По поводу такого утверждения можно лишь презрительно усмехнуться. Но ухмыляться тут нечему: прежде мы, в основном, жили так, будто в Сатверсме действительно есть такая статья. Более того, так жили не только простые люди, но и сами президенты, которые брали или пытались взять на себя не только политические функции, но и глубоко эмоциональную роль морального авторитета.
Самый влиятельный президент в новейшей истории Вайра Вике-Фрейберга действительно у многих вызывала ощущение "бабочек", поэтому ей многое прощалось. Зато ее последователь Валдис Затлерс чувство "бабочек в животе" не вызывал почти ни у кого, но сам сильно из-за этого переживал и отчаянно старался до последнего.
Год назад был избран президент Андрис Безриньш, который справляется со своими конституционными функциями, но "бабочек в животе" не вызывает и сам по этому поводу не беспокоится. После недавних событий фигура президента для многих стала эдаким Зевсом-Громовержцем, который быстро разделяет хороших и плохих, обращая свой гнев против врагов народа. На самом деле Латвия — это республика. Президент здесь — глава государства, у которого вместе с представительской ролью есть кое-какие политические функции. Но не стоит воспевать президента как воплощение всех светлых чаяний народа.
В первый год президентства Андриса Берзиньша характеризовала способность не вмешиваться в ситуации, когда его предшественники — неважно, из-за мании величия или комплекса неполноценности — бросались в политическую битву с непрогнозируемым исходом.
Процедурщик
Должность президента стала проблемной в 2007 году, когда в ответ на чудесный намек Андриса Шкеле на этот пост избрали (точнее, назначили) травматолога Валдиса Затлерса. "Крупные акционеры" коалиции Калвитиса были уверены, что Латвия развилась настолько, чтобы, по заветам Ленина, доверить управление государством кухарке. Но быстро наступил кризис 2008 года со всеми политическими последствиями, и бутафории неожиданно пришлось исполнять реальные политические функции.
Интереснее другая тенденция. В 2007 году, незадолго до избрания Затлерса, был принят Закон об избрании президента, который регламентировал порядок и сроки выдвижения кандидатов так, чтобы в ходе выборов нельзя было неожиданно выдвинуть новых людей, как это происходило до 2003 года. Согласно новой процедуре были избраны и Затлерс, и Берзиньш — оба в первом туре. Авторы закона, предусмотрев интервал между выдвижением и выборами, а также между турами выборов, хотели добиться "более прозрачной процедуры". Проще говоря, перенести часть ответственности с политиков на общественное мнение, которое теперь имеет возможность большее время обрабатывать новых кандидатов и их сторонников. Что дает такое регулирование? Оно не только подвергает кандидатов и депутатов давлению общества. Оно создает для них своеобразный "цейтнот" — стремление поскорее закончить эту процедуру, чтобы можно было наконец воскликнуть "Habeus papam!" и уйти на летние каникулы.
Возможно, Андрис Берзиньш в связи со своим избранием должен быть благодарен именно этому эффекту. В июне прошлого года большинство политиков в действительности ожидало второго тура, который так и не наступил. К тому же, сам Берзиньш тогда не выглядел как человек, который всю жизнь мечтал занять это кресло. Это был приятный, обеспеченный человек с широкими связями и сносной репутацией, которому в 67 лет уже ничего не надо было себе доказывать. Лато Лапса в книге про Берзиньша "Латыш обыкновенный" высказывает предположение, что Берзиньш решил выдвинуть свою кандидатуру после отчаянных попыток Затлерса "пролоббировать" собственное переизбрание: "А чем я хуже этого?". Это вполне возможно: речь может идти о спонтанном решении и цепи случайностей, а не целенаправленной и согласованной деятельности для избрания Берзиньша. Если бы у депутатов была возможность сразу отвергнуть обоих кандидатов и в следующем туре выдвинуть и избрать другого, скорее всего, место президента сегодня занимал бы другой человек. Но учитывая новое регулирование, эта процедура затянулась бы как минимум на две недели, богатые скандалами и интригами. Так почему же не проголосовать за более-менее знакомого и прогнозируемого Андриса Берзиньша?
С обеих сторон
Андрису Берзиньшу, как президенту и публичному лицу, не удалось избежать позиционирования в скользких вопросах — о языковом референдуме, Висагинасе и неприкосновенных статьях Сатверсме, которые следует очень серьезно воспринимать в латвийское политике, охваченной жаждой безопасности.
Берзиньш — не первый президент Латвии, который после избрания в должности меняет свое мнение по этническим вопросам, дрейфуя от либеральной позиции в направлении жесткой линии. Ярче всего это проделала Вайра Вике-Фрейберга, которая начала свою интеграционную карьеру с обещания учить русский язык, а закончила осознанно оскорбительными текстами про водку воблу и частушки. Валдис Затлерс в начале всего президентства также высказывался о "лучших в мире русских", а затем сильно уклонился вправо. В случае Берзиньша привлекает внимание контраст между этими двумя мнениями, который заставляет спросить: а что президент думает на самом деле? Судя по смене мнения в связи с референдумом 18 февраля, позиция Берзиньша как президента была очень скользкой. Фактически этот референдум, конечно, не был никаких апофеозом народного волеизъявления, а лишь жалкой провокацией экстремистов с целью поднять рейтинги кучки авантюристов по обе стороны фронта. Кажется, Берзиньш это хорошо понимал. Но когда вечно жаждущая внимания латышская интеллигенция поднялась на "священную войну" против подлых оккупантов, президент больше не мог удерживать нейтральную позицию, не рискуя попасть в ряды "предателей народа". Такой риск мог быть оправданным для гражданина Андриса Берзиньша, но не для президента.
И все же, похоже, у президента в вопросах интеграции есть своя повестка, которая не подчиняется стадным инстинктам. Инициированный им Манифест доброй воли, по сути теологически инспирированный документ, по интонации сильно отличается от лозунгов про "кровопролитие" и "месть за предков", которые в связи с референдумом озвучили некоторые из наших лунатиков. Разумеется, ни манифест, ни попытки сблизить ветеранов обеих сторон не добавляют Берзиньшу очков в глазах "профессиональных латышей", которые уже давно приватизировали красно-бело-красный флаг для своих нужд. И не менее болезненные удары исходят из другого лагеря экстремистов, который довольно сдержанные высказывания Берзиньша о 16 марта пожелал объявить "глорификацией фашистов и эсесовцев". В общем, трудно интегрировать тех, кто сам не хочет интегрироваться. И тогда приходится получать удары с обеих сторон, для которых смысл жизни по-прежнему заключается в войнушке между "фашистами" и "оккупантами". Но можно пытаться что-то делать в данной сфере. Дадут ли что-то такие инициативы, покажет время. Пока нет оснований говорить об успехах, но начало — не безнадежное.
Карьера в Компартии, участие в приватизации Unibanka, принадлежность к "Валмиерской группировке" вместе с Грутупсом и Шкеле — эти вещи, интересные как антропологический комментарий к портрету президента. Но не стоит поспешно утверждать, что это объяснит его действия на посту президента. Человек может быть хорошим врачом и одновременно дегенеративным политиком. Вещи, которые привлекательны в личной жизни, публично могут появиться в совсем другом свете.
Кажется, в случае Андриса Берзиньша есть известные трудности с разделением личного и публичного. Многие люди нашей элиты уважают известного "банкира Берзиньша" в личном общении. Это подтверждают не только Солвита Аболтиня и Айнар Латковскис, но даже Лато Лапса. Эти личные знакомства, несомненно, повлияли на его избрание. Но публичный образ Берзиньша сейчас требует, мягко говоря, некоторых коррекций. Берзиньш хорошо умеет говорить своими словами, а не заученными фразами. Он не боится говорить, что думает. Но большинство публичных выступлений президента вызывает ощущение, будто он говорит для трех-четырех знакомых, а не большого и анонимного народа Латвии. Но это два разных жанра, и у каждого из них свои правила. Чтобы убедительно представлять страну, важно быть милым человеком и душой компании. Но этого мало. Нужны определенные навыки публичного общения. Очень плохо, если государственный муж способен лишь, как марионетка, озвучивать правильные тексты. Но нехорошо и когда государственный муж с высокой трибуны обращается к людям, как к своим сельским соседям или товарищам по охоте. Это две разные ситуации, каждая из них требует своего подхода. Владеть обоими — вопрос престижа для хорошего политика. Говорят, когда Черчилль произносил свою бесконечно вдохновенную речь о вступлении Великобритании во Вторую мировую войну ("мы будем сражаться на суше…", "мы никогда не сдадимся" и т.д.), в паузе между предложениями он шепнул своему помощнику: "Да, и мы будем швырять в немцев бутылками с сельтерской, потому что оружия у нас нет". Вот что значит класс в публичной политике.
Сокращенный перевод DELFI. Оригинал здесь