Сразу хочу оговориться. Есть разные версии сирийского конфликта, и сторонникам некоторых из них я бы рекомендовал дальше этот текст не читать. Если вы убеждены, что единственная причина гражданской войны — коварная агрессия со стороны западных империалистов и саудовских исламистов против законного правительства Башара Асада, а также если, напротив, считаете, что свободолюбивый сирийский народ в едином порыве восстал против кровавого диктатора, то вам все последующие рассуждения неинтересны. Статья рассчитана на тех, кто понимает: в Сирии идет гражданская война, и раз люди убивают друг друга, значит, им это зачем-то нужно.
Что в первую очередь объединяет Сирию и Латвию? То, что если бы мы сто лет назад подошли к любому человеку, проживающему на территории одного из этих государств и спросили — где ты живешь, то в последнюю очередь услышали бы эти названия. Латвиец столетней давности жил в таком-то уезде такой-то губернии Российской империи, сириец — в таком-то вилайете Османской.
Очень интересно почитать, что пишет про Сирию словарь Брокгауза-Ефрона — лучшая энциклопедия того времени. В статье "Сирия" описана огромная историческая область, в которую полностью входят территории современных Ливана, Иордании, Израиля, значительные части Турции, Ирака, Саудовской Аравии. Вот только современная Сирия входит отнюдь не вся — северо-восточная ее часть относилась к Месопотамии.
А статьи "Латвия" в замечательной энциклопедии нет вовсе. Есть "Латыши", есть "Латышский язык", даже "Латышская литература" — а такого понятия, как Латвия, тогдашняя наука не знала. Это значит, что передающегося из века в век самоощущения принадлежности к политической нации не может быть ни у латвийцев, ни у сирийцев. Этим они отличаются соответственно от поляков, которые тоже долго жили в Российской империи, или сербов, которые жили в Османской.
И Латвия, и современная Сирия были образованы буквально через десятилетие после выхода энциклопедии в результате внешних событий — распада империй. Здесь, правда, параллель кончается, потому что Латвия стала независимой, а Сирия фактически стала колонией Франции.
Французы понимали, что им достался отнюдь не подарок — территория, на которой живут различные этнические и религиозные группы без какого-либо опыта государственности. Поэтому они разбили подведомственную страну на несколько государств. В том числе было выделено отдельно государство алавитов — той религиозной группы, к которой принадлежит Асад и с которой сегодня воюют повстанцы. В конце тридцатых годов эти государства были объединены, кроме оставшегося отдельным Ливана, где преобладали христиане. А потом была война, мандат Лиги наций потерял силу, Сирия и Ливан стали независимыми.
И вот что интересно: ни при турках, ни при французах на территории Сирии и Ливана не было серьезных внутренних конфликтов — ни религиозных, ни межнациональных, хотя население было расколото на те же религиозные и этнические группы, что и сейчас.. Равно как таковых не было на территории Латвии ни при Российской империи, ни при СССР — противостояние латышских крестьян и немецких помещиков все же носило в первую очередь социальный характер.
А вот в Латвии независимой межнациональные отношения постоянно ухудшались, что привело к далеко не добровольной репатриации немцев в Германию, радостной встрече многими инородцами советской армии в 1940 году, уничтожению евреев в ходе Холокоста, в котором активнейшее участие приняли латышские националисты.
Вот первый вывод: существование в составе империи, наличие внешней власти — важнейший фактор, препятствующий внутренним конфликтам. Есть арбитр, к мнению которого можно апеллировать, есть и общий объект недовольства со стороны потенциальных противников, которых до поры до времени объединяет неприятие общего далекого начальства.
Это ведь не только нам сейчас кажется, что латыши в советское время не были такими убежденными националистами, какими они стали по достижении независимости. Известный политолог, американский латыш Нил Муйжниекс побывал в Латвии в 1990 году, а следующий раз приехал в 1993-м и не узнал страну — настолько резко радикализировались настроения латышей в национальном вопросе.
Все это, конечно, не значит, что империи должны существовать вечно. Но надо учитывать, что их распад ничего хорошего меньшинствам не сулит, а лозунг "За нашу и вашу свободу" работает ровно до того момента, как свобода становится нашей.
Итак, Сирия независима. Как и многие развивающиеся страны, она живет в калейдоскопе сменяющих друг друга военных и полувоенных режимов, и здесь, к счастью, никаких параллелей с Латвией не просматривается — третий мир есть третий мир. Но вот в 1947 году происходит событие, предвосхитившее нынешнюю войну — создается Партия арабского социалистического возрождения (БААС).
Идеологами стали три интеллектуала, каждый из которых принадлежал к разным общинам: христианин, суннит и алавит. Идея — создание сильного национального светского социалистического государства. Национального — потому что у нас есть страна и нам нужна политическая нация. Светского — потому что нас разъединяют разные религии, значит их надо задвинуть подальше. Социалистического — отнюдь не потому, что мы собираемся организовывать колхозы и национализировать лавки, а потому что мы противостоим империалистам, которые долго пили нашу кровь и хотят продолжать это делать и дальше. А еще — да здравствует единение арабов всего мира!
