Бесспорно, вопрос о медийной среде, о содержании информационного пространства соотносится с оценкой результатов проводимой государством этнополитики Дискуссии о причинах сложившейся ситуации и возможных решениях возникали на портале и ранее.
Однако первопричина сложившейся в современной Латвии этнополитической ситуации кроется в социальных процессах, происходивших в Латвии еще до восстановления независимости государства. Именно поэтому статья Петренко, как и некоторые другие полемические публикации1 , появившиеся в последнее время, заставляют размышлять о том, как же сформировалась и в каком направлении развивается этнополитическая ситуация в Латвии.
В рамках одной статьи можно, конечно, лишь наметить проблемы, которые необходимо рассматривать в этом контексте, не более того Мы предлагаем свою точку зрения на возникшую ситуацию, точку зрения историков — напомнив, что многие социальные и психологические проблемы нашего общества унаследованы нами от советского прошлого. Однако это утверждение ни в коей мере не должно стать индульгенцией для оправдания бездеятельности в сфере интеграционной политики, что, к сожалению, в немалой степени свершившийся факт.
Казалось бы, именно журналисты лучше других должны понимать, какова роль средств массовой информации в контексте политической среды и технологий власти. Информационная война, или борьба за доминирующее влияние в информационном пространстве, это не эвфемизм, это политическая реальность. И именно потому, что СМИ формируют так наз общественное мнение, т.е. представление большинства о том, где они живут и что происходит вокруг, как будто бы можно согласиться с выдвинутой в статье Петренко идеей — уже давно, по крайней мере, с начала 90-х годов, необходимы были качественные аналитические передачи о событиях в Латвии на русском языке. Возможно, этнополитическая панорама сегодня была бы иной, и нам не пришлось бы говорить о разных с точки зрения содержания латышском и русском информационных пространствах.
А как же передачи на русском языке на общественном ТВ в 2013 году, через 22 года после восстановления государственной независимости? Петренко в своей статье даже не называет и не анализирует потенциальную аудиторию этих передач, что в наши дни первичное условие для создания подобной передачи. Общность людей, говорящих в Латвии на русском языке, неоднородна хотя бы по возрастному признаку. Молодежь, экономически активная часть населения более молодого возраста — все они вполне успешно общаются и воспринимают информацию на латышском языке. Так зачем же для тех, кто естественно включился в интеграционный процесс, опираясь на латышский язык и культуру, создавать специальные передачи, да еще на деньги налогоплательщиков? И сколь высокую отзывчивость на интеграционный процесс мы вправе ждать от пенсионера, который прожил в Латвии 50-60 лет и по-прежнему знает по-латышски лишь одно слово — "здравствуйте"? И вообще — стоит ли чего-то ждать?
Социальная память
Поведение человека в повседневной жизни обусловлено набором самых разных факторов. И одним из них является социальная память общества, условно говоря — коллективное, общее представление о своем прошлом, о конкретных эпизодах истории, о событиях и личностях. Существенно, что социальная память, этот феномен существует не изолированно, не где-то сам по себе в прошлом, он активно воздействует на сегодняшнюю ситуацию, на наши решения, на наш выбор и в конечном счете на наши поступки.
Социальная память не монолитна, она состоит из несхожих, зачастую противоречивых представлений о прошлом и настоящем, точно так же, как общество состоит из разных социальных слоев и групп с присущим только им понятием о культуре, со своим восприятием мира. Отличия социальной памяти, бытующие в латвийском обществе, например, в часто упоминаемой оценке Второй мировой войны2 с точки зрения исторической перспективы, закономерно коренятся в той социальной и политической ситуации, которая сформировалась в годы существования советской власти. Это вопрос об оценке латвийским сообществом совместного исторического опыта и его интерпретации.
Единое информационное пространство еще не означает единомыслия, содержательно унифицированного по единому образцу информационного пространства. Оно означает договоренность общества об общей точке отсчета по отношению к событиям прошлого и их влиянию на жизнь современного человека не на индивидуальном, а на уровне общества в целом. Следует считаться и с тем, что подобная договоренность отнюдь не означает просеивания через цензуру исторической памяти индивида или общества (семьи, рода, этноса и т.п.) во имя формального "единомыслия".
Нация и три языка
Использование языка в любом обществе выполняет две функции — культурно-историческую и политическую.3 И в Латвии использование языка в публичном пространстве, насколько позволяют судить об этом исторические свидетельства, во всяком случае, начиная со второй половины 19 столетия, подтверждало его политический статус, это был не только вопрос выбора средства общения. Проблема места латышского языка в публичном пространстве Латвии не исчезла и по сегодня, так что имеет смысл говорить об этом гораздо подробнее.
В начале 20 столетия, когда населенная латышами территория в результате Северной войны по-прежнему входила в состав Российской империи, узаконенный порядок использования языков в административном производстве и публичном пространстве в Балтийских губерниях, за исключением Латгалии, предполагал следующее: прежде всего русский, затем немецкий и наконец латышский язык. Для иллюстрации приведем лишь один пример — достаточно мрачную картину будущего латышской нации, которую нарисовал в своем эссе 1911 года Янис Яунсудрабиньш. Наряду с рассуждениями о разрушительном влиянии городского образа жизни на молодежь, Яунсудрабиньш делает и обобщенный вывод о латышах: "Всякий, кому дорог наш народ, не может не заметить, как он сам себя пытается уничтожить. Да, сам себя. Его не погубят ни колонизация, ни русификация, он сам измельчает, как река, которой недостает сил пробивать себе русло. (.) В латышах так много стремящейся уподобиться чему-то крови, которая так и норовит влиться в течение более могущественного народа. В нас перемешано столько племен и за столь короткое время, что мы не успели еще стать единым целым"4
Янис Яунсудрабиньш (1877-1962) принадлежал к тому поколению латышской интеллигенции, которая получила европейское образование на немецком и на русском языках, но сохранила связь с зарождавшейся и развивавшейся латышской национальной культурой. Его нельзя упрекнуть в односторонней оценке социальной реальности: Яунсудрабиньш обращал внимание и на наиболее активно формировавшуюся в то время социальную группу латышского общества. "И если мы пристальнее вглядимся в жизнь рижских рабочих, увидим, сколь сумрачно будущее латышского народа. (..) Эти дети говорят на трех языках, но ни одним не владеют. — Разве может что-то спасти это поколение? Оно свою жизнь так и проведет завсегдатаем кинематографа и пивных, насвистывая банальные мотивчики шарманки и разговаривая на всех трех местных языках".5 Точно такие же опасения высказывал он и по адресу наиболее состоятельной части граждан: "Огромные дома умножат благосостояние латышей и станут украшением города, но станут ли его обитателями дух и сила, которые смогут спасти и сохранить народ, — в это трудно поверить. (…) Уже и сейчас у нас много подобных "соотечественников", которые титул этот носят только из меркантильных интересов".6
По мнению Яунсудрабиньша, подчиненная роль латышского языка была одной из главных проблем сохранения национальной культуры. К счастью, многие высказанные им опасения не сбылись.
Статус латышского языка как государственного впервые был утвержден в 30-е гг. 20 столетия, а впоследствии подтвержден Законом о языке, принятым Верховным Советом Латвийской ССР в 1989 году. Естественно, что развитие латышского языка и культуры является одной из основополагающих задач Латвийского государства, определяющей сам смысл его существования. Но складывается впечатление, что от ощущения угрозы, нависшей над латышским языком и самим существованием народа, высказанного Яунсудрабиньшем, многие не избавились до сих пор. И этому существуют определенные, исторически обоснованные причины.
Латышский язык и советский колониализм
Использование латышского языка во взаимоотношениях с властью в советское время и после восстановления независимости изучала этнолог Светлана Рыжакова. Ее исследования7 свидетельствуют о том, что с 1959 года формально гарантированный языкам титульных наций союзных республик статус государственного в Латвийской ССР утвержден не был; в советское время латышский язык был сознательно подчинен так наз. ассиметричному двуязычию: представители титульной нации наряду с родным языком владели и русским, по крайней мере, большинство, прочее население ориентировалось в основном на русский язык. Это был способ социального и идеологического давления советской власти, пользуясь предоставленными русскому языку преимуществами, что, в свою очередь, вызвало естественное сопротивление в латышском обществе.
В результате проводимой советским режимом этнополитики использование национальных языков сознательно ограничивалось, предоставляя фактические преимущества русскому языку8 Абсурд сложившейся ситуации, как и многие другие реалии советской действительности, очень точно выражен в бытовавшем в те времена анекдоте о роли русского языка:
- Если вы живете в Советском Союзе и знаете четыре языка, кто вы?
- Сионист.
- А если вы знаете два языка?
- Националист.
- А если вы знаете один язык?
- Интернационалист".9
Несколько лет назад исчерпывающий ответ в своей статье дал политолог Иварс Иябс, напомнив о последствиях языковой политики советского времени: "На территории Латвии, где почти всюду привычным и само собой разумеющимся языком общения был латышский язык, его все больше стал вытеснять русский язык, причем при несомненной поддержке со стороны политической власти, которая, как и положено в империи, была достаточно надменной и циничной в своем отношении к особым нуждам мелких народцев"10
Не менее важен и вопрос о признаках колониализма в реализуемой советской властью политике и, следовательно, — о постколониальной ситуации в Латвии после 1991 года. К сожалению, сегодня в Латвии эта тема в большинстве случаев считается неполиткорректной и сознательно маргинализируется11 Сложилось представление, что вести речь о колониальной политике СССР в современной Латвии якобы означает проповедовать русофобию и способствовать разжиганию национальной вражды. Но именно научные исследования в этой области насущно необходимы еще и потому, что при отсутствии четкого понимания целей и аргументации советской этнополитики в Латвии (в Балтии) невозможна адекватная оценка сегодняшней ситуации и ее последствий.
Одна из тем подобных исследований — феномен понятия "советский человек".
"Советский народ" — цель новой этнополитики
Понятие "советский народ" — одна из составляющих политической лексики, использовавшейся для решения задач советской пропаганды. В принятом властью значении это была созданная пропагандой абстракция, скрывающая реальные биографии людей, их опыт.12
Но понятие "советский народ" существовало и в политической практике. Определение советского народа как "новой исторической, социальной и интернациональной общности людей" появилось в начале 70-х годов 20 столетия, с пояснением, что советский народ — это "конечный результат происшедших в СССР экономических, социально-политических и духовных перемен"13 Формирование советского народа было целью этнополитики СССР, которая поддерживалась вплоть до последних лет существования коммунистического режима14
Существенной и официально признанной чертой "советского человека" в период так наз. развитого социализма (70-80-е гг. 20 века) было использование русского языка в межнациональном общении, при этом предполагалось, что в рамках единого советского народа это будет способствовать сближению народов и наций, которые формально сохранят свои национальные черты. Таким образом, в Советском Союзе были созданы все предпосылки постепенной русификации так наз. нерусских народов15
В различных регионах СССР предпосылки русификации подкреплялись реализуемой советской властью экономической политикой. Судя по исследованиям демографов, состав населения, а значит, и лингвистическая среда в публичном пространстве и удельный вес использования латышского/русского языков в Латвии в советское время изменились в результате планомерно проводимого механического прироста населения16 Последнему способствовала индустриализация и относительно более высокий уровень жизни в Латвийской ССР. Обусловленные развитием экономики изменения в этническом составе населения стали приобретать и политическое значение, так как этим пользовались как опосредованным, но долгосрочным и со всех точек зрения эффективным средством укрепления советской власти во "внушающей подозрение" республике у западных границ СССР. Именно поэтому систематическая борьба с так наз. "латышским буржуазным национализмом" стала в годы советской власти одним из важнейших факторов как во взаимоотношениях с центральной московской властью, так и во внутриполитической конкуренции между различными группировками Коммунистической партии Латвии (КПЛ).
Язык "своих" и язык коллаборационистов
В Латвии нет институции, которая могла бы запретить изучение какой-либо исторической темы, однако существуют вопросы, о которых все же не принято говорить чересчур громко. Так что критические высказывания о прошлом все еще остаются на уровне рефлексий в сослагательном наклонении. О том, что сотрудничество с советской властью в Латвии по-прежнему не получило должной оценки, три года назад в одном из интервью говорил режиссер Петерис Крыловс: "Видишь ли, чтобы покончить… нет, чтобы разобраться в этом сложном вопросе, большая часть общества должна захотеть добиться почти невозможного — полюбить конечную истину А истина, особенно в последней инстанции, вещь некомфортная, она чревата парадоксами. Содержит в себе противоречия".17
Латвийскими историками за последнее время проделана большая работа по изучению советского периода, другой вопрос — известны ли результаты этих исследований широкой общественности18
Но некоторые выводы можно сделать и сейчас. Парадоксально, но, несмотря на достаточно широкое присутствие в органах власти самих латышей, советская власть в глазах общественности остается чужой властью, то есть, это "они". Приходится согласиться с политологом Витой Матисой19, что психологически подобная позиция была чрезвычайно удобной, так как освобождала от солидарной ответственности за происходившее в Латвии. Существенную роль в формировании подобного отношения к советской власти была связь господствующего режима с русским языком как главным атрибутом этой власти, начиная с самых банальных бытовых ситуаций — от домоуправления и магазина до милиции и парткома.
Так что важно сознавать, что трещина между латышами и говорящей на русском языке общиной, на которую сегодня столь часто ссылаются, возникла не в 90-е годы 20 века, она, по понятным причинам, возникла гораздо раньше, еще в советское время, и в очень большой мере объяснялась практикой использования языков и официально замалчиваемыми, но практически одобряемыми различиями между обеими названными группами населения.
Советская этнополитика противопоставляла латышей как потенциальных буржуазных националистов "настоящим" советским людям, интернационалистам, которые в рамках политического дискурса воспринимались как "свои" (наши) и потому ценились выше, чем "местное население".
Похожая ситуация сложилась и в Эстонии, об этом в конце 80-х годов писал языковед Матти Хинт: "В настоящее время в Эстонии существуют два языковых коллектива — эстонскоязычный и русскоязычный".20 Проблемы взаимной коммуникации, по его мнению, были связаны не только с языковым барьером, но и с отсутствием интереса переселенцев к другому языку, вхождению в местную культурную среду, и причины тут могли быть самые разные, как индивидуальные, так и коллективные, опиравшиеся на этнические и политические стереотипы.
Именно в этом одна из причин нынешнего раскола латвийского общества. В годы существования Советского Союза руководящая Коммунистическая партия использовала великорусский национализм, оказывая ему более или менее явную поддержку, когда того требовали интересы упрочения советского режима, например, в период формирования политической системы сталинизма в 30-е годы 20 века и в годы Второй мировой войны,21 также и после того, как доказала практика, проводимая в начале 70-х годов, в зените правления Леонида Брежнева (1906-1982), когда Москву начала беспокоить растущая конкуренция со стороны "национальных" коммунистических элит и она пыталась ограничить его кампаниями по борьбе с национализмом. Именно поэтому проводимая "во времена Брежнева" централизованная языковая политика, направленная на укрепление уже упомянутого асимметричного двуязычия во всех так наз. нерусских советских республиках, и является одним из признаков, который не без основания позволяет современным исследователям говорить о советском колониализме.22
Между прочим, эта идеологическая направленность отразилась и в деятельности Комитета государственной безопасности Латвийской ССР: его задачей было подавление "проявлений национализма" проживающих здесь латышей, евреев и даже немцев, в русском же национализме службы безопасности не видели никакой опасности для советского государства23 Стоит заметить, что в свое время столь широко распропагандированный принцип выдвижения "национальных кадров" в компартиях союзных республик в случае Латвии носил абсолютно декоративный характер, особенно после 1959 года, когда борьба за власть в КПЛ завершилась победой "московской фракции" — российских латышей и присланных из других республик партийных и административных чиновников, так наз. функционеров24
И для современников это не было тайной. Можно вспомнить резюме русского писателя Р.Добровенского об этнических взаимоотношениях, сказанное им в 1991 году: "Самая большая беда жителей Латвии — и латышского народа, и другой части населения — заключалась в том, что тупая, враждебная сила поспешила изменить национальный состав республики, его пропорции, создавая огромные промышленные предприятия, в которых к тому же не было никакой нужды, десантируя все новые и новые толпы приезжих, поддерживая миграцию — так, на всякий случай. И если вдруг латышам придет в голову отстаивать свои права, им можно будет сказать: поздно спохватились, братцы балтийцы, вы — в меньшинстве"25 И далее писатель делает вывод, что эту ситуацию, "которую создавали так долго, настойчиво и бесстыдно руками безнациональной бюрократии, надо сейчас вернуть на путь обязательного сохранения и развития латышской культуры на ее единственной родине"26 В соответствии с концепцией национального государства, это и было главной задачей этнополитики, проводимой в Латвийской Республике с момента ее восстановления.
Проблема дефиниции "национальная идентичность" слишком сложна, чтобы здесь детально ее рассматривать27, к тому же авторы статьи не социологи и не этнологи. Но можно утверждать, что после ликвидации СССР понятие "русскоязычные" в новых политических условиях стало эквивалентом бывшего советского человека, общающегося в основном на русском языке28 Если в 1988-1989 годах Народный фронт Латвии говорил о создании национальных школ для национальных меньшинств наряду с существующей системой двуязычного образования, другими словами — все мигранты советского времени отнюдь не монолитная "русская масса", то в 90-е годы в публичном пространстве и в академической среде постепенно закрепилось определение "русскоязычные", этим эвфемизмом как бы невольно наделяя говорящего по-русски "советского человека" новым качеством, объединяющим его в новую социальную, а возможно, и этническую группу.
Продолжение статьи Мартиньша Минтаурса, Рудите Калпини "Размышления об этнополитической ситуации в Латвии" будет опубликовано в среду, 12 февраля.
1 Procevska O. Labā krieva uzvedības kodekss 27.03.2013. [Процевская O. Кодекс поведения хорошего русского.] .[просмотрено 13.07.2013]; Zirnis E. Alvis Hermanis: kļūstam atkarīgi no lumpeņiem. [Зирнис Э. Алвис Херманис: зависимость от люмпенов.] Sestdiena, 2013, 24.-30. maijs, 12.-17.lpp.
2 О понятии социальной памяти и практике оценки событий Второй мировой войны в контексте современной Латвии см., напр., в сборнике статей: Muižnieks N., Zelče V. (red.). Karojošā piemiņa. 16. marts un 9. maijs. [Муйжниекс Н., Зелче М. (ред.) Воюющая память 16 марта и 9 мая.] Rīga: Zinātne, 2011.
3 Подробнее см.: Džozefs Dž. Ē. Valoda un politika.[ Джозеф Дж. Э. Язык и политика.] Rīga: Zinātne, 2008.
4 Jaunsudrabiņš J. Latviešu rakstnieks. Netieša atbilde „Dzimtenes Vēstnesim". [Яунсудрабиньш Я. Латышский писатель. Опосредованный ответ [газете] "Дзимтенес Вестнесис".] Grām.: Jaunsudrabiņš J. Kopoti raksti. XIV sējums. Rīga: Liesma, 1984. 352.lpp.
5 Jaunsudrabiņš J. Op. cit., 353.lpp.
6 Op. cit., 353.-354. lpp.
7 Рыжакова С. И. Этнокультурные представления о "латышскости" и основы латышской идентичности (середина XIX — начало XXI вв.). Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Москва: Институт этнологии и антропологии РАН, 2010. С24.
8 Apine I. Latvija un padomju nacionālā politika. [Апине И. Латвия и советская национальная политика.] Latvijas Vēsture, 1994, Nr.4, 40.-46.lpp.
9 Цит. по: Vilciņš T. PSRS (Latvijas PSR) Valsts drošības komitejas dokumenti Latvijas Valsts arhīvā kā vēstures avots. [Вилциньш Т. Документы Комитета государственной безопасности СССР (Латвийской ССР) в Государственном архиве как исторический источник.] Latvijas Arhīvi, 1996, Nr.1/2, 6.lpp.
10 Ījabs I. Neirotiskā integrācija 26.10.2011. [Иябс И. Нервическая интеграция] http://politika.lv/article/neirotiska-integracija [просмотрено 07.07.2013].
11 Не претендуя на исчерпывающий перечень литературы, упомянем здесь лишь несколько исключений: Račevskis K. Cilvēki būrī. Politiskas un literāras pārdomas par Latvijas kolonizāciju. [Рачевскис К. Люди в клеткe. Политические и литературные размышления о колонизации Латвии] Jaunā Gaita, 2001, Nr. 27, 23. -29. lpp.; Ankrava S. Postkoloniālisma sindroms un identitātes krīze Latvijā. [Анкрава С. Синдром постколониализма и кризис идентичности в Латвии.] Karogs, 2003, Nr.1, 168.-180.lpp.
12 Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. Москва: Издательство "Европа", 2005.
13 Padomju tauta. [Советский народ.] В кн.: Grām.: Latvijas padomju enciklopēdija. 7. sējums. Rīga: Galvenā enciklopēdiju redakcija, 1986. 460.lpp.
14 См.: Padomju tauta. [Советский народ.] В кн.: Politiskā enciklopēdija. Rīga: Galvenā enciklopēdiju redakcija, 1987. 493.lpp.
15 Valtons A. Par tautām pie mums un citur. Avots, 1988, Nr.10, 66., 67.lpp. [Валтон А. О народах у нас и в других краях. Родник, 1988, № 11. С. 63-66]/
16 Eglīte P. Padomju okupācijas ilglaika demogrāfiskās sekas. [Эглите П. Долговременные демографические последствия советской оккупации.] В кн..: Padomju okupācijas režīms Baltijā 1944.-1959. gadā: politika un tās sekas (Latvijas Vēsturnieku komisijas raksti, 9. sējums) Rīga: Latvijas vēstures institūta apgāds, 2003. 256.-264.lpp.
17 Naumanis N. Bēdīgs stāsts par mentalitāti. [Науманис Н. Печальный рассказ о ментальности.]Kultūras Diena, 2010, 21. augusts. http://www.diena.lv/kd/intervijas/bedigais-stasts-par-mentalitati-747258 [просмотрено 04.07.2013]
18 Интересующимся можно порекомендовать познакомиться прежде всего с новейшим обзорным исследованием на эту тему, доступном и на сайте: Bleiere D. Eiropa ārpus Eiropas… Dzīve Latvijas PSR. [Блейере Д. Европа вне Европы… Жизнь в Латвийской ССР.] Rīga: LU Akadēmiskais apgāds, 2012, http://demoshistoria.lv/images/stories/serija/bleiere_dzive_LPSR.pdf [просмотрено 04.07.2013]
19 Matīsa V. Kolaboracionisms, kapitālisms un kultūra. Runa Latvijas radošo savienību plēnumā „Vērtības. Kultūra. Nākotne". [Мaтиса В. Коллаборационизм, капитализм и культура. Выступление на пленуме творческих союзов Латвии "Ценности. Культура. Будущее".] Diena, 2009, 2. jūnijs. http://www.diena.lv/sabiedriba/politika/matisa-kolaboracionisms-kapitalisms-un-kultura-671279 [просмотрено 07.07.2013]
20 Hints M. Reālā divvalodība. Avots, 1988, Nr.8, 63.lpp. [Хинт М. Реальное двуязычие. Родник, 1988, № 8. С. 62].
21 Каррер д' Анкосс Э. Евразийская империя: История Российской империи с 1552 г. до наших дней. Москва: РОССПЭН, 2007. С. 237-270.
22 Simons G. Jaunās nacionālās elites kopš 20.gs. 50. gadiem: Padomju Savienības kopējā perspektīva. [Симонс Г. Новые национальные элиты с 50-х годов 20 века: общая перспектива Советского Союза.] Latvijas Arhīvi, 2005, Nr.4, 64.-68.lpp.
23 Zālīte I. Galvenās nevardarbīgās pretošanās formas un slēptais nacionālisms kā iekšēja nepakļaušanās padomju režīmam Latvijā (70. un 80. gadi). [Залите И. Основные формы сопротивления и скрытый национализм как внутреннее сопростивление советскому режиму в Латвии (70-80-е гг.).] Latvijas Vēsture, 1997, Nr.4, 85.lpp.
24 Rozenvalds J. Piezīmes par Latvijas nacionālās elites veidošanos pēc Otrā pasaules kara. [Розенвалдс Ю. Замечания по поводу формирования национальной элиты Латвии после Второй мировой войны.] Latvijas Arhīvi, 2005, Nr.4, 76.-80.lpp.
25 Dobrovenskis R. Latvieši un krievi. [Добровенский Р. Латыши и русские.] RorO: Žurnāls globālai latviešu kultūrai, 1991, Nr.0, 30.lpp.
26 Op. cit.
27 Apine I. Vēsturiskā pēctecība Latvijas krievu pašidentifikācijas procesā (18.-21. gadsimts). [См., напр.: Апине И. Историческая преемственность в процессе самоидентификации русских Латвии (18-21 столетия).] В кн..: Letonikas Otrais kongress: Vēsture un identitāte. Kongresa referāti. Rīga: Zinātne, 2008. 40.-53.lpp.
28 Об определении понятия русскоязычные в середине 90-х годов см.: Ķeniņš (Kings) G. J., Bārnovs Dž. T., Baņkovska S. Krievvalodīgo vadošo darbinieku individuālās vērtības Latvijā. [Кениньш (Кингс) Г., Барнов Дж.Т, Баньковска С. Индивидуальные ценности русскоязычных руководящих деятелей в Латвии.] Latvijas ZA Vēstis, 1995, Nr.1/2, 9.-18.lpp.
Seko "Delfi" arī Instagram vai YouTube profilā – pievienojies, lai uzzinātu svarīgāko un interesantāko pirmais!
