Наша февральская революция

Сегодня многочисленные оппоненты Штаба защиты русских школ говорят, что демонстрации ничего не дали: движение, достигшее пика к 1 мая, за лето выдохлось. Сентябрьская забастовка не удалась, реформа реализуется, а школьники сидят за партами и учат латышский.

Лежа на диване очень легко ругать тех, кто делает дело. Конечно, нам не стоило все время говорить, что еще одна демонстрация — и реформу отменят, надо было планировать мероприятия по нарастающей и выйти на максимум именно к сентябрю. Но, ругая Штаб, надо и помнить, что это за организация. Не больше 50 человек, из которых лишь десяток профессиональных политиков, а остальные с утра до вечера зарабатывают на хлеб или учатся в школе. И вот этим, еще полгода назад не знакомым друг с другом людям, надо одновременно печатать листовки, договариваться с полицией, готовиться к съезду, строить цепочку распространения информации, снимать клип про "Черного Карлиса" — как тут планировать на полгода, если все силы отданы завтрашнему мероприятию?

И совершенно естественно, что пассионарии, жертвовавшие все свое время борьбе с реформой, невольно преувеличивали готовность общества к политической активности — в этом корень всех наших ошибок. Это плохо, но куда хуже обратное: ничего не делать и оправдывать себя тем, что другие бездельничают.

И все же даже с самой узкой точки зрения демонстрации принесли практическую пользу: министерство до сих пор не устраивает проверок. Как общаются между собой учитель и ученик за закрытыми дверями класса — их личное дело. И чем активнее та или иная школа участвовала в акциях протеста, тем активнее в ней саботируется оппозиция реформы.

Два слоя реформы

Формальная реализация школьной реформы — это, по большому счету, лишь одна из составляющих зловещего замысла латвийской элиты. Главная ее цель — создать лишние трудности на пути русскоязычной молодежи — очевидна. Примерно того же эффекта можно было бы добиться, убрав из классов стулья и парты, дескать, пусть учатся стоя. Это вызывает всеобщее возмущение всей общины, которая едина в принятии латышизации школы.

Но есть и другая цель, куда более глубокая. Идейно оторвать детей от родителей, через преподавание на латышском языке заставить их с малолетства принять за аксиому доминирование латышей в этой стране — иными словами заинтегрировать до полной утраты национального самосознания. Об этом вполне откровенно писал Артис Пабрикс, когда еще был не министром, а рядовым бойцом идеологического фронта.

И хотя вторая сторона реформы по большому счету куда опаснее первой, в противостоянии ей мы все еще расколоты. Достаточно людей, которые убеждены, что если не покушаться на основные идейные постулаты Латвийской республики, то с властями можно договориться. Просто надо подчеркивать свой патриотизм, не заикаться о втором госязыке, не требовать нулевого варианта гражданства, отрекаться почаще от России.

И, вероятно, главное, что показала февральская школьная революция — это полное неприятие молодежью такого лжепрагматичного подхода. Достаточно вспомнить, какие плакаты рисовали ребята сами, без взрослой подсказки. Главные из них — "Долой фашизм" и "Мы не русские латыши, а латвийские русские". То есть власти отождествляются с самым страшным врагом нации, который сохранен в исторической памяти, а национальное самосознание важнее, чем страна проживания. Есть сибирские русские, есть рязанские, а есть латвийские… И это говорят подростки, с детского сада подвергаемые идеологической обработке всей мощью государственной машины!

Грандиозный провал идеологической политики последних пятнадцати лет — главный итог бурного прошлогоднего февраля. И то, что наша страна всем миром воспринимается, как место мирного противостояния двух общин, не менее важно, чем борьба с тем или иным уродским законом. Убежден, что нынешние нелепые дергания г-жи президента перед годовщиной Победы — прямое следствие такого внешнего восприятия Латвии, а значит, и школьных забастовок.

Помни о вечном

Политическим последствием бурных событий начала прошлого года стал раскол ЛАШОРа и провал ПНС на выборах Европарламента. Главные пострадавшие от этих событий — Борис Цилевич и Игорь Пименов — теперь упрекают Штаб, и их можно понять. Конечно, от любого из этих образованных политиков было бы больше толку в Европе, чем от тэбешника, занявшего вакантное место. Но это, если мы смотрим в перспективе ближайших пяти лет. А если попытаться заглянуть дальше — на тридцать или пятьдесят? Сохранится ли тогда в Латвии русский язык, если уже сегодня отказаться от того факта, что в стране есть русскоязычная община, достойная равноправия с латышской общиной?

Это миф, что в Латвии столетиями проживают глубоко интегрированные в жизнь страны меньшинства. Те общины, которым действительно много лет, сохранились именно потому, что не интегрировались. И балтийские немцы, и евреи, и русские староверы, и цыгане веками жили в своем кругу, имея куда больше общего с соплеменниками из-за рубежа, чем с соседями-латышами. А от тех, кто интегрировался, остался лишь след в виде фамилии — многочисленные Пантелеевсы и Макаровсы, а также бывшие шведы Петерсонсы и бывшие немцы Гринблатсы.

Недавно я был на вечере памяти Высоцкого. Меня поразило, как много в Риге людей, друживших с Владимиром Семеновичем, сохранивших благодарную память о нем. Тогда мы жили в одной стране, Высоцкий приезжал в Ригу, так же естественно, как в Ленинград или Одессу, и соотечественники понимали его с полуслова.

А представим, что в России спустя пятьдесят лет появился гений такого же масштаба. Сегодня ему семнадцать, мы о нем ничего не знаем. Сумеют ли оценить рижские ровесники его талант, найдет ли он в Риге друзей? После прошлогодних событий я готов положительно ответить на этот вопрос и очень хочу, чтобы и еще через пятьдесят лет произошло то же самое — к какому бы государству в то время ни относилась территория между Зилупе и Лиепаей.

В начале 90-х годов я работал в Валге. На моих глазах город был разделен колючей проволокой. Для сотен горожан ежедневная дорога на работу стала захватывающим приключением — я и сам пару часов посидел в эстонской кутузке. Сотни других надели униформу и стали ловить своих соседей и проверять их сумки.

Сегодня граница рухнула, бравые таможенники и пограничники отправляются на биржу труда. У них есть время подумать, какой бессмысленной деятельности они посвятили десять лет жизни.

Но разве не ясно, что когда-нибудь рухнет и восточная граница Латвии, точно так же, как рухнула северная и южная? Колючая проволока, контрольно-следовая полоса, визы — это нонсенс в Европе, который не может продолжаться вечно. Как тогда наши потомки будут общаться со своими российскими соседями? Сегодня это один народ, и за подрастающее поколение можно не беспокоиться. А завтра? Сохранить преемственность русскоязычной общины, помочь пережить временное размежевание с Россией — вот сверхзадача политических и общественных деятелей, отстаивающих интересы русских.

Евреи продержались без своего государства две тысячи лет, балтийские немцы — семьсот. Интересно, сколько выдержат латвийские русские?