Вот это уже очень хорошо переводится на язык родных осин. О политической нации нам все уши прожужжали. Межрелигиозное единение в наших условиях подменяется тезисом о том, что в политике несущественна этническая и лингвистическая принадлежность. Проклятия в адрес бывшего оккупационного режима и его нынешних российских наследников — без этого никуда не деться. А панарабизм в наших условиях заменяется трансатлантической и европейской интеграцией — столь же иллюзорными союзами.
В 1963 году БААС пришла к власти, еще несколько лет спустя в результате внутреннего переворота страну возглавил Хафез Асад, правил бессменно до смерти в 2000 году, а на смену ему пришел сын Башар — нынешний сирийский диктатор.
Все вроде бы логично: амбициозные цели требуют единения нации, тем более, что проклятые империалисты не устают строить козни. Национальный лидер вынужден опираться на особо доверенных людей, а они, так уж совпало, принадлежат к той же алавитской общине, что и он сам.
В результате, когда режим Асада зашатался в ходе арабской весны, то акции протеста, которые в соседних странах проходили в форме митингов, драк с полицией и бросания булыжников, в Сирии превратились в страшную кровопролитную войну между религиозными общинами.
Войне этой не видно конца независимо от судьбы самого Асада. Это хорошо видно на примере Ирака — тоже случайного обломка Османской империи, тоже плода баасовского руководства и местного диктатора Саддама Хусейна, принадлежащего, как и Асад, к религиозному меньшинству. Саддама свергли десять лет назад, а кровь продолжает проливаться.
И вот вам парадокс: строительство сильного государства и единой нации при старательном стирании различий между веками сложившимися общинами привело к взаимному ожесточению этих общин вплоть до полной невозможности примирения. И не надо строить иллюзий, что в этом конфликте виноват религиозный фанатизм, характерный для современного ислама.
Фанатизм приносится извне в обмен на военную помощь. А исторически в Сирии жили вполне светские люди. Просто они принадлежали к разным общинам — суннитской, алавиской, еще каким-то. А другие были христианами, в том числе и православными. А есть еще противостояние с курдами — это этнический конфликт.
На самом деле совершенно неважно, каким образом формируется община — по религиозному или этническому признаку. Или вообще по лингвистическому, как у нас в Латвии. Важно, что есть люди, которые чувствуют общность между собой и некоторую отдельность от соседей. И попытки передавить, синтегрировать всех помимо их воли приводит к противоположному результату.
Сирийская трагедия — это крушение идеи всепобеждающей искусственной интеграции общества, не готового к ней. Но, возможно, у них там на Востоке иначе не умеют? Или вообще иначе быть не может, людям свойственно враждовать, а конфликтам усугубляться, пока наконец не выкристализуется единая нация? А вот и нет, совсем рядом был пример общества, устроенного принципиально иначе.
Речь идет о Ливане. По какой-то случайной причине оторвавшие себе кусок Ближнего Востока французы оставили его отдельным от Сирии государством. Очень маленьким — в шесть раз меньше Латвии, но густонаселенным — 4 миллиона человек. И еще более раздробленным, чем Сирия.
Но БААС в Ливан не пришел, и интегрироваться они не стали. Они стали договариваться. Договорились до жесткого закрепления за общинами всех властных полномочий. Президентом страны должен быть христианин-маронит, премьером — суннит, председателем парламента — шиит. В правительстве — поровну христиан и мусульман. Парламент тоже поровну разделен между христианами (7 конфессий) и мусульманами (4 конфессии), причем каждая имеет свою квоту. Есть маленькая греко-католическая община — есть одно гарантированное место в законодательном органе.
И вот пока Сирия строила сильное государство, пыталась стать лидером арабского мира, дважды воевала с Израилем, Ливан мирно богател. К середине 70-х годов он стал финансовым центром арабского мира и популярнейшей у туристов "ближневосточной Швейцарией".
А кончилось все плохо — многолетней гражданской войной. В 1970 году в Иордании была настоящая война между тамошней армией и Организацией Освобождения Палестины. Палестинцев разгромили, и они отступили в Ливан — слабое государство не могло этому противостоять. Через какое-то время христиане не выдержали присутствия непрошенных гостей, а мусульмане вступились за единоверцев.
Началась гражданская война, которую не прекратило даже то, что палестинцев удалось изгнать с помощью Израиля. Сегодня война в прошлом, но и прежнего процветания нет. Договоренности о разделе власти действуют, но государство не в силах контролировать свою территорию, и к примеру, шиитские террористы из "Хезболла" властям не подчиняются.
Так какой же здесь урок, если противоположные модели управления в Сирии и Ливане приводят к одинаково печальным результатам? Он прост: разделенность общества есть фактор риска. Слабое государство, где для каждого жителя важнее принадлежность к своей общине, а не стране в целом, беззащитно перед внешней угрозой. А попытки насильно всех объединить приводят к взрыву.
Так что если эту ситуацию примерить на нас, то надо в первую очередь задать вопрос — а есть ли внешняя угроза, есть ли за пределами Латвии такой враг, который в равной степени угрожает и латышам, и русскоязычным? Отрицательный ответ на этот вопрос очевиден, поэтому нам бы лучше подошла ливанская модель — пусть без такой жесткой фиксации. Хотя бы официальное признание наличия второй общины уж точно не повредило бы.
А пока доморощенные баасисты уверенно ведут нашу страну сирийским путем.
