципе, по случайности, что не умаляет их героизма. Военные сами толком не знали, как себя вести, и не понимали, что происходит. 

До сих пор у меня дома в коробке хранятся обрезки негативов: танки у "Белого дома",  памятник Дзержинскому, повисший на тросе крана, пронос длинного российского триколора по Новому Арбату... 

24 августа меня уволили из "Советской торговли" за "нарушение трудовой дисциплины" - даже запись сохранилась в трудовой книжке с памятными датами. Зато тут же взяли в новую газету "Вечерний клуб" и отправили в командировку. Когда вернулся, узнал, что пропустил награждение в Кремле и меня ждет медаль участника защиты Белого дома. 

Думаю, в ГКЧП сами перепугались от того, что они натворили. И Язов потом просил прощения у Горбачева – он дико переживал за ввод войск, плакал в тюрьме, рассказывал дочери, что не имел на это права, а поддался на уговоры.