То, что господину Ринкевичу нравятся не Карлины, а Карлисы, было известно уже годами. Извините, дорогие латышские гомофобы, например, я в этом действительно не усматривал ничего особенного. Какая разница, какую личную жизнь ведет человек на государственном посту, если это не влияет на его работу на этом самом посту.
Конечно же, теперь все изменилось. И вовсе не из-за какого-нибудь ужасного заговора: сам господин Ринкевич по известным лишь ему одному (и, может, еще некоторым) причинам решил сделать свою личную жизнь публичной.
Никогда не понимал, зачем люди с энтузиазмом выкладывают перед восторженными копрофагами детали своей личной и даже физиологической жизни. Видно, у них имеется такая непреодолимая потребность. Да и кто может им это запретить?
Но и в этом, на мой взгляд, нет ничего особенного. В связи с этим случаем меня интересует и привлекает нечто другое — тот восторженный хор, который не замедлил объявить публичное заявление Ринкевича чуть ли не высшим проявлением отваги. Мужественно, принципиально, великолепно, убедительно — эпитеты сыпались из восторженных ртов, как из рога изобилия.
И тут у меня возникает вопрос — где же здесь отвага?
По-моему, отвага — это вовсе не то, когда после долгих лет молчания сначала (простите за латышское выражение, которое в конкретном случае может прозвучать слегка двусмысленно) тщательно прикрывают задницу, то есть старательно страхуются от возможных рисков, и лишь затем, когда фактически уже ничто не угрожает личному комфорту и стабильности, поднимают руку. Чего уж там. Скорее, это лицемерная трусость.
Но именно такая продвинутая трусость в последнее время активно культивируется как "отвага".
Ринкевич вылезает из своего шкафа не перед выборами, на которых он без каких-либо комплексов стартовал вместе со своей нынешней партией, поддерживающей традиционные семейные ценности. Ринкевичу и в голову не пришло, что именно перед выборами был подходящий момент, чтобы отважно встать перед избирателями и заявить — да, я такой, нравится вам это или нет. Однако он сначала обеспечивает себе всяческую стабильность на последующие четыре года и лишь потом становится "отважным".
К тому же, это не единственный и не уникальный случай. Бывший министр финансов Вилкс становится "отважным" лишь после того, как уже фактически ушел из политики. Прежде он держал свою "отвагу" под ковриком, чтобы прикрывать проделки однопартийцев.
Новый депутат Далдерис становится "отважным" в высказываниях о процессах в собственной партии, лишь когда становится ясно, что местечко в офисе Домбровскиса ему не светит, так как Аболтиня нашла другой способ, как вычеркнутому верблюду протиснуться в Сейм через игольное ушко.
Другой Домбровскис и Годманис становятся "отважными" в высказываниях по государственной афере Citadele, лишь когда афера уже оформлена, а от их "отваги" никому ни холодно, ни жарко. Ее организаторы слишком заняты пересчетом и справедливой дележкой "откатов".
И так далее, и так далее.
Естественно, отвагой можно объявить все, что взбредет в голову. Тем более, что "отвага" указанной породы хорошо вписывается в современное Латвийское государство или то, что от него осталось.
Но в связи с недавним днем праздника, памяти и размышлений позволю себе одно замечание: хорошо, что люди, которые тогда защищали Ригу, под отвагой понимали совсем другое и не смотрели на мир глазами кролика — мол, нечего пороть горячку, подождем, поглядим, может, Бермонт подцепит какую-нибудь дизентерию или еще что.
Без этой "горячки" нынешние "смельчаки" сегодня не имели бы оставленного им наследия, которое теперь можно пустить по ветру благодаря своей "отваге".
Перевод DELFI. Оригинал здесь